— Мамаша моя, — усмехнулся Орлов, — весь век телеграмм боялась. Писем — ничего, а как почтальон скажет: «Вам телеграмма», так она аж побледнеет, бедняжка… А ты, значит, мужчин пугаешься?
— Да ну тебя! — отмахнулась Наташа. — Ты ко мне пришел?
— А то к кому же.
— Тогда пойдем в хату.
Шагая вслед за Наташей по двору, Орлов ощутил густой яблочный аромат, исходящий от девушки, и пошутил:
— Смотри, кто-нибудь перепутает тебя с антоновкой — и съест. Уж очень аппетитно от тебя пахнет!.. В этом смысле и впрямь следует опасаться мужчин…
И крутнулся в сторону, уворачиваясь от тугих Наташиных кулачков.
Пока Наташа обедала, Орлов, отказавшийся от угощения, сидел на сундуке и, по его выражению, «травил баланду». Между прочим рассказал и такую новость: Гришка Башмак выгнал из дому старую жену и вторично женился на молодой, двадцатилетней. В прошлое воскресенье состоялось венчание, а потом Башмаковы гости пили и гуляли в бывших колхозных детяслях. Под вечер охмелевший хозяин потребовал, чтобы приглашенные собрали по 25 рублей с носа за выпитое и съеденное.
— И что гости? — брезгливо спросила Наташа.
— Сложились. Что ж им оставалось делать? Некоторые, правда, отказались и ушли со свадьбы, так Башмак объявил их «коммунистическими личностями».
Анна Ивановна поинтересовалась:
— Как же он при живой жене и второй раз женился? Небось, поп знал же!..
— Первый брак у него гражданский, — пояснил Орлов. — А для церкви он неженатым парубком был.
Слушая эту удивительную по бесстыдству историю, Наташа то презрительно фыркала, то иронически подсмеивалась. А мать только с бесконечным удивлением покачивала головой.
Пообедав, Наташа повела гостя в горницу. По-девичьи строго и чисто было здесь. Восковой желтизной сиял натертый кирпичом пол, вышитые скатерти и салфетки покрывали все, что только можно было покрыть. Орлов осторожно уселся на предложенный стул.
— Тебе надо выходить замуж за моряка, — убежденно сказал он, оглядывая комнату.
— Почему за моряка? — взметнула брови Наташа.
— Они к чистоте приучены. А с пехотой такого порядка, — Орлов обвел рукой вокруг, — ни в жизнь не будет.
— Ничего, — не без самоуверенности сказала Наташа. — И зайцев заставляют спички зажигать. Слышал такую поговорку?
Возле Наташи все время крутился Гришутка, с застенчивым любопытством пялил на Орлова светлые, как у сестры, глазенки. В кухне возилась мать, оттуда доносились ее частые и глубокие вздохи. Улучив момент, Орлов шепнул девушке, что необходимо поговорить по секрету, и глазами показал на Гришутку, потом на открытую кухонную дверь.
Наташа нарочито громко сказала:
— Ох, и яблок уродилось в нынешнем году!.. Хочешь панировки? Пойдем в сад…
Садик у Печуриных маленький — с пяток корней в конце огорода. Наташа шла по тропинке впереди Орлова, машинально ощипывая пальцами листочки картофельной ботвы. Лето было еще в разгаре, но уже явственно ощущалось дыхание осени, и запахи нагретой солнцем зелени и земли мешались с тонким, пронзительным запахом увядания.
— Бог что, Наташа, — взволнованно начал Орлов, когда они остановились среди деревьев. — Я знал тебя по школе как честную комсомолку. Хотя за последний год кой-какие комсомольцы, вроде Петра Бойко, и переменили свои мыслишки, но ты, я думаю, осталась прежней…
— Да, прежней, — прошептала Наташа, подняв на школьного товарища светло-серые правдивые глаза. Волнение Орлова передалось ей, и, как всегда в такие минуты, лицо у нее приняло каменно-надменное выражение. Она догадалась, что сейчас услышит что-то очень важное.
— Наташа! — торжественно произнес Орлов. — Наш разговор при любых обстоятельствах должен остаться тайной. Обещаешь ли ты мне это?
— Обещаю, — тихо сказала Наташа.
— И еще одна просьба: хорошенько обдумай мои слова, прежде чем отвечать.
— Обдумаю, — эхом откликнулась она.
— Как большевики боролись в царском подполье, — негромко говорил он, — так и мы будем. Крови не испугаемся. И, может, кому-то придется погибнуть за светлое торжество Советской власти… Ну так на то и война!
Он положил ладонь на плечо девушки и, впиваясь потемневшими зрачками в ее лицо, спросил:
— Согласна ли ты, Наташа, вступить в подпольную организацию? Но подумай, прежде чем отвечать…
— Согласна, — выдохнула девушка, сделав судорожное глотательное движение, и лишь оно, это невольное движение, выдало глубину ее душевного волнения.
