— Пашшша… — подрагивая, прошипел я. — Не могу больше — жрать хочу. Пойду в ларьке чипсы куплю.
— Это нервное, — понимающе сказал Глотов. — Не надо никуда ходить. На, закури лучше. — Он достал из кармана пачку «Явы», но тут подошел автобус.
Мы зашли в последнюю дверь и устроились на задней площадке, спиной к излишне любопытным пассажирам.
В салоне было потеплее, и я, чуть согревшись, начал думать о беде, постигшей меня. Путем нестройных и скорбных размышлений я пришел к выводу, что вернуть мне прежний облик возможно только вернувшись в мир Крюбрама и отпинав мерзавца как следует в каком-нибудь темном углу.
— Пашка, — тихо сказал я. — А как мы попали туда? Ведь трезвые почти были.
— Трезвые, — согласился он, дружески прикрывая меня могучим телом от насмешливых взглядов каких-то девиц. — Попали мы туда через Дверь — овал такой светящийся, — пояснил он очевидное.
— Не, Паш, я не дурак, и все помню. Ты лучше объясни, из-за чего этот овал получился.
— Охотно, — Глотов сдвинул шапку на лоб, почесал затылок и изрек: — «Оболонь» во всем виновата. Я так понимаю: пиво это имеет свойство склонять народ к межпланетному общению, из-за чего получаются Двери.
— Ну… это ты загнул, друг. Ведь, не первый день мы пивом балуемся, — ответил я, подавляя острое желание укусить его за руку.
— Не первый, но впервые я почувствовал космическую э-э… эйфорию и сказал: «Поехали!». Помнишь? Точно как Гагарин, проложивший нам путь туда. — Он с чувством вскинул вверх палец. — Как я это сказал, в мозгу моем что-то треснуло, и получились Двери — портал межпланетного общения.
— В мозгу треснуло, — передразнил я, не в силах принять гипотезу Глотова — уж слишком фантастической она казалась для моего гермутировавшего разума.
— Мальчики, билетики берете? — раздался позади меня голос кондукторши.
Я обернулся и полез в карман за проездным. Пашка зазвенел мелочью.
— Негритенок ваш? — спросила кондукторша Глотова. — Какой хорошенький! — восхитилась она и потрепала меня по голове.
Тут лейкопластырь на моем затылке отклеился, и уши стрельнули так, что шапка улетела к очкастому старичку.
— И-и-и! — завизжала кондукторша, бросаясь по проходу.
— Хи-хи-хи! Чебурашка! — засмеялись девицы на последнем сидении.
По салону автобуса прошел изумленный ропот.
— Товарищи, это сын мой! — попытался оправдаться Глотов. Ропот превратился в дружный хохот. — Переодетый сын! — не сдавался Павел. — С карнавала школьного едем. Ну, костюмчик на нем такой. Да вы не бойтесь! — Он любезно улыбнулся кондукторше, приходившей в чувство. — А черный от гуталина.
— А сам зеленый как кузнечик, — девица в мохнатой шубе издевательски усмехнулась, увидев мою салатного цвета шею, показавшуюся из-под шарфа.
— Сама обезьяна пластилиновая! — вспылил я, гневно вытянув к ней руку.
Народ в автобусе на мгновенье затих и взорвался дружным воплем — вид моей трехпалой клешни был для всех крайне неожиданным.
Площадка возле нас мигом опустела.
— Милиция! — кричал кто-то. — Скорее милицию!
Кондукторша, пробивалась к водителю, не прекращая реветь громче бензопилы. Девицы и парень с сумкой лезли к двери через сидения. Старик в очках потянулся за валидолом.
Едва автобус доехал до остановки, Глотов подхватил мою шапку и, рванув меня за воротник, метнулся к двери.
Не задерживаясь на глазах у бушевавшей толпы, мы побежали в ближайшую подворотню и нырнули в подъезд. Там в тепле возле батареи Пашка привел меня в надлежащий вид: снова приклеил уши к затылку, подтянул спадавшие брюки и плотнее обмотал шарф вокруг шеи.
Две остановки нам пришлось идти пешком. Я замерз окончательно и еле переставлял ноги, кутаясь от пронизывающего ветра и понося неуютную, злую жизнь. Мне очень хотелось назад, под теплое небо неведомой планеты. Хотелось взять бутылку пива, сказать заветное: «Поехали» и, булькая с блаженством волшебным напитком, открыть таинственные Двери.
Уже возле моего дома Глотов, пока я прятался за тумбой объявлений, купил три «Оболони» в соседнем ларьке. Пить ее мы пока не стали, потому что неясно было, как сложатся дела в ближайшее время, как перенесет уготованное испытание моя жена, и соблаговолят ли вообще открыться Двери в теплый и подлый мир, который отныне мне очень многим обязан. А еще Пашка купил мне несколько пачек чипсов, которые я с жадностью схрустел, разрывая пакеты один за другим. После чипсов стало легче, даже теплее.
Мы вошли в мой подъезд, постояли недолго, убеждаясь, что никого на лестнице сверху нет, и поднялись на четвертый этаж.
