в одну компанию с твоими ебарями! — закричал я.
— Ну конечно, ты особенный! Ты деликатный, ты интеллигентный и тонкий! — раскатился во всю ширь Наташкин освободившийся громкоговорительный голосище. — Ты такой интеллигентный, что перед каждым приходом мадам Юпп ты драишь столик в прихожей!
Она обличительно-торжествующе поглядела на меня, как будто только что объявила всенародно о необыкновенно стыдном моем грехе.
— Столик он драит для мадам Юпп! Мудак! Какой мудак!
— Тебе этого не понять, — парировал я холодно. — Ты прожила всю сознательную жизнь среди вульгарных эмигрантов, мясников и колбасников, в среде которых хамство считается хорошими манерами. Тебе не понять того, что мне хочется показать своей квартирной хозяйке чистую квартиру не потому, что я ее, мадам Юпп, боюсь или от нее завишу, но потому, что мне хочется, чтобы она обо мне думала не как о неряхе и засранце! А ты — плебейка!
— Да, бля, а ты не плебей! — зарычал тигр и тряхнул грудьми. — Ты такой воспитанный, что даже противно. Ты выходишь из комнаты (тут Наташка уничижительно повысила голос до карикатурной имитации голоса Лимонова), когда я говорю по телефону… Он такой приличный, что он выходит из комнаты!.. Люди…
Людей не было, за исключением бедного Тьерри, который, страдалец, конечно, слышал наши крики. Единственное утешение состояло в том, что он не понимал по-русски.
Ее пример с телефоном меня обидел еще больше, чем пример со столиком.
— Плебейка! — повторил я убежденно. — Я выхожу ради тебя, дабы не стеснять тебя. Чтобы ты могла спокойно поговорить с твоими друзьями. Если тебе не нравится, что я выхожу из комнаты, — скажи, я буду присутствовать при твоих телефонных разговорах!
— Да ты боишься моих телефонных разговоров! — уж совсем абсурдно заявила она. — Ты не хочешь забивать себе голову моими проблемами. Тебе наплевать на то, что со мной происходит!..
Дыбом стоящая красная шерсть на голове, широкие худые плечи, крупная шея, вздрагивающие сиськи тигра — все выражало возмущение.
«Красивый тигр, — подумал я. — Как бы его утихомирить и выебать…»
Только на сереньком зимнем рассвете, просочившемся сквозь плотные пыльные шторы мадам Юпп, удалось мне уснуть, содрогнувшись вместе с тигром в оргазме. Последнее, что я почувствовал, засыпая, — теплого, полусонного тигра, переползавшего головой на мое плечо.
«Ну вот, — подумал я удовлетворенно, — следующие несколько дней тигр будет ласковым и домашним. Будет приезжать из кабаре не позднее двух тридцати ночи. — „Тайгер?“ — буду спрашивать я от настольной лампы. „Что ты тут делал без меня, Лимончиков?“ — будет спрашивать меня тигр очень ласковым голосом. Захлопнув французскую книгу, которую я читал все время, пока тигр отсутствовал, я буду вставать и целовать тигра: „Здравствуй, тайгер!“ И мы будем жевать что-нибудь наскоро, запивая еду красным вином, а потом… Потом, я и тигр, мы удалимся в спальню и будем ебаться…»
Несколько дней пройдет… Ох, я предпочитаю не думать о том времени, когда тигр зарядится новой энергией и взбунтуется опять. Нормальная, размеренная жизнь тигру скучна. Ему необходимы трагедии. И трагедии, следует сказать, происходят…
Нога
В июле писатель улетел в Соединенные Штаты. Там, в Нью-Йорке, у него вышла книга. В Соединенных Штатах писатель пробыл месяц и вернулся. Наташка встречала его в аэропорту.
Писатель в белом пиджаке вышел наконец из аэропортовской жандармерии, куда его препроводил молодец с аксельбантами.
— Пойдите обязательно в американское консульство, месье, и урегулируйте проблему с вашим документом, — сказал ему самый старший жандарм на прощание.
— Суки. Иммигрэйшен-сервис! — ругался писатель, разыскивая в толпе встречающих Наташку.
Наташка ожидала его, конечно, не там, где ждут прилетающих все нормальные люди. Он безуспешно поискал ее в толпе ожидающих и, не найдя, решил, что она не приехала его встречать. Злой, он ступил на эскалатор, стремящий народ вниз, в зал ожидания. У подножия эскалатора стояла Наташка и курила. В белых брюках, белой куртке, в черных очках в апельсинового цвета оправе. С опухшей, он сразу заметил, физиономией.
— Здравствуй, Наталья!
— Здравствуй, Лимонов! — Она не посмотрела ему в глаза и стеснительно отвернулась, когда он ее поцеловал.
— Опухла, — констатировал он. — Пила?
— Немного. — Она глухо прокашлялась.
Он вдруг заметил, что вокруг ее правой щиколотки обвивается бинт.
— Это что такое?
— Машиной ударило.
— Пьяная была?
— Ничего не пьяная, Лимонов, — недовольно загудела она, откашливаясь. — Тебе все чудится, что я пьяная. По нашей улице этот мудак ехал. Я переходила на другую сторону. Была совершенно трезвая…
Выйдя из здания аэропорта, они сели в такси.
— Бляди американцы выдали мне фальшивый документ, Наташа! Вот полюбуйся! — Он достал из пиджака произведение искусства иммигрэйшен-сервиса и показал ей. — Лидеры свободного мира, еби их мать! А какие чувствительные! Слова грубого о дяде Сэме не скажи… Суки!.. Ну как ты тут без меня жила?
— Да… никак. Скучно было. Кабаре уже десять дней как закрыто. Последние дни посетителей вообще ни хуя не было. Город пустой. Ходила к Нинке загорать. Читала…
— Конечно, русские книги?
— Ну и русские, и что такого… Немало есть интересных русских книг. Английские тоже читала. «Магус» прочла Джона Фовлса. И твоего на английском маркиза де Сада прочла.
— Хорошенькое чтиво для одинокой девушки летом, — улыбнулся он. — Восемьсот страниц де Сада. «Жюстин» в особенности.
Он примял ее руку к сиденью такси. Затем переместил ее себе на ногу. Помял ласково. Наташка несмело ответила, пошевелив рукой.
— Ебалась? — спросил он насмешливо.
— Сам ты ебался… — ответила она осторожно.
Честная Наташка не распространяла свою честность так далеко, чтобы весело ответить: «Конечно! И много раз! Поебалась с десятью мужчинами за месяц…» Упрямая, и под пытками она не выдаст своих приключений. Писатель, переспавший в Нью-Йорке с телами нескольких женщин, подумал, что если Наташка спала здесь, в Париже, с самцами или, что еще хуже, с одним постоянным самцом, то она стерва. «Если я ебусь с чужими, я не вкладываю в это занятие душу, для меня это всегда легкий опереточный эпизод, а если она с ее характером ебется — это уже Вагнер, трагедия, боги и гиганты, мифология…» Тут же в такси писатель мысленно высмеял себя за свое удобное мужское сознание: «Я ебусь — хорошо и можно. Она ебется — плохо и нельзя». Высмеяв себя, он решил оставить тему измен и ебли.
— Ну как книга? — спросила она.
— Как обычно в этом ебаном бизнесе вместо четвертого июля книга появилась в магазинах на десять дней позже, а официальную дату публикации отложили и вовсе на конец июля.
— Ой, какой ужас! По телефону ты мне этого не сказал, Лимонов!
— Не хотел тебя расстраивать.
— Что же ты
