Он указывал на открытую дверь слева, откуда доносилась английская речь. До сих пор Элисе никто не встретился: она подумала, что персонал, наверное, не очень многочисленный. Вдруг в двери появилась Черил Росс, одетая в футболку и джинсы, но с той же прической и улыбкой, что и ночью. Увидев ее, Элиса распрощалась с испанским языком.
— Добрый день, — мелодично проговорила Росс. — Я как раз собиралась за вами. Шеф не хочет начинать, пока все не соберутся, вы же его знаете… Как твоя первая ночь на Нью-Нельсоне?
— Я спала без задних ног, — соврала Элиса.
— Я очень рада.
Зал был похож на домашний кинотеатр, подготовленный для дюжины зрителей. Вместо кресел стояли стулья, по три в ряд. На задней стене консоль, напротив нее — экран длиной метра три.
Но в тот момент больше всего Элису заинтересовали люди: они поднимались с мест, ужасно гремя стульями. Когда Валенте представил ее как «ту самую, которой недоставало», последовала сумятица рукопожатий и поцелуев в щеку. Поток событий захватил Элису, вынужденную думать по-английски.
Она уже зрительно знала Колина Крейга, молодого симпатичного парня с короткими волосами, круглыми очками и бородкой вокруг рта. Вспомнила, что красивая женщина с длинными каштановыми волосами Жаклин Клиссо, но та вела себя сдержанно и ограничилась рукопожатием. Радушнее всего ее встретила Надя Петрова, девушка с белыми волосами, которая тепло поцеловала ее и вызвала всеобщий смех своими попытками сказать по-испански: «Я тоже палеонтолог».
— Рада познакомиться, — прибавила она, выполнив еще один языковой пируэт, и Элисе были очень приятны эти усилия говорить на ее языке.
Валенте же устроил одну из своих излюбленных сцен, чтобы представить ей другую женщину, худую, немолодую, с угловатым морщинистым лицом и внушительным покрытым веснушками носом. Он взгромоздил руку ей на плечи, вынудив ее застенчиво улыбнуться.
Знакомься, это Розалин Райтер из Берлина, любимая ученица Райнхарда Зильберга, специалист по истории и философии науки, в настоящее время занимающаяся очень особенной темой.
— Какой же? — спросила Элиса.
— Историей христианства, — ответила Розалин Райтер.
Элиса сохранила выражение вежливой радости, но задумалась о другом. Она смотрела на лица людей, с которыми ей придется работать, и думала. Два палеонтолога и специалист по истории христианства… Что это значит? В этот момент Крейг указал куда-то:
— Вот и совет старейшин.
В зал чередой вошли Давид Бланес, Райнхард Зильберг и Серджио Марини. Последний закрыл за собой дверь.
Этот жест навел Элису на мысль об избранности: те, кто будет жить в раю, и изгнанные из рая; допущенные в вечную славу и оставленные на земле. Она пересчитала: вместе с ней десять человек.
Десять ученых. Десять избранных.
В последовавшей тишине все расселись по местам. Только Бланес остался стоять перед всеми, спиной к большому экрану. Увидев, как колышутся бумаги в его руках, Элиса чуть не подумала, что ей это снится.
Руки Бланеса дрожали.
— Друзья, мы ждали, пока соберутся все участники проекта «Зигзаг», чтобы дать объяснения, которых вы, несомненно, давно ждете… Поспешу сказать вам следующее: все присутствующие сегодня в этом зале могут считать, что им чрезвычайно повезло… Мы увидим то, что никогда не видел ни один человек. Я не преувеличиваю. У нас будет случай увидеть такое, что никогда не видело ни одно живое или мертвое существо от начала мира…
По телу Элисы пробежала ледяная дрожь, сковав ее движения.
Тех вод, в которые вступаю, еще никто не бороздил.
Она выпрямилась на стуле, готовясь вместе с остальными девятью изумленными товарищами вступить в эти неведомые воды.
IV
ПРОЕКТ
Все существующее есть прошлое.
Анатоль Франс
14
Она уже на пороге.
Глаза были предтечей.
За ними придет тьма.
Хотя она еще об этом не подозревала, самая глубокая тьма в ее жизни уже родилась.
И ждала ее где-то в ближайшем будущем.
