Только вечером Змей Горыныч мог побыть собой.
— Ну, как ты поживешь, Горыныч? — любопытствовал старик археолог.
— Живу, как видишь, хорошо, — ответил Змей, наливая гостю большую кружку. — Работаю. В облике трехголового исправно дышу пламенем. Людей пугаю.
Хозяин принимал гостя в светлой горнице за массивным столом. Мебель была деревянной, стилизованной под старину, по стенам висели пучки сушеных трав. Полотняные занавески, льняная скатерть, домотканые половики, глиняная посуда. Воздух был пропитан запахами мяты, чабреца и сосновой смолы, что придавало помещению особую, уютную, неуловимо знакомую атмосферу. Как будто ты был когда-то здесь — родился, жил, умер, но тебе опять посчастливилось родиться и вспомнить о своем настоящем доме.
— Пиво пьешь? — улыбнулся Алексей Гаврилович, попробовав напиток, которым угощал его Горыныч.
— Отчего же не пить? Весьма сходно с брагой медовой, токма могутнее голову кружит.
— Скажи-ка, друг любезный, — выпив пива, старик немного захмелел, его непреодолимо потянуло на задушевную беседу. — Когда лучше тебе жилось — в старину или сейчас?
— Скажу тебе, как другу своему единственному, — Горыныч тяжело вздохнул. — Горько мне. Одиноко. Змея никто не любит.
— Как не любят? — несказанно удивился Перышкин. — Сотни людей каждый день приходят на тебя смотреть! — Фотографии, газеты, журналы, фильмы! Ты самая популярная личность в мире!
— На Руси Горыныча всегда знали, — отмахнулся Змей. — Знали и любили. А сейчас знают, но не любят, — горько улыбнулся он своему отражению в зеркале.
— Любили? И кто же? — поразился археолог. — Наверно я что-то пропустил в былинах, — задумчиво пробормотал он себе под нос.
— Да жена моя, ненаглядная. Уж так меня любила, жизнь положила за любовь свою… так теперь и не любят поди.
— Жена? — Перышкин был сражен неизвестными ему фактами из жизни Горыныча. — Как звали ее?
— Забавушка, ладушка моя… Ох, и хороша была! — с неожиданной нежностью заговорил Горыныч. — Лебедушка… белолика… крутобедра… глаза как ночь черные, косы до земли, губы малины слаще, — грустно прошептал он. — Краше ее не видывал!
Змей глубоко вздохнул, глотнул из кружки, смахнул непрошеную слезу и погрузился в воспоминания. Ласковая улыбка тронула его губы.
— Ну да, конечно же, — нарушил затянувшуюся паузу старик. — Забава Путятична! Самая красивая девушка стольного града! Это же из-за нее Добрыня вызвал тебя на битву? Ты полюбил Забаву? После того, как украл? — любопытство Алексей Гавриловича было неистощимым.
— Да не крал я ее! — голос Змея окреп. — Сама ко мне пришла. Добрыня осерчал, что красна девица покинула его ради меня.
— Никогда не знал об этом! Да, что я говорю, — старик дрожащей рукой снял очки, вытер глаза. — Никто в мире не знал о твоей любви. В былинах об этом ничего не говорится.
— Ну да… да… знамо дело. — Читал на досуге былины эти. Во всех книгах Змеище поганый, да скверный! Слова доброго никто не молвил! — Горыныч со стуком поставил кружку на стол, не обращая на расплывшееся по белоснежной скатерти пятно. — Злобные наветы на род Горынычей. От зависти все это!
— Да, друг мой, как я тебя понимаю, — тяжело вздохнул Алексей Гаврилович. — Зависть, клевета, любовь которую не вернуть, одиночество и пустота в конце длинного пути.
Горыныч глянул на закручинившегося старика, положил руку на плечо:
— У Змея есть друг. У друга есть Змей.
— Хорошо, хорошо! А теперь медленнее. Камера за зеркалом отъезжает, дальше, дальше! Теперь панорама всей комнаты. Два человека за столом. Правая камера! Крупным планом кружки с пивом в руках! — режиссер за пультом раздавал приказания, следя одновременно за работой двадцати камер, мгновенно выхватывая из калейдоскопа экранов наиболее выигрышные кадры.
Василь Федорович сидел в телевизионной студии, в которую попадала информация о каждой секунде жизни Оболоньского дива. Отсюда смонтированный, сдобренный рекламой материал растекался по всему миру. Генеральный сидел и неотрывно смотрел на монитор. От тоски, плескавшейся в глазах Змея Горыныча, ему стало зябко. «Змей Горыныч Оболоньский» стал самым удачным и прибыльным брэндом. Но чего-то не хватало. Это непонятное чувство недостачи чего-то очень важного, нужного, сидело в сознании Василя Федоровича как заноза. Маленькая, острая колючка, которую невозможно вытащить.
