— Так про маму говорить нельзя… так про маму говорить нельзя… так про маму нельзя…
Прислушиваясь к воплям ребенка, Миреле представляла себе, как свекровь держит его на коленях головой вниз и, щуря близорукие глаза, наклоняется над тем местом, на которое ложатся удары; ей думалось, что у этой глупой, долговязой бабы — куриные мозги, что она не имеет понятия о том, как надо обходиться с детьми, и мучает их ни за что ни про что; и еще думалось, что пятнадцать-шестнадцать лет тому назад она точно так же секла Шмулика, громко приговаривая: «Нельзя так маме говорить… нельзя маме говорить…»
Миреле пришло в голову, что, в сущности, Шмулику нужна жена, которая секла бы его детей так же, как мать его сечет своих; она почувствовала облегчение при этой мысли, и в сердце вспыхнула полузабытая надежда: «Ведь меня ничто не связывает ни со Шмуликом, ни с этим домом, и я могу в любую минуту уйти отсюда. В конце концов, придумаю же я какой-нибудь план…»
Ей вспомнилась история, происшедшая несколько лет назад в уездном городе.
Молодая невестка, женщина с характером, жившая у тестя-богача, однажды спозаранку поднялась с насиженного места, не сказав ничего ни мужу, ни свекру со свекровью, ушла из дому и больше не вернулась.
Долго об этом судили да рядили соседи:
— Небось, вернется… с Божьей помощью приедет в гости на субботу.
Но молодая женщина не вернулась, и никто доныне не знает, куда занесло ее ветром… Никому до этого дела нет… Но ей, Миреле, так нужно бы теперь это знать… Она ломает себе голову над вопросом: «Куда могла деваться та молодая женщина?»
Шмулик все еще находился на заводе, и от него не было никаких вестей. Он собирался прямо с завода двинуться в Варшаву с партией купленных перед Пасхой быков. В город приехал по этому делу управляющий скотным двором реб Бунес, низкорослый, плотный человек, с багровой шеей и затылком; он носил засаленный длинный кафтан и отличался тем, что никогда не забывал хозяйских поручений. Теперь он привез в починку пару старых фонарей со скотного двора, накупил множество коротких веревок и захватил с собою несколько пудов соли, чтобы бычкам было что лизать в пути. Войдя в дом, он принес с собою резкий запах браги и передал Миреле поручение:
— Молодой хозяин велел дать счетную книгу, где записан скот, купленный перед Пасхой…
Миреле выслушала его и, не трогаясь с места, отослала на кухню.
Служанка думала, что посетителю нужно что-нибудь из посуды, употреблявшейся перед Пасхой, и удивленно вытаращила на него глаза:
— Откуда мне знать, где эта вещь находится? Я ведь только после праздника сюда поступила… Справьтесь у кучера Теодора.
Бедняга вертелся во дворе, пока наконец не позвали его снова к старому хозяину:
— Ну что ж? Неужели молодая хозяйка все еще не дала книги?
Сама свекровь, накинув шаль на плечи, отправилась во флигель и принялась рыться в книжном шкафу в кабинете; повозившись, вытащила она какую-то книгу и, поднеся ее к близоруким глазам, прочла первую строчку таким тоном, каким читают семейную Библию:
— Счет быкам, купленным за месяцы шват, адар и нисан…
— Нате, — сказала она, умышленно повышая голос, и вышла, не взглянув на Миреле, сильно возмущенная; вернувшись в негодовании домой, она принялась издали кидать яростные взгляды на мужа, который занят был в кабинете приемом деловых посетителей. Во время обеда она с трудом сдерживалась, чтобы не излить своих чувств, а после обеда, когда Яков-Иосиф отправился на покой, уселась возле него на кровати и забормотала так тихо, словно ее душили за горло:
— Понимаешь? Ну, рассуди сам: что она Шмулику за жена, с позволения сказать? Да и все вообще ее поведение: только и знает, что таскаться к той красавице племяннице… А я должна вести ее хозяйство и помнить, что нужно выкрасить у них в доме потолки… Да что тут говорить: ведь я даже кур ее посылаю к резнику…
Глава семьи, плотный брюнет, с умными воровскими глазами, лежал без пиджака на кровати, курил, молча, свою папиросу и украдкой поглядывал на дверь, боясь, чтобы кто не подслушал. Он ничего жене не ответил: у него давно уже сложилось убеждение, что Шмулик дал маху, женившись на Миреле, но разговор этот казался ему бесполезным. А она долго еще не могла угомониться, помаргивала близорукими глазами и тихо что-то бормотала, пока не порешила:
— Да уж ладно… Попади она к другим людям, ей бы плохо пришлось… Ее счастье, что попала к нам… А Шмулик ведь тоже тихий голубь… Ну Бог с ней… Утереть губы — и молчок… Знать не знаем, ведать не ведаем…
Спустя несколько дней свекровь явилась во флигель в сопровождении двух маляров; не обращая внимания на лежавшую на кушетке Миреле, она направилась в соседнюю комнату и там стала давать малярам указания:
— Вот глядите: прежде всего надо взяться за потолок в кабинете, а мебель всю перенести в столовую. А потом перенесете мебель обратно в кабинет и приметесь за столовую.