Серджио Марини был тем, кем не был Бланес: элегантным и соблазнительным мужчиной. Худощавый, с темными волнистыми волосами, загорелой кожей, гладким лицом и обворожительной улыбкой, он умел заставить свой бас звучать так, что миланские студенты его заслушивались. Он родился в Риме и окончил престижный университет Скуола Нормале Супериоре в Пизе, из которого вышли такие талантливые ученые, как Энрико Ферми, потом защитил докторскую в римском университете Ла Сапиенца. Проработав какое-то время в Америке, как все другие ученые, по приглашению Гроссманна он прибыл в Цюрих, где познакомился с Бланесом и разработал вместе с ним «теорию секвойи». «Вместе с ним», по словам Марини (он всегда повторял это, когда говорил о тех годах совместной работы), значило, что «я давал ему спокойно вести расчеты и прибегал, когда он звал меня, чтобы рассказать о результатах».
Таким образом, у него было еще одно качество, которого не хватало Бланесу: чувство юмора.
— Однажды в 2001 году мы вечером налили в стеклянный стакан немного воды. Потом оставили его в лаборатории на столе на тридцать часов. После этого Давид разбил его об пол — это был его единственный экспериментальный вклад в теорию. — Он посмотрел на Бланеса, рассмеявшегося вместе со всеми. — Не обижайся, Давид: ты теоретик, а мне больше по душе молоток и гвозди, ты же знаешь… В общем, наша идея заключалась в следующем… Ну, знаешь, объясни-ка лучше ты. У тебя лучше все эти лекции получаются.
— Да нет-нет. Ты сам.
— Прошу тебя, ты же отец теории.
— А ты мать родная.
Они пытались устроить театральное представление, и у них выходило неплохо. Они напоминали двух юмористов из дешевого кабаре: неловкий и хитрый, симпатичный и некрасивый. Элиса смотрела на них и могла понять годы безрезультатной работы в одиночестве и всеохватывающий восторг от первого успеха.
— Ладно, похоже, придется это делать мне, — сказал Бланес. — В общем, так. Вы уже знаете, что, согласно «теории секвойи», каждая частица света несет в себе скрученные струны времени, которые наматываются, как кольца секвойи, образующиеся вокруг сердцевины ствола по мере роста дерева. Число струн не является бесконечным, но оно огромно, непостижимо для разума: это число планковских времен, прошедших с момента возникновения света…
Раздался шепот, и Марини недовольным голосом заявил:
— Давид, профессор Клиссо хочет знать, что такое планковское время… Надо думать и о нефизиках, хоть они этого и не заслуживают!
— Планковское время — это самый малый возможный период времени, — пояснил Бланес. — Это время, необходимое свету для того, чтобы преодолеть планковскую длину, самое крошечное расстояние в физическом мире. Чтобы вы могли составить себе представление: если бы атом был размером с вселенную, планковская длина по размеру была бы равна дереву. Время, необходимое свету для преодоления этого минимального расстояния, называется планковским временем. Оно примерно равно одной септиллионной секунды, в мире нет ни одного процесса, который длился бы меньше времени.
— Ты просто не видел, как Колин уминает бутерброды с фуа-гра, — вмешался Серджио Марини. Крейг поднял руку в знак согласия. Элиса впервые увидела, как Бланес засмеялся, но почти сразу же он снова принял серьезный вид.
— Таким образом, каждая временная струна соответствует определенному планковскому времени и содержит все, что было отражено светом в этот кратчайший период. Используя необходимые математические допущения в уравнениях (например, переменные локального времени), теория утверждала, что возможно провести хронологическое выделение и идентификацию временных струн и даже открыть их. Для этого не требуется много энергии, но ее количество должно быть очень точным. «Энергия должна быть сверхизбирательная», — так выразился Серджио. При использовании подходящей сверхизбирательной энергии струны определенного временного периода можно открыть и увидеть изображения, соответствующие этому периоду. Так вот, все это было только математическим открытием. И более десяти лет дальше математического открытия дело не шло. Наконец группа профессора Крейга создала новый синхротрон, с помощью которого нам удалось получить именно такую сверхизбирательную энергию. Но результаты мы получили только в ту ночь, когда разбился стакан. Дальше ты, Серджио. Начинается твоя любимая часть.
— Мы записали изображение разбитого стакана на видео и отправили его в ускоритель элементарных частиц, — подхватил Марини. — Вы же знаете, что видеоизображение — не что иное, как пучок электронов. Мы ускорили эти электроны до получения энергии, сохранявшей стабильность в пределах нескольких десятых, и столкнули с потоком позитронов. В образовавшихся при этом частицах должны были открыться струны, соответствовавшие времени, на два часа предшествовавшему моменту, когда стакан разбился. Мы превратили эти частицы в новый пучок электронов, направили его на телеэкран, с помощью компьютера очистили изображение, и как вы думаете, что мы увидели при включении экрана?