— Отличная сцена, шеф! — воскликнул Сергей. — Смотрите, как задушевно беседуют. Так специально не сыграть! Вставим в ролик, а?
Сергей победно взглянул на шефа. Тот не разделял его восторга.
— Что-то не так? — удивился Сергей.
Василь Федорович вздохнул.
— Как ты думаешь, чем мы занимаемся?
— Сейчас или вообще? — смутился Сергей.
— Вообще.
— Понятное дело, чем, — усмехнулся Сергей. — Пиво продаем. Не угадал?
Василь Федорович посмотрел на него сочувственно, и Сергей вдруг вспомнил этот взгляд: когда-то так же смотрел на него старик в курилке. Как на студента-двоечника.
— Не угадал. Еще недавно я тоже так думал, а теперь — нет. Работа, работа. День и ночь. Повышение объемов продаж, слияние, поглощение, стратегия развития… — Василь Федорович усмехнулся. — Домой придешь — единственная радость кот Казимир.
Сергей сочувственно вздохнул. Всем было известно, что у генерального директора нет детей.
— Может, единственное, что я сделал хорошего, — Василь Федорович говорил тихо, как будто старался убедить самого себя, — это помог старику исполнить мечту всей жизни.
По ту сторону экрана Горыныч встал, подошел к зеркалу и протянул руку к стеклу.
Василь Федорович встал и тоже протянул руку к экрану.
Их пальцы встретились.
Прошлое и настоящее. Человек и легенда. Сказка и реальность.
Они стояли и смотрели в глаза друг другу…
Александр Маслов
ЧЕРЕЗ ПИВО К ЗВЕЗДАМ
Кто бы мог подумать, что ключом к Двери в другие миры может стать обычное пиво. Впрочем, пиво не совсем обычное… Я говорю о марке «Оболонь». Сейчас об этом многие знают: моя теща, соседи по подъезду, участковый и некоторые зеленые лопоухие уроды. И в системе Лиры тоже знают — немало разговоров было, причем неприятных.
Ну а ежели вы с этим архиважным свойством «Оболони» не знакомы, то расскажу все по порядку.
Дело вышло так. У Зинки, жены моей, день рожденья — тринадцатого января, ровно под старый Новый год. И решил я, как заведено, поздравить ее. Сначала досрочно: на работе за здоровье благоверной с ребятами немного выпили. Потом по пути домой купил букет гвоздик, духи дорогие и восемь бутылок «Оболони» — часть для гостей, часть лично для себя.
Шел я к автобусной остановке. А путь мой мимо сапожной мастерской Павла Глотова лежал. И отчего-то так случилось, что я не смог его мастерскую никак миновать.
Зашел. Пашка сидит, подошву на дамские туфельки клеит. Меня с цветами увидел, весь просиял, туфельку отставил и ко мне навстречу с расспросами — ведь не виделись недели три.
— Ты, — говорю я, — закрывай свою лавочку. Дело есть, — улыбаюсь и ставлю на стол две бутылки пива.
— Понял, — ответил Павел, проворно щелкнул задвижкой двери, зашуршал свертком — на столе появилась колбаса.
— Ничего ты не понял. День рожденья сегодня у Зинки моей. Вот, иду поздравлять. Наверное, уже гости там, теща, моя двоюродная сестра. Давай быстренько, Паш. — Я пробки ножичком поддел, колбасу нарезал и дожидаюсь, когда он настроится на всю торжественность момента.
Выпили мы по одной, закусили слегка. Потом еще открыли, впуская в душу радость, разомлев и разговорившись. Знаете ли, пиво — не водка: его можно пить для своего удовольствия весьма много, без всякого ущерба настроению и даже уму. В процессе его приятного усвоения обязательно наступает момент, когда самое далекое становится близким, понятным словно откровение друга. И после того, как я открыл еще по бутылочке, такой момент настал — далекое приблизилось к нам вплотную.
— Ну, поехали! — словно заклятие проговорил Пашка, и с волшебным звоном наши сосуды встретились.
Тут-то и случилось. Воздух над обувной полкой стал плотным, будто куриное яйцо и засветился пшенично-золотистыми отблесками. И вслед за этим открылась Дверь — неведомая прежде Дверь в другой мир. Причем, открылась так мощно, что Павел икнул и сел мимо стула.
— Поехали, — повторил он, судорожно сжимая бутылку и глядя, как за сияющим овалом, черт его знает как и почему возникшем посреди мастерской, просматривается крайне чужеродный пейзаж.
— Ерунда какая-то, — пробормотал я, вытянув руку и пробуя на ощупь странное образование. — Брехня это, Паш. Галлюцинация… Хотя в день рожденья моей жены может всякое случиться.
— Или под Новый год, если теща под елкой, — ляпнул зачем-то Глотов. — Серега, а давай поглядим чего это там. Давай!
