Однако по-настоящему необратимым мое возвращение на эту сторону синей границы стало, когда я вернулся в школу, и особую роль сыграли вот какие обстоятельства. Через два дня после моего посещения бараков у нас начались занятия в школе. Утро первого учебного дня выдалось ясным и солнечным, на небе не было ни облачка, и свежепостриженный газон футбольного поля блестел так, будто его только что полили. В восьмиугольном дворике школы, где мы ждали, пока нам откроют двери в классы, я поздоровался издалека с несколькими старыми приятелями с Катерина-Альберт, но Батисты нигде не было. Однако я не успел даже потешить себя надеждой, что он сменил школу, потому что во время переклички прозвучало его имя.
Батиста появился ближе к полудню, но мы не пересекались до того времени, как закончились занятия. Я собирался выйти с территории школы через заднюю дверь, там, где находилась парковка, но, завернув за угол столовой, увидел в нескольких метрах от себя Батисту. Он сидел на своем «Лобито», стоявшем у стены, и вместе с ним были все остальные — Матиас, братья Бош, Инчаусти, Руис и Каналес. При виде меня они замолчали, и я понял, что мое появление стало для них неожиданным. Кроме того, мне стало ясно, что особого выбора у меня нет. Если я не хотел обратиться в позорное бегство, повернувшись к ним спиной и направившись к главному выходу, мне ничего не оставалось, кроме как пройти мимо Батисты и остальных. С бешено колотящимся сердцем я зашагал дальше и, когда поравнялся с Батистой, тот поднялся со своего «Лобито» и преградил мне дорогу вытянутой рукой. Я остановился. «Давно не виделись, недокаталонец, — сказал Батиста. — Где ты пропадал?» Я промолчал. Батиста кивнул на мою забинтованную руку: «А это что? Комар укусил?» Я услышал чье-то нервное, сдавленное хихиканье. И тогда, без какого-то специального замысла, я почему-то ответил по-каталански: «Нет, это пуля». Батиста расхохотался: «Да ты шутник, Дамбо!» Потом, после паузы, добавил: «А ты что — теперь всегда будешь говорить только по-каталански?» Я повернулся к Батисте и, посмотрев ему в лицо, сделал поразительное открытие. С неожиданным ощущением победы, чувствуя себя почти как Рокки Бальбоа из игрового автомата — мускулистый, триумфальный, в шортах с изображением американского флага, вздымающий руки перед ревущими трибунами, тогда как поверженный противник лежит, распластанный, на полу ринга, — я понял, что теперь мне безразлично, что Батиста называл меня «недокаталонцем» и «Дамбо». Он был лишь пустым пижоном, сынком богатых родителей и безобидным задирой. Странно, что я совсем недавно боялся его. Еще более удивительным для меня стало то, что я не чувствовал желания мстить Батисте, поскольку у меня уже не было ненависти к нему. Вероятно, это и являлось лучшим способом мести.
Батиста сразу понял, что происходило у меня внутри. Смешки застыли на его губах, и, словно ища поддержки, посмотрел на Матиаса и остальных. Потом снова повернулся ко мне и, не отводя глаз, в которых уже не было ни сарказма, ни презрения — лишь одно замешательство, — опустил руку, давая мне пройти. Зашагав дальше по направлению к выходу, я произнес достаточно громко, чтобы все услышали: «С тобой — да, Батиста». В тот день я обедал дома с отцом, мамой и сестрой. После обеда, когда мы остались с отцом одни, он спросил меня, как прошел мой первый учебный день в школе. Он уже задавал мне этот вопрос за обедом, и я повторил ему ответ, сказав, что все прошло хорошо. Затем я поинтересовался, говорил ли он с отцом Батисты. «Пока нет, — ответил отец. — Я собирался сделать это завтра». «В этом уже нет необходимости». Отец пристально посмотрел на меня. «Все уладилось», — пояснил я. «Ты уверен?» Я кивнул: «Да».
