раздулись крылья носа. Она сразу стала похожа на нахохлившегося ястреба.
– Так он же военный. Многим из нас уготовлена участь быть убитыми в бою.
– Особливо тем, кто отсиживается за чужими спинами – ядовито произнесла девушка.
– При штурме Оренбурга я был в первых рядах – пришлось повысить голос – И в меня стреляли, и я стрелял. Даже убил кого-то.
– Смертоубийство – это грех! – Татьяна резко встала, собралась уходить – Тут нечем гордиться.
– И не о чем горевать. Смерть в бою – доблесть воинская, а не грех – я тоже встал, заглянул в большой чугунный чайник. Неостывший кипяток был, осталось найти чай – А судить о том женщине не сведущей в ратном деле – гордыня, сударыня.
– Дай, я сама – Харлова отобрала у меня чайник – Не престало «амператору» – девушка презрительно подчеркнула это простонародное произношение – себя самому обслуживать.
– Послушай, любезная Татьяна – я повторно схватился за ручку, невольно коснувшись ладони девушки. Мы оба на мгновение замерли. Харлова стремительно покраснела, сделала шаг назад, но чайник нас не пускал – Положение у нас незавидное. Думаешь, я того не понимаю, что ты несчастна и скорбишь по погибшему супругу? Что окромя сурового презрения и ненависти ни я, ни казаки с крестьянами у тебя не вызываем? Как дворяне называют нынче народ? Подлые холопы? Бунтующая чернь?
– Смею заметить, что все не совсем так… – пролепетала испуганная Харлова – Я же не глупое дитё, сударь. Сама видела к чему все идет. Казачки хоть годом ранее взбунтовались, однако требования их были вполне разумны…
– Присядем-ка – я указал ей на стулья.
Мы поставили чайники на стол и разместились друг напротив друга.
– Расскажи о себе.
– К чему это? – Харлова нервно достала платок из рукава, потянулась промокнуть свои огромные голубые глаза, потом передумала. Взяла щипцы, сняла нагар со свечей.
– Мы живем под одной крышей, а я и доныне ничего о тебе не знаю. Сколько тебе лет, кто был твой муж?
– Если бы ты, Петр Федорович, был дворянином – вдова несмело улыбнулась – Знал бы, что спрашивать даму о возрасте неуместно. Это ужасный моветон!
– Цари превыше приличий – наставительно произнес я – Мы сами создаем правила и следуем оным. Или не следуем. Это уж как бог вразумит.
Харлова задумалась.
– Я из семьи секунд-майор казанского пехотного полка Савелия Семеновича Ахтырцева. Нас в семье шесть детей было и старшие все дочки – девушка грустно усмехнулась – Отец очень хотел хоть одного сына, постоянно упрекал мать, что не может родить наследника. Когда Коленька родился – такое счастье было! Поместье наше небольшое – пятьсот десятин и десять душ крепостных. Дом маленький, всего пять комнат. Всю жизнь ютились, как могли: зимой в окна задувало, сырость повсюду, полы ходили ходуном, потолки в углах плесенью покрывались – Харлова тяжело вздохнула – Да, и крыша тоже постоянно текла. На зиму бывало, стены соломой окутывали, которую прикрепляли жердями. Но и это плохо защищало от холода, так что в стужу приходилось все время топить. Как наступал вечер, вся семья скучивалась в комнате, где потеплее; ставили на стол сальный огарок, да присаживались поближе к свету…
– Прямо как мы сейчас – улыбнулся я, зажигая еще одну свечу взамен прогоревшей.
– Что ты, батюшка! – махнула рукой Татьяна – Сейчас-то мы очень богато живем! А вся наша жизнь прежде – как дурной сон. Часто и ели-то не досыта.
Харлова грустно посмотрела в окно. Как то вся эта картина слабо согласовывалась в моей голове с жизнью дворян. А где маскарады, псовые охоты и прочие радости жизни? Но видимо было и такое нищее дворянство, от которого одно лишь название, а жили они чуть лучше своих крепостных крестьян.
– Впрочем, не все так было мрачно – девушка встала, разожгла печку, поставила внутрь закопченный чайник – Отец всем нам дал неплохое домашнее образование, и какое-никакое приданное. Все мои сестры вышли замуж за военных. Мне тоже составили партию с майором из Оренбурга. Отец был с ним знаком еще по службе. На одном из губернаторских балов нас представили друг другу, обручили. Его звали Захар Иванович Харлов.
Мы помолчали, каждый думая о своем. Очень скоро чайник начал плеваться паром, Татьяна поддела его специальным ухватом, поставили на стол. Обернула руку полотенцем, заварила чай.
– А сахара больше нет! – девушка укоризненно посмотрела на меня – Все твои полковники смололи.
– Купим еще, эка печаль… – пожал плечами я.
– Поди-ка купи сейчас сахар! – засмеялась Харлова – Вон меда – и того на базаре уже нет. Повоюете за свои вольности, так и хлеб закончится.
– Не закончится – я вспомнил о реквизициях, что устраивали мои фискалы. Политика «Грабь награбленное» пошла в массы.
– И что же было дальше? – я подул на горячий чай, после чего налил его в блюдце.
– Так не пристало приличным господам пить! – осудила меня Харлова – Лишь купцам необразованным.
– Много ты знаешь – фыркнул я – А вот тетушка моя, государыня Елизавета Петровна, упокой Господи ее светлую душу – широко перекрестился я – Та завсегда любила чай из блюдца пить, и не гнушалась этой своей привычки.
Харлова вспыхнула как маков свет, но промолчала на мою подначку. А чтобы скрыть неловкость, продолжила свой рассказ, пока я осторожно прихлебывал горячий чай.
– Дальше была помолвка и свадьба в мои 19 лет – девушка покрутила чашку на столе – Мы сразу же уехали в крепость. Николай Григорьевич служил, я занималась домашним хозяйством.
Харлова замялась и опять покраснела.
– Детей бог нам не дал… Захар Иванович был старше меня на двадцать лет, да и любил выпить с сослуживцами. А как родители мои померли, мы Коленьку к себе забрали. Муж его любил, как родного, ничем не обижал.
– А ты мужа свого тоже поди любила? – отставил я блюдце, и посмотрел прямо в глаза Татьяны.
Харлова не ответила, лишь закусила губу. Я вздохнул, вытирая вышитым льняным полотенцем влажный лоб.
– Ну, раз плакала над медальоном – значит, наверное, любила.
– Я может, Петр Федорович, по своей прежней жизни плакала!
Девушка опять замкнулась и загрустила.
«…Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу…»
Меня внезапно прорвало и я вспомнил строчки из Евгения Онегина, процитировал вслух:
«…И, чтоб ее рассеять горе,
Разумный муж уехал вскоре
В свою деревню, где
