Шульце в больнице занимался более мирскими делами. Однажды фон Доденбург посетил его в его палате и заметил несколько карандашных отметок на стене над изголовьем кровати.
— Это счет, — бодро объяснил Шульце.
— Какой счет?
— Счет медсестер. Когда они приходят, чтобы перевязать мне рану, они не могут не видеть мою вторую сломанную руку и, будучи патриотически настроенными немецкими девочками, чувствуют, что должны принести свою жертву на алтарь патриотизма. Еще две, и я поимею их всех — кроме мужчины-санитара. — Шульце бросил хитрый взгляд. — Но он не в моем вкусе.
Фон Доденбург покачал головой.
— Неужели у тебя в голове нет ничего, кроме этого?
— А что поделать? — легко ответил тот. — Ведь иначе мне придется обслуживать себя самому. Своими собственными руками. А как обычно говаривал мой отец, когда я был мальцом, это может привести к тому, что у меня выпадут зубы, а на ладонях вырастут волосы.
— Бог знает, что сказал бы фюрер, если бы он узнал, что у него в СС есть такие ветераны, как ты!
* * *
Три недели спустя Адольф Гитлер, хозяин всей Европы от Польши до Ла-Манша, действительно узнал об этом. 20 июня, когда французы начали сдаваться, в госпиталь прибыл оберст из штаба фюрера, доставивший личный приказ Гитлера, согласно которому бойцы «Вотана» должны были присутствовать на торжественной церемонии в Компьенском лесу под Парижем, где фюрер собирался подписать с французами соглашение о капитуляции.
Весь госпиталь тут же забурлил. Следовало найти и привести в порядок форму. На нее надо было прикрепить медали за ранения и знаки различия. Была сформирована команда врачей, которой следовало сопровождать их на случай, если что-то пойдет не так вследствие их ранений во время перелета. Оберст из штаба фюрера специально остался в госпитале, чтобы проинструктировать бойцов относительно тонкостей протокола. Но наконец они были готовы отправиться на аэродром в Гейдельберге для перелета во Францию. Шульце устроил переполох, прибежав в аэропорт в самый последний момент и на ходу застегивая брюки.
— Где ты, черт побери, задержался? — резко бросил фон Доденбург.
— Я решил не беспокоиться о санитаре, — со счастливой улыбкой ответил Шульце. — Зато остальных — полный комплект. Последнюю сестричку я поимел в закутке для хранения швабр!
Прекрасным теплым июльским днем они прибыли в Компьенский лес. Лучи солнца пробивались через ветви на верхушках деревьев, отбрасывающих легкую тень на поляну, где потеющие инженеры вермахта наконец поставили старый спальный вагон — вещественный символ величайшего поражения Германии. В нем представители кайзера в 1918 году были вынуждены подписать акт о капитуляции, выслушивая хладнокровные угрозы маршала Фоша. Чтобы вывести вагон из музея, где он хранился, немецкие инженеры проломили стены здания и, поставив вагон на рельсы, подвели его в то самое место, где в 5:00 утра 11 ноября 1918 года маршал Фош, этот невысокий галльский петушок, пережил свой самый большой триумф.
Теперь сюда вернулся человек, который был тогда лишь скромным гефрайтером. В тот момент, когда передали новости о капитуляции германской армии, он лежал раненый в мюнхенской больнице. Услышав эти новости, он тогда заплакал и сквозь слезы поклялся, что отомстит за позор Германии — если потребуется, при помощи оружия. И всего за шесть недель он сделал то, на что союзникам в Первую мировую войну потребовалось целых четыре года. Франция была разбита, а британцы сбежали с континента, забрав с собой лишь то, что смогли унести.
Ровно в 3:15 пополудни все тот же экс-гефрайтер прибыл на место в большом черном «мерседесе». С ним были те самые люди, которые помогли ему осуществить его месть. Он вступил на поляну, возглавляя блестящую свиту высокопоставленных офицеров и партийных лидеров; его походка была плавной, голова триумфально поднята.
Стоя по стойке «смирно» позади Гейера, фон Доденбург видел, как внимание фюрера было внезапно привлечено большим гранитным блоком, который французы установили за двадцать два года до этого, чтобы отпраздновать свою победу. Он остановился, а затем медленно приблизился к нему и прочел позорную надпись, которую фон Доденбург знал наизусть, как будто она была выжжена огнем в его сердце.
ЗДЕСЬ ОДИННАДЦАТОГО НОЯБРЯ 1918 ГОДА БЫЛА ПОВЕРГНУТА В ПРАХ ПРЕСТУПНАЯ ГОРДЫНЯ НЕМЕЦКОЙ ИМПЕРИИ, ПОБЕЖДЕННОЙ СВОБОДНЫМИ НАРОДАМИ, КОТОРЫХ ТА ПЫТАЛАСЬ ПОРАБОТИТЬ.