Ни на кого не глядя, вышла она из дому, а маляры перенесли всю кабинетную мебель в столовую и взялись за работу.
В квартире запахло масляной краской и смесью из охры и английской сажи. Беспорядок рос со дня на день. Загроможденные мебелью комнаты не убирались ни днем, ни вечером, а маляры все делали свое и, не торопясь, красили один потолок за другим.
Маляры были молодцы хоть куда: под запачканными куртками носили они вышитые рубахи, а девушки к ним так и льнули. Теперь они простаивали целые дни на своих высоких подножках, не спеша отмеряли расстояние линейками, водили по балкам кистями и, любуясь на свою работу, насвистывали унылую рабочую песенку.
Однажды одному из них пришлось отправиться за инструментом в соседнюю комнату, и что-то там его заинтересовало. Обратно вернулся он слегка возбужденный, огляделся кругом и, убедившись, что тут никого нет, кроме товарища, подмигнул ему:
— А ведь хозяюшка-то недурна, а?
Образ Миреле стоял у него перед глазами, когда он усаживался на лестнице возле товарища, покуривал папироску и рассказывал об одном из своих юношеских приключений:
— Было это, пожалуй, лет восемь назад… Работали мы в казенной деревне Клоке, и была там у хозяина молодая невестушка, быстрая такая, шустренькая…
А Миреле лежала на кушетке в соседней, загроможденной мебелью комнате; на ней был широкий капот с низким вырезом и поповскими рукавами; кутаясь в тонкую шаль, пыталась она вызвать в воображении разные места, куда можно было бы уехать из этого дома: «Все равно хуже, чем здесь, нигде не будет…»
Рядом стояли кровати, два шкафа с зеркальными дверцами, мягкие кресла из гостиной и красивый умывальник, с которого по целым дням не снимали мокрой тряпки. Все выглядело словно накануне Пасхи, наступившей почему-то в сентябре. Сразу после обеда темнело, и комната погружалась во мрак; сознание тоже было омрачено, мысли — спутаны, и казалось Миреле, что все, совершающееся вокруг, происходило когда-то давно, пять-шесть лет назад.
А тут еще вышла история с книжкой, с древнееврейскою книжкой; прислал ее Герц, и пахла она новой бумагой, свежей типографской краской и чужим молодым мужчиной.
Почтальон принес ее вместе с прочей корреспонденцией к свекрови на дом. Все столпились возле книжки и глядели на нее со страхом, словно на живое существо. Кто-то обратил внимание на сделанную твердою мужской рукой надпись на конверте:
— Гляньте-ка: пакет адресован не на имя Шмулика — это нарочно.
А потом пошли толки:
— Впрочем, чему удивляться? Каждый понимает, что такие особы, как Миреле, до замужества имеют кавалеров.
Книга долго лежала на столе, и окружающим казалась она подброшенным живым плодом чьего-то тайного греха. Всем видом своим говорила она о грешной связи Миреле с каким-то незнакомцем, и домашние не знали, что с этой книжкой сделать.
— Может быть, не отсылать ее Миреле до приезда Якова-Иосифа?
В конце концов решено было все же книгу отослать. Миреле странно взволновал и смутил этот подарок. Быстро оделась она и отправилась было на телеграф, но вернулась с дороги и послала служанку к свекрови, наказывая ей:
— Спроси насчет письма — слышишь? Вместе с книгой — скажи — должно было получиться письмо.
У свекрови в доме начали судить да рядить по поводу Миреле и втихомолку устраивали маленькие семейные совещания:
— Ничего не поделаешь: надо переговорить со Шмуликом и объяснить ему, что так дальше жить нельзя.
Все сошлись на одном: пока нельзя подавать виду, что все знают о сцене, происшедшей между ним и Миреле в субботу ночью. Долго соображали, кого бы послать к Шмулику на завод, и решили наконец последовать совету Мириам Любашиц:
— Пожалуй, Мириам права: лучше всего будет, если поедет младший Любашиц-студент.
Как-то под вечер вернулся студент Любашиц весь в пыли с винокуренного завода. У него был смущенно-улыбающийся вид человека, взявшего на себя не совсем подходящее поручение; когда его увели в отдаленную комнату, он стал рассказывать:
