Вот тут я и ожил, заорал во всю глотку, и понёсся по улице, и всё мне казалось, что Антошка, точнее тот, кто в его шкуре был, бежит за мной по пятам и вот-вот нагонит. Никогда я так быстро не бегал. Забежал в избу и сел на пол, реву, как девка, не могу успокоиться. Мать с отцом ко мне подбежали. А ничего от меня добиться не могут. Кой-как привели меня в чувство, ну и рассказал я им про колдуна, что в Антошкиной коже по деревне бродит. Родители, я видел, испугались, но виду не подали передо мной.
А на другое утро – крики по деревне. Галина померла, подружка наша, молодая совсем девка. Спать легла и не проснулась. Горе-то какое. Что за год был? Один за другим несколько молодых разом ушли в нашей деревне. Не успели Галину похоронить и отреветь, как опять беда – не стало Бориса, пастуха нашего. Того самого, который колдуна мёртвым обнаружил. Увёл стадо поутру, как обычно, и пропал. А спустя всего неделю девчонки в лес пошли по грибы – Манька да Надька, и не вернулись обе. Вой стоял по деревне.
Вот тогда и задумались все. Что неладное что-то творится. А была у нас старуха одна, знающая. Старая-престарая уже. Ей тогда лет за сто было. Жила с детьми на краю села. Пошли люди к ней, совета просить, что делать. Она и сказала, мол, Хлопотун завёлся. Колдун, который помер, им стал. В Антошкином обличье ходит около деревни и людей уводит, а после жрёт их.
– Надо логово его отыскать, – сказала старуха, – Днём колдун в нём спит, отсыпается. Днём вреда он не сделает. И надобно колдуна ударить наотмашь плетью новой. Но только раз, во второй уже бить нельзя, хуже только сделаете. Надобно разом ему шею рассечь.
И вот пошли люди искать логово этой твари. Да выбрали самого сильного мужика на деревне, того, кто бить станет, значится. Долго искали, но нашли таки они то гнездо. Посреди ямы, где валялись кости и тряпьё, в котором опознали одежду всех пропавших, лежал сам колдун. Руки у мужика того, кому бить выпало, дрожали от страха, но перекрестился он, молитву сотворил, и хлестанул мертвяка по шее. Так и потекла из него красная кровь. Как из живого. После того прикопали ту яму и сверху водой святой окропили, чтобы не выбрался проклятый. С той поры спокойно стало на деревне.
– Ну, я пошёл, – сказал дед Коля, – Вот уж и дожжь начинается. Да и спать пора.
– Да какой уж теперь спать, после таких-то страстей, – ответил я, поёжившись.
– А чаво бояться? – удивился дед Коля, – То давно было. Всё быльём поросло. Нынче люди уж и не верят в колдунов да проча.
– Верят-не верят, а уснуть теперь сразу точно не получится, – сказал я.
– Не боись, ежели чаво – ко мне прибегай, – поднял палец дед, – Я тебе завтра ещё историю расскажу, как я на святках…
– Всё-всё, дед, завтра расскажешь, – отмахнулся я, – Мне и от этой истории впечатлений на всю ночь хватит.
– Ну, коли, спокойной ночи, – кивнул дед и, кряхтя, направился к калитке, что была меж нашими огородами, чтобы далёко не обходить.
– Спокойной ночи, – крикнул ему вслед я, и пошёл поскорее в дом, чтобы запереть дверь и спрятаться от грозы. А может и ещё от кого пострашнее.
Чёртова колесница
Вот раньше-то что бывало, да и сейчас оно есть, только люди нынче другие сделались, алчность и зависть глаза и уши им затмила, потому и не показывается им тот мир. Смотрят и не видят, слушают и не слышат…
Расскажу я тебе сегодня про чёртову колесницу. Слыхал ли про неё? А моя-то бабка сказывала, что в те времена частенько встречали люди эту колесницу. Бывает это на местах безлюдных, полуночных, на перекрёстке аль в лесу глухом, в степи аль в заброшенной деревне.
