До конца работы Семен обдумывал, как он будет рассказывать Лиде о смешных подозрениях Попова. Он представлял, как заразительно и звонко она расхохочется, и заранее, в предвкушении ее смеха, улыбался сам.
С той необычной встречи на воскресном базаре Семен все чаще вспоминал о Лиде. Правда, и раньше не забывал ее. Сделанное Лидой для него, Семена, было так велико, что это никогда не могло быть забыто. Благодарность-чувство обыденное по сравнению с тем, которое Семен испытывал к своей спасительнице. Бывший детдомовец, сирота, он мысленно называл ее сестренкой. В его устах это было самым дорогим словом. Видел он, как горячо любила Лида сынишку, крошечного Николеньку, и предполагал, что так же любит мужа. И намеренно старался не замечать ее чисто женских достоинств, боялся обидеть свою «сестренку» нескромным взглядом.
Он говорил себе: «Мы с Лидой друзья. Поэтому и тянет к ней». А то, что за последнее время тяга стала особенно сильной, он объяснял себе просто: дружба со временем становится крепче и душевней.
Вечером с приятным волнением Семен подходил к неприметной хатенке Беловых. Дома оказался один Алексеич. Он у стола затачивал напильником жала рыболовных крючков.
— А-а, Сеня! — пробасил он. — Проходь, проходь. Ну, что новенького?
— Нет ничего. Проведать вас пришел.
— А у меня новость, да еще какая! Надысь на лимане одного никопольского рыбака повидал, так он пересказывал: у них на станции взрыв произошел — состав с бензином подпольщики подорвали.
— Какие подпольщики?
— Никопольские, стало быть. Листовки тоже распространяют.
Достав из кармана кисет, Семен стал задумчиво сворачивать цигарку. Потянулся с клочком бумажки и Алексеич.
— Кто ж они такие? — спросил Семен.
— Кто? — ухмыльнулся Алексеич. — Если б каждый их в лицо знал, вроде как раньше работников райкома, так немцы тех подпольщиков враз повыловили бы…
Семен понимающе кивал головой и прислушивался к женским голосам на улице. Нет, Лиды там не было. Ее бьющий тугой струйкой голосок Семен узнал бы сразу. Он оглянулся на кроватку Николеньки — она была пуста: Лида ушла вместе с сыном. Было неудобно спрашивать, куда ушла и скоро ли вернется.
Но Алексеич словно угадал мысли Семена и сказал:
— Лидка с младенцем у Стрельцовых. И старуха моя куда-то смоталась. Не сидится бабам дома, удержу нет. Кашей не корми, а языки дай почесать. А мне тут ремень подтягивай, ужина дожидаючись… Стрекотухи, елки точеные!
Он распахнул низенькое оконце и крикнул:
— Юрка!
— Чо, дядя Лексеич? — отозвался мальчишеский голосок с противоположной стороны улицы.
— Мотни к Стрельцовым, покличь нашу Лидку, трясца ее матери. Скажи, гость пришел.
— Чичас! — с готовностью раздалось в ответ.
Семен пригладил пятерней шевелюру, оправил рубаху. Сердце у него билось замедленно и сильно. Бывало, так билось оно, когда судья на старте тягуче пропоет: «Приго-то-овились!» и, глядя на секундомер, подымет флажок.
— Вот мы и пришли домой, сынуленька ты моя! Сейчас мы покушаем кашки и бай-бай ляжем…
Легко и бесшумно ступая босыми ногами, с ребенком на руках вошла она в хату.
— А-а! Сеня! — совсем как отец сказала она. — Здравствуй. Как твои дела?
— Собрала бы поужинать, а о делах потом, — ворчливо заметил Алексеич.
— Зараз, батя, — живо откликнулась Лида, укладывая дитя в кроватку.
Семен по опыту знал: у Беловых, как ни отказывайся, все равно заставят сесть за стол. Поэтому не заставил себя упрашивать. За ужином он рассказал о происшествии с Поповым. Лида хохотала от души, всплескивая руками и откидывая голову назад. Алексеич беззвучно трясся на своем табурете, и если б не веселые искорки в глазах, то не разобрать, смеется он или его дрожью колотит.
Посмеявшись, принялись обсуждать происшествие серьёзно.
— В один прекрасный день подложит он тебе свинью, — опасливо сказал Алексеич.
Семен отозвался пренебрежительно:
— Куда ему! Сам боится.
— Ну, это брось! — Алексеич предостерегающе поднял ладонь. — Трус не стал бы того говорить, что твой Попов. А потом я скажу: дюже ты самонадеянный!
Брови Семена обиженно сошлись на переносице:
— Это почему же?
— Коль Попов не трус, да к тому же настроен против немцев, то тебе придется его опасаться… Лучше, Сеня, наладить с ним дружбу.
— Ладно, — буркнул Семен. — Мне все равно…
— Не «все равно», а обязательно поговори с ним! — строго наказала Лида. Вначале она и сама недопонимала, какие последствия может это иметь для Семена. Но старый Алексеич за смешным сумел разглядеть опасность: Попов при удобном случае мог убрать с дороги немецкого прихвостня, каким в его глазах был Семен.
Никто, однако, больше не возвращался к этой теме. Беседа приняла мирный домашний характер. Говорили о невиданно обильном урожае яблок, о том, что в Днепре, не в пример прошлым годам, мало рыбы. Спросонья заплакал Николенька, и Лида поспешила к нему — надо было менять пеленки. Разговор перешел на Николеньку, на доставляемые им бесчисленные хлопоты. В Лидиных жалобах было столько любви к сыну, что они вовсе не воспринимались как жалобы, а как своеобразное проявление наивной материнской гордости, рассчитанное на ответные похвалы. Семен с удовольствием слушал, с удовольствием хвалил пухленького здоровяка Николеньку.
Хорошо, спокойно на душе Семена. Давно ему не было так хорошо. Он не думал об опасностях, окружавших его ежедневно, ежечасно, и не хотел о них думать. Он жадно впитывал в себя бесконечно мирный семейный уют, до сих пор не изведанный им и оттого особенно притягательный.
Надвязав крючья, Алексеич смотал перемет на дощечку и объявил, зевая и потягиваясь:
— Готово. Ну, вы как хотите, а я на боковую. Семен поднялся, разыскивая глазами фуражку.
— Куда торопишься? Гуляй еще, Сеня, — радушно предложил ему Алексеич. — Мое дело стариковское, ты на меня не смотри.
Семен остался бы с радостью, но не хотел быть настырным. Тем более, что Лида его не удерживала.
— До свиданья, — сказал он.
Лида повязывала голову косынкой и не торопилась прощаться. Сунув ноги в чувяки, сказала:
— Провожу тебя немного.
У Семена запунцовели мочки ушей. Однако от застенчивости он и тут стал отказываться, уверяя, что не стоит беспокоиться и тому подобное.
— Пошли, пошли, — Лида подтолкнула его в спину.
После освещенной комнаты ночь казалась совершенно непроглядной. Семен наткнулся на изгородь, шарахнулся от нее в сторону и обрушился в какую-то яму. Пришлось Лиде взять его под руку. Сама Лида тоже ничего не видела в чернильной темноте, но она родилась и выросла на Лиманной и могла ходить здесь с завязанными глазами.
В конце улицы они свернули на тропку, слабо белевшую в темноте словно разостланный па траве холст. Огибая болотце, вилась она мимо верб — гнездилищ воронья, мимо садов, пригнувшихся под тяжелым грузом яблок. Лида, старавшаяся не замочить ног в росистой траве, прижималась к своему спутнику. Семен плечом и локтем ощущал теплоту ее тела и был нем как рыба. «Господи, — думал он. — Хоть бы тропка не стала шире!.. Хоть бы она никогда не кончалась!»
Возле поваленного дерева, на котором они отдыхали прошлый раз, Лида сказала:
— Все! Дальше не пойду.
— Я тебя провожу, — с готовностью пообещал Семен.
— Нет, нет!.. А то ты к утру до своей квартиры не доберешься. Давай пяток минут посидим на бревне и разойдемся.
Он хотел сказать, что ради нее готов не спать хоть три ночи подряд, но вовремя спохватился и только глубоко вздохнул.
— Ты чего? — спросила Лида.
— Звездочка упала, а я не успел задумать желание, — отшутился он.
— Ты и так в сорочке родился.
— Не сказал бы.
— Вот тебе и раз! Сам же говорил, в каких переплетах на фронте бывал — и хоть бы хны!..
— То на фронте. А в жизни вообще не везет, — упрямился Семен. — С самого детства…
И он начал рассказывать о себе. Когда ему было три года, у него одновременно умерли отец и мать; он долго не верил, думал, что они уехали и вот-вот вернутся. Потом детдом, школа, таксомоторный парк… Первая юношеская любовь и первое разочарование… Увлечение спортом, армия, война… Никому и никогда в жизни он не раскрывал себя вот так, до мельчайших закоулков души, и речь его была взволнованна и сбивчива.
Откровенность вызывает взаимную откровенность. И Лида рассказала Семену о себе все, что обычно таила даже от близких подруг. Случайное, скоропалительное замужество, тревожное недоумение после отъезда мужа, переросшее вскоре в запоздалое раскаяние, — вот какие тайны носила в душе жизнерадостная Лида. Для Семена это было полнейшей неожиданностью. Но он сумел понять, что Лида перешагнула через свою женскую гордость, если решилась рассказывать о таких вещах, и что она одарила ею большим доверием. Он нашел в темноте маленькую мягкую руку и легонько пожал ее, и это было лучше всяких слов.
