Я посматривал на него с высоты седла снисходительно. Наконец он сдвинул плечами.
— Меня зовут сэр Шарукань. Я вас видел лет двадцать тому, граф, но что-то вы совсем не постарели... Впрочем, церковные штучки и сделки с дьяволом — не мое дело. Проходите в дом, в зале успеете перекусить, а потом граф Дюренгард вас примет... Что это у вас за чудовище?
Я, не покидая седла, огляделся по сторонам:
— Где?
— Да вот этот дракон, — он ткнул пальцем в сторону Пса. — Только где крылья?
— Линяет, — объяснил я.
Бобик посмотрел на него с предостережением и молча приподнял верхнюю губу. Клыки блеснули длинные и острые, как у саблезубого тигра.
— Это моя левретка, — сообщил я безмятежно. — Хорошая такая тихая собачка. Умеет тапочки носить...
Он рассматривал Пса с угрюмым любопытством бывалого воина, повидавшего столько всякого, что давно не страшится за жизнь.
— Кого-то мне напоминает эта левретка, не к ночи будь сказано. Но если вы с нею справляетесь, можете взять с собой. Герцог не против собак, совсем не против. У него самого их десяток. Если, конечно, ваша болонка не скушает их.
— Не скушает, — заверил я. — Она мухи не обидит.
Я соскочил с коня легко и красиво, уже освоил этот длинный прыжок. На входе в вестибюль показался тучный человек в добротном костюме на здоровенном расплывающемся теле, обвисшее лицо тронула приветливая улыбка, толстый нос сморщился, желтые круги под глазами стали еще отчетливее.
Великан сказал за моей спиной:
— Лошадку оставьте, о ней побеспокоятся.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Она кушает... и овес тоже? — Я оглянулся, помедлил:
— Да. Но, честно говоря, раз уж вы такой понятливый, только вам скажу про одну ее причуду... Очень уж она любит есть то, что не едят другие лошади.
Он спросил с некоторым беспокойством:
— Мясо? Это можно. Надеюсь только, не человеческое?
— Что вы, — вскрикнул я в преувеличенном ужасе. — Моя лошадка — вегетарианка, как и положено коням. Но очень уж любит грызть камешки. А если в стойле окажутся железные скобы или толстые гвозди, то повытаскивает и сожрет. Она их обожает! Ей самой стыдно, но удержаться от лакомства не может...
Он внимательно посмотрел на коня, снова взглядом измерил рост, задержал взгляд на середине лба, где красуется белая звездочка, как будто чуял, откуда появилась эта отметина.
— Хорошо, — сказал он. — Мы позаботимся. Дюренгарды всегда отличались гостеприимством, и никто не уходил обиженным.
Человеку на пороге я кивнул приветливо, но не слишком, мы не ровня, прошел за ним в просторный вестибюль. На стенах картины, возле лестницы, ведущей наверх, чучело огромного огра. В безжизненных глазах вдруг блеснул огонек, я отчетливо видел, как глазные яблоки чуть сдвинулись, удерживая меня тем же мертвым, ничего не выражающим взором.
Наверху уже стоял, широко растопырив ноги, тучный коренастый человек в парадном мундире, с голубой лентой через плечо. Я поднимался неспешно, исполненный достоинства, сейчас я граф, помню, и держусь по-графьи, по толстяку скользнул безразличным взглядом, и он первым согнулся в почтительном поклоне.
Пес шел со мной слева, выдвинувшись на треть корпуса, весь из себя дисциплина и воспитанность, даже пасть закрыл, чтобы не пугать народ еще и клыками.
Толстяк проговорил бесстрастно:
— Я управляющий делами герцога Дюренгарда. Позвольте, я отведу вас в зал. Но... собачка...
— Идет со мной.
— Вы в ней уверены?
— Больше, чем в себе, — ответил я высокомерно.
Он поклонился и жестом пригласил следовать за собой. Навстречу двинулся широкий и ухоженный коридор, пол в голубых квадратиках то ли мрамора, то ли еще чего-то дорогого, камень отполирован просто изумительно, в стенах через равные промежутки ниши. Я заметил в некоторых по мраморной статуе, другие пустуют, хотя мне иной раз казалось, что в них что-то всё-таки есть...
В большом зале с потолочных балок свисают штандарты, красными баннерами украшены стены, а у широкой лестницы, ведущей наверх, размещен огромный щит с затейливым гербом, непривычно сложным на взгляд простого рыцаря из Зорра или других королевств по ту сторону Перевала.
Трое дворян расположились в креслах и лениво беседуют о чем-то отстраненном, судя по их лицам. Еще двое стоят у лестницы, все сразу повернули головы в нашу сторону.
Управляющий сказал с поклоном:
— Прошу вас подождать здесь. Я пойду к герцогу, доложу.
Пес сразу же сел, потом и вовсе лег. Красный ковер красиво ниспадает по ступенькам лестницы с самого верха и до низа, на широких мраморных перилах раскорячились пузатые вазы из синего камня. Управляющий заспешил наверх с поспешной неторопливостью. Двое дворян уставились на меня с привычной наглостью завсегдатаев, дедовщина началась не вчера, один всё еще прикидывал, что бы мне сказать соответствующее, а второй окинул меня презрительным взглядом и произнес громко:
— А с каких это пор дворяне начали путешествовать без оруженосцев?
Глава 3
Он обращался к своему спутнику, так что формально я как бы ни при чем, эдакое слабо замаскированное оскорбление, когда я должен чувствовать себя оскорбленным и в то же время бессильным что-либо сделать. И так можно издеваться долго, пока я должен яриться в бессильной... да, бессильной.
Я повернулся к нему и сказал негромко, но отчетливо:
— Ты, скотина лопоухая... Хочешь в морду?
Оба дернулись, лица вытянулись. От дворянина и рыцаря такое не услышишь, интеллигенция всегда беззащитнее перед лицом оскорблений, даже если это средневековая интеллигенция. Наконец говоривший медленно снял перчатку, глядя мне в глаза. Я внимательно посмотрел ему в глаза. Перчатки и рукавицы, насколько я знаю, не встречались, как это ни удивительно, ни в античную эпоху, ни во все предыдущие. Придумали их крестьяне, в них легче полоть и жать, рыцарство тут же приспособило их, нацепив множество бляшек и сделав их боевыми.
Сейчас вот это не просто перчатку мнет этот щеголь. Это символ. В церковь войти в перчатках — это куда непристойнее, чем громко пукнуть при дамах. Подать руку в перчатке — можно в ответ схлопотать по морде. Если вручить перчатку с поклоном — это оммаж, признание сеньором, сюзереном...
Но этот щеголь делает вид, что бросит мне эту перчатку, а это означает презрение и вызов на поединок. Я ждал, притопывал ногой в нетерпении, наконец стиснул челюсти так, чтобы выразительно заиграли желваки и опустил ладонь на рукоять меча.
— Эй ты, — сказал я, — либо бросай перчатку, либо получи по морде так просто!
Щеголь дернулся, по лицу пробежала целая гамма чувств, от неуверенности, растерянности и до опасливого почтения. Он торопливо сунул руку в перчатку и заговорил тоном оскорбленного достоинства:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