Раньше-то ведь люди пешком ходили, и на лошадках ездили, вот и заставала порой ночь в пути. Старались всегда поближе к жилью человеческому пристроиться на ночь, коли уж на постой не пустят. Но всяко бывало. И в поле ночь заставала. Тогда худо. Если слова особые не знаешь, то берегись. Полевик может привязаться, полуночница ли, а то оморочница. Много их разных.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Откуда колесница-то берётся? А я тебе скажу. Когда ведьма или колдун колдовством начинают заниматься, то запускают они чёртову колесницу. Али вот ведьмы собираются на шабаш, то они, прежде чем начнут гулять, запускают на перекрёстке в четыре стороны такие колесницы. Она обычно невидимая людям, и единственно, когда её можно увидеть – это в ночь перед Рождеством, когда нечисть гуляет свободно по свету. Если услышал, что мчит по дороге такая колесница, то нужно читать Отче Наш. А коли она вдруг нагонит тебя, то жди беды неминуемой…
Сосед наш, Игнат, повстречал таку колесницу-то однажды. И было это как раз в рождественский сочельник. Вот послушай.
Ехал он от свата, недалёко сват жил, да и ночь была ясная, светлая, месяц молодой так и играл на небе. Звёзды сияли, освещая весь мир, поля снежные, лес еловый, горы вдали.
Вдруг видит Игнат, с одного холма словно ком снежный покатился. Любопытно ему стало, что же это такое там. Ни ветра нет, ни метели, тихо кругом, а с холма, где никто не живёт, ни деревья не растут, снег вдруг сходить начал. Да и то, сходит-то непонятно вовсе, словно клубок, размером с избу, кружится и прыгает по холму.
Что за диво? Нет бы ему дальше ехать, а он встал и глядит, ночь светлая, далёко видать. Вот уж клубок с горы скатился, в его сторону направился. И слышит Игнат лошадиное ржание, только окромя его лошадки нет других-то вокруг. Топот послышался. Тут и смекнул Игнат, что дело неладно. Да поздно. Шар тот снежный уже совсем близко подкатил.
И видит Игнат, что не шар это вовсе, а колесница, да непростая – не лошади вовсе в ту колесницу запряжены, а чёрные вОроны, и не по земле она едет, а по воздуху летит. Правит той колесницей высокий да тёмный. От страха позабыл Игнат всё, что знал, что люди старые сказывали, ему бы молитву быстрей читать, а он застыл, как столб.
Поравнялась колесница с его санями, приостановилась на миг, и тут поднял высокий глаза на Игната. Не человек то был. Сверкнули в провалах глазниц красные огоньки, ощерились длинные острые зубы, и захохотал возница. А после взмахнул кнутом и вОроны помчали прочь, а вслед всё неслось лошадиное ржание да топот копыт.
Так бы и замёрз, поди, Игнат на той лесной дороге, да лошадка его сама тронула с места, и потихоньку дошла до родной деревни, тут и оставалось уж недалёко. Только Игнат с той поры сам не свой стал. Дурной какой-то. Как месяц новый на небе зачинался, так выходил он из избы и шёл в ту сторону, где с колесницей тадысь повстречался, зима ли лето, дождь ли снег, всё одно. Тянуло его туда.
Домашние его и связывали в такие дни, и караулили, всё равно уходил, путы снимал, а на караулящих морок находил неведомой, так что лишь с первыми петухами они в себя приходили, и ничего не помнили. А в одну ночь ушёл Игнат и не вернулся. С той поры видели иногда люди, как ходит по холмам и в лесу одинокая тень, на Игната похожая. Пытались поначалу подойти к нему, в деревню вернуть, да только таяла тень, лишь только к ней приближались и исчезала.
Так то вот, не приведи Бог с чёртовой колесницей повстречаться. Оно может и лучше, что люди-то нынче такие, слушают и не слышат, смотрят и не видят…
Манечка и болотница
– Вот всегда так, – думала Манечка, сидя у окна, и положив головку на руки, – Ничего эти взрослые не объясняют, только ругаются сразу. Ну подумаешь, спросила я, кому бабушка в чулан блюдце с молоком понесла, зачем сразу ругаться-то? А бабуля тоже рукой отмахнулась, иди, мол, не до тебя.