Конечно, у меня вовсе не было полной уверенности в этом, но, как оказалось, я не ошибся. Наша встреча на школьной парковке убедила Батисту, что в то лето я перестал быть змеей и превратился в дракона. Моя первая победа над Батистой оказалась последней, и со второго дня учебного года его будто подменили. Он больше не пытался издеваться надо мной, наоборот, старательно избегал меня, а если ему все же приходилось когда-либо что-то говорить мне, то всегда обращался ко мне только на каталанском. Мои старые друзья с Катерина-Альберт тоже, казалось, переменились: сначала Матиас, а потом постепенно и остальные начали отдаляться от Батисты и стали искать дружбы со мной. Я понял, что авторитет можно потерять так же легко, как завоевать, и все мы поодиночке — почти всегда безобидные существа, но, объединяясь в группы, перестаем быть таковыми.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В общем, я помирился с друзьями с Катерина-Альберт, однако в середине осени наше общение почти сошло на нет, а я тем временем подружился с ребятами с последнего курса школы перед поступлением в университет. В их компании я познакомился со своей первой девушкой. Ее звали Монтсе Роура, она не училась в Лос-Маристас, но принадлежала к этой компании, потому что там был ее брат Пако. Монтсе и Пако были из Барселоны, переехали в Жирону два года назад, после смерти родителей, и жили вместе со своими родственниками в фамильном особняке в старинной части города, где в их распоряжении находилась отдельная квартира. Это делало их центром компании, потому что двери их дома всегда были открыты, и почти не было ни одной пятницы и субботы, когда бы мы ни собирались вечером у них, чтобы слушать музыку, разговаривать, пить и курить. И еще принимать наркотики, но это началось, когда к их компании присоединился я, поскольку я был единственным, кто имел в этом деле опыт и знал, как можно их достать. В общем, это было замечательное время, время многих перемен в моей жизни. В будние дни я ходил в школу и усердно учился, а на выходных отрывался по полной в компании Монтсе и своих новых друзей. Я вернул себе самоуважение и даже приумножил его. Отношения с родителями полностью наладились. И я почти забыл про Сарко и Тере.
Именно во время одной из вылазок за наркотиками мне довелось встретить Тере. Это произошло в середине декабря. В тот раз со мной были двое из нашей компании, почти всегда сопровождавшие меня во время подобных вылазок: один из них Пако Роура, а другой — Дани Омедес, тоже один из постоянных участников наших вечеринок. Тем летом Пако получил водительские права, и в его распоряжении был «Сеат» его дяди, так что каждую пятницу вечером он возил меня в бар «Флор» в Сальте, где по-прежнему обитали двое барыг, у которых мы с Сарко, Тере и остальной компанией покупали наркотики летом. Их звали Родри и Гомес. В тот вечер ни того, ни другого не было в баре, и никто не знал, где их найти. Мы безрезультатно прождали больше часа и в конце концов отправились кружить по городу, ища сначала тех двоих, а потом — просто кого-нибудь, у кого можно закупиться. Рыскали наугад, обойдя многие бары района Сант-Нарсис и старого города — «Авенида», «Акапулько», «Эндеррок», «Ла-Трумфа», «Паб Грок», но нам так никого и не удалось найти. Меня охватил соблазн отправиться в «Ла-Фон», но я отогнал от себя эту мысль. Было уже почти десять вечера, когда кто-то посоветовал нам съездить в один бар в Виларрохе. Без особой надежды мы отправились туда, нашли бар, и я, оставив Пако и Дани в машине, вошел внутрь.
Я увидел ее, едва переступив порог. Они сидела в глубине бара, крошечного помещения, со стенами, украшенными фарфоровыми тарелками: там было полно посетителей и дым стоял столбом. Тере сидела в компании троих парней и девушки перед столиком, заставленным пивными бутылками и полными окурков пепельницами. Прежде чем я успел приблизиться, она узнала меня, и улыбка осветила ее лицо. Поднявшись, Тере пробралась через толпу, приблизилась ко мне и задала тот же вопрос, что три месяца назад, когда я явился к ней в район бараков. Только на сей раз ее тон был веселым, а не подозрительным: «Что ты здесь делаешь, Гафитас?» За те три месяца, что мы не виделись с Тере, я почти забыл ее, и когда вспоминал о ней, в моей памяти возникал затрапезный образ жалкой, придавленной нищетой обитательницы района бараков, откуда я в тот день удрал, переполняемый отвращением. Однако в декабре Тере снова предстала передо мной такой, какой я увидел ее впервые в игровом зале «Виларо» и какой она была в моих глазах все лето: насмешливой, уверенной в себе, сияющей — самой красивой девушкой, которая когда-либо встречалась мне в жизни.