На звонок нажал Глотов: я бы не достал до кнопки, да и не было сил вот так взять и заявить жене о своем существовании при полном отсутствии прежнего тела. Вдобавок, мне от чего-то стало плохо: внутри забулькало, запыхтело, и меня стала раздувать неведомая сила. Наверное, это было от страха или чипсов, которых я слопал три пачки.
Павел позвонил второй раз.
— Иду, иду, — послышался голос Зины, следом звон посуды и быстрые шаги.
— Бежим! — крикнул я и вцепился в рукав Пашиной куртки. — Умоляю! А то лопну сейчас! — взмолился я и бросился по лестнице вниз.
— Хулиганы! — возмутилась сверху моя жена и захлопнула дверь.
Мы выбежали из подъезда, и Глотов призвал меня к ответу:
— Ты чего, Серега? Совсем сдрейфил? — Он слегка потрепал меня за плечо. — Пойдем. Надо Зинке сдаваться. Надо! Нет другого выхода. Уж доверься — все беру на себя.
— Плохо мне, Паш. Дует чего-то. Изнутри дует. — Я почувствовал, как странные процессы в чужеродном теле пошли быстрее. В животе зашипело, надулись щеки, ноги и все шесть пальцев на руках.
— И вправду, ты опух чего-то, — Павел настороженно оглядел меня. — Очень опух.
— Держи, Пашка! — Внезапно я ощутил, что земная гравитация больше не действует на мое чужеродное тело. — Ой, держи! — заорал я, взлетая воздушным шариком над растерявшимся Глотовым.
Он среагировал слишком поздно. В прыжке схватил меня за брючину, сдергивая еле державшиеся брюки. Я дважды перевернулся, выронил букет гвоздик и продолжил полет, которым теперь управлял ветер. Меня понесло на пятиэтажку, откуда мы только что выскочили. На всех языках вселенной сердце в груди бешено выстукивало: «SOS». В желудке трещало и хрустело, будто полчище мышей разбиралось там с вагоном чипсов. На девятой или десятой секунде полета я стукнулся головой о водосточную трубу. От удара потерял шапку и снова стрельнул ушами. Меня снова развернуло. Теперь я поднимался вертикально. Брюки черным шлейфом болтались ниже ботинок, ночной морозец ледяными зубами ел голые ноги и привыкший к теплу зад.
На уровне третьего этажа я понял, что лечу точно к своей родной лоджии, стекло в которой сейчас было сдвинуто, и там виделись два тусклых огонька сигарет. Пожалуй, это был шанс, единственный шанс, хоть как-то зацепиться за некогда близкий мне мир. Высунув из рукава трехпалую клешню, я попытался схватиться за прутья ограждения — они предательски выскользнули. Но, к счастью, пришли на помощь бельевые веревки, натянутые вдоль нашей лоджии, на миг я запутался в них и успел схватиться за окостеневший на морозе Зинкин халат. Крепко держась за хрустящую ткань, я всплыл к отодвинутому стеклу, откуда сладко несло табачным дымом и теплом. Тут же увидел свою двоюродную сестру с тещей, стоявших ко мне вполоборота.
— Лидия Петровна! — негромко позвал я. — Стекло еще чуточку отодвиньте. — В этот момент одна из прищепок на Зинкином халате отскочила, и я поднялся выше, так, что зубы мои встретились с бетонным углом пятого этажа, а голые ноги со всем остальным оказались ровно против изумленного лица Лидии Петровны.
Она взвизгнула совершенно дурным голосом и запричитала что-то из Библии.
— Это я, зятек! Умоляю! Замерз слишком, — крикнул я, стараясь втиснуть обнаженную часть тела на лоджию.
— Зин! Это свои! Свои пришли! — заорал снизу Пашка.
— Зинка! — раздался похожий на сирену голос двоюродной сестры. — Скорее сюда! К тебе тут педерасты зеленые лезут! Ах ты гадина! Гадина такая! — Она схватила что-то тяжелое и принялась молотить меня по ногам и другим частям тела, приговаривая: — Маньяк! Извращенец балконный!
— Дорогие мои, сжальтесь! — стонал я, все еще пытаясь пробиться к заветному теплу домашнего очага, но чья-то злая сила толкнула меня прочь, и я полетел, поднимаясь выше над пятиэтажкой, в сторону стадиона и парка.
Более получаса Пашка преданно бежал за мной, удивляя редких прохожих возгласами:
— Серега, не улетай! Держись! Держись, друг!
Некоторые принимали его за полоумного, другие поднимали взгляды к ночному небу и восхищенно восклицали:
— О! Смотрите! Смотрите! Чебурашка без штанов летит!
Возле парка гравитация снова начала обретать надо мной желанную власть, и я полетел ниже, цепляясь ремнем за верхушки деревьев. Потом, потяжелев от инея, насыпавшегося в брюки, опустился еще метров на пять. Вскоре Павел изловчился поймать меня за штанину и поволок к новостройкам нашего микрорайона — я слишком замерз, чтобы осилить обратный путь домой.