— Ты совсем не подумала, — упрекнул Орлов.
— Я раньше все обдумала… Не знала, что мне предложат… Но думала, если позовут…
— Хорошо, — кивнул Орлов. Он как-то сразу обмяк от схлынувшего напряжения. — В пятницу, когда стемнеет, приходи к Махину. Ты знаешь Махина? Ну, такой скуластый, с клюшкой ходит… Видела, наверное, только не помнишь… Ладно, приходи ко мне, вместе пойдем.
Наташа сделала утвердительный жест.
— А теперь угощай яблоками, — улыбнулся он глазами. — А то повела за яблоками и попробовать даже не дала…
С карманами, набитыми рассыпчатой панировкой, Орлов вышел за ворота. На углу встретились знакомые девушки, и он тут же раздарил Наташнн гостинец.
А Наташа снова вернулась в сад и, задумчивая, медленно шла по тропинке. У молоденькой яблони, где разговаривала с Орловым, остановилась, зачем-то потрогала пятнистые яблоневые листочки. Потом села прямо на землю, опершись спиною о ствол и сцепив колени руками. Мысли ее были взбудоражены, нервы напряжены.
Радостно повизгивавшая Жучка прибежала к молодой хозяйке и с разбегу лизнула ее в нос. Наташа кинула в собаку горстью земли. Жучка покорно отпрыггнула, но не убежала. Легла в отдалении, положила голову на лапы и глядела на девушку коричневыми преданными глазами.
О многом передумала Наташа, сидя под яблоней. Думала, что скоро ей двадцать лет, а она ничегошеньки не успела сделать для людей. Но теперь, подпольщицей, обязательно сделает, и люди будут ей благодарны. Если доведется погибнуть, то после войны, когда Красная Армия победит фашистов, на ее могилу придут пионеры и принесут цветы, а вожатая скажет им: «Ребята! Наташа Печурина училась в нашей школе, она погибла в борьбе с фашистами»…
Наташа ощутила, как на глаза ей наворачиваются слезы, и энергично затрясла головой. Нет, она не погибнет! Ведь в царское время не все подпольщики погибали… Глупо умирать в двадцать лет, такой молодой. Она сама еще будет рассказывать пионерам, как боролись с оккупантами их старшие товарищи-комсомольцы. Ну конечно, так и будет!
Протестующий жест, невольно сделанный девушкой, Жучка восприняла как призывный знак и снова бросилась к Наташе.
В горенке Дарьи Даниловны собралось пятеро. Сама Дарья Даниловна скромно пристроилась у двери на мешке с зерном, Никифор сидел на своей койке, рядом с ним — нога на ногу и независимо покачивая носком сапога — Петя Орлов. У противоположной стены на лавке — Наташа Печурина и Нюся Лущик.
Посреди комнаты грубо сколоченный необструганный стол — столярная самодеятельность Никифора. На перевернутом горшке мигает и коптит двухфитильный светильник. Такие светильники (их называли коптилками, каганцами, лампадами) на оккупированной территории заменили электричество и керосиновые лампы: нефти нет, нефть нужна немецким моторам.
Земляной пол горенки свежеподмазан красной глиной, присыпан духовитым чебрецом. По всему видно: гостей здесь ждали, к их приходу готовились.
Со стороны посмотреть — собралась молодежная гулянка. Прислонена к стене гитара, на столе колода истрепанных карт. Только веселья на той гулянке не слыхать.
И разговор не клеился. Гости приходили, рассаживались. С затаенным любопытством всматривались друг в друга. Но неудобно все время молчать — каждый это чувствовал. Перебросились замечаниями по поводу бумажного коврика с розовыми лебедями — и замолкли. Заинтересовались светильником (фитили поддерживаются проволочными крючками — ловко придумано!), и снова молчание. Не имели успеха шуточки Орлова, пытавшегося расшевелить девушек. Те лишь бледно улыбались.
У всех было торжественно-тревожное состояние, и говорить об обыденных вещах не хотелось. Они чувствовали себя заговорщиками, которых окружают тайны и опасности. Игре воображения способствовала обстановка: ночь, плотно закрытые ставни, колеблющееся пламя светильника, тени по стенам. Каждый старался не подавать виду, что взволнован, но все напряженно прислушивались к малейшему шороху в хате и за ее стенами. Даже Никифор, наиболее опытный из всех, и тот поддался общей нервной взвинченности.
Ждали опаздывавшую Зою Приданцеву.
Орлову стало невмоготу, он нагнулся к Никифору и предложил:
— Может, начнем, а? Сколько же ждать-то?!
В это время на улице раздался звук быстрых шагов. Скрипнула калитка, осторожно звякнула в сенцах щеколда, и, легка на помине, на пороге встала Зоя.