Молодой офицер увидел своего фюрера вблизи. Гитлер медленно отступил. Поставив руки на бедра, расправив плечи и расставив ноги в сапогах на ширину плеч, он смерил гранитный блок взглядом, полным величественного презрения.
В тот момент фон Доденбург почувствовал, что он никогда не сможет предать этого человека, предназначенного для Германии самой судьбой. Он понял, что последует за ним до самого конца.
Пухлый человек с редеющими волосами, похожий на бывшего боксера-средневеса, подошел вплотную к фюреру и что-то прошептал ему на ухо. Это был Борман, секретарь Гесса, который занимался протокольными вопросами. Гитлер выслушал его, затем кивнул и, повернувшись, подошел к небольшой группе мужчин в форме СС, выстроенных на краю поляны.
Штурмбаннфюрер Гейер представил свою роту.
Гитлер поблагодарил его хриплым голосом. Затем он устремил долгий взгляд на их молодые лица. Фон Доденбургу показалось, что прошла целая вечность. Затем темные глаза фюрера смягчились. В них заблестела, рождаясь, слеза, которая затем покатилась по щеке.
— Осталось всего двадцать человек, штурмбаннфюрер Гейер? — спросил он ломающимся голосом.
— Да, мой фюрер, — рявкнул Гейер.
Фюрер тряхнул головой, чтобы избавиться от слез.
— Мои бедные храбрые солдаты, — прошептал он почти что про себя. — Бедные, храбрые солдаты!
Он взял себя в руки и, хотя время поджимало, настоял на том, чтобы пожать каждую руку, внимательно глядя каждому в глаза своим особенным, пристальным, проникающим в душу взглядом. Фон Доденбург едва смог подавить дрожь восхищения, гордости, страха — целый диапазон эмоций, которые невозможно выразить. Единственное, что он знал точно — то мгновение, когда Адольф Гитлер взял его за руку и посмотрел ему в лицо, стоило всех понесенных потерь.
Остальная часть краткой церемонии прошла как в тумане — награждение, слова похвалы, лестные слова фюрера «мои СС, элита нации», его обещание дальнейших великих свершений. А затем этот великий человек ушел.
Они мельком увидели его, когда он гордо сидел на стуле, который занимал сам Фош в спальном вагоне в 1918 году, ожидая прибытия остальной французской делегации.
Когда они начали усаживаться в автомобили, которые должны были отвезти их на летное поле в Орли для полета обратно в Гейдельберг, в Компьенский лес прибыли французы. Они выглядели побитыми, униженными и жалкими, несмотря на то, что на всех них была одета прекрасно сшитая зеленовато-голубая форма. Они выглядели, как представители отмирающей упаднической цивилизации, которая должна была погибнуть, и словно понимали это. Фон Доденбург бросил на них один быстрый взгляд, а затем торопливо отвел глаза. Смотреть на французов было неприятно.
* * *
— Здравствуйте, солдаты! — проорал штурмбаннфюрер Гейер.
— Здравствуйте, штурмбаннфюрер! — прокричали новобранцы традиционный ответ.
Стервятник, стоящий на трибуне, хлопнул хлыстом по голенищу своих безупречно начищенных сапог и сказал:
— Солдаты, моя фамилия — Гейер. Говорят, что она в точности соответствует моей внешности. — Он погладил свой чудовищный нос, как будто желая выделить его кончик, — так же, как он сделал это тем холодным зимним утром, когда приветствовал январское пополнение.
Но если ветераны второй роты и помнили то утро, на них это никак не отразилось. Их лица остались совершенно неподвижными. Неподвижным осталось лицо и унтерштурмфюрера Шварца, тощую грудь которого украшали серебряная медаль и Железный крест первого класса. Его темные глаза смотрели тяжело, с неизлечимым безумием. Рядом с ним стоял обершарфюрер Метцгер, вернувший себе прежнее звание и должность, к огромному удивлению оставшихся в живых. Его маленькие красные глазки хитро смотрели на мир — еще хитрее, чем прежде. Далее высился Шульце, теперь ставший унтершарфюрером — единственный не-офицер во всем батальоне, награжденный Железным крестом первого класса за храбрость, проявленную на минном поле. Дальше выстроилась небольшая горстка оставшихся в живых бойцов второй роты, которые были признаны годными для того, чтобы вернуться в строй.
— В настоящее время, как вы можете видеть, — говорил Стервятник внимательно слушавшему его новому пополнению, — я имею скромное звание штурмбаннфюрера. Но мой отец был генералом, и обещаю вам, что прежде чем эта война закончится, я тоже стану генералом Гейером. — Он ткнул своим хлыстом в их сторону. — И знаете, как я это сделаю?
