12
Дни складывались в месяцы. Дункан проводил их, тщательно соблюдая распорядок, разбирая узлы машин, которые не нуждались в этом, и вновь собирая их – лишь бы быть занятым… играл в шон'ай, если Ньюн соглашался; запоминал бессмысленные цепочки имен и постоянно твердил про себя на хол'эйри слова, которым он недавно научился, занимая руки игрой узлов, которой Ньюн научил его, или на камбузе, или еще каким-нибудь занятием, которое пришло ему в этот момент в голову.
Он научился обязательной для келов работе по металлу; научился вырезать – сделал из пластика глуповатую фигурку дуса, и сначала не знал, что с ней теперь делать; но потом ему пришла в голову неожиданная мысль.
– Отдай его госпоже, – сказал он, когда дус, как ему показалось, стал вполне похож на настоящего; и сунул фигурку в руки Ньюна.
Мри, казалось, расстроился.
– Я попробую, – пробормотал он со странной серьезностью, и сразу же поднялся, и пошел, как будто просьба Дункана была делом огромной важности.
Он вернулся не скоро, и устроился на полу, и поставил маленькую фигурку дуса между ними на циновку.
– Она не приняла, кел Дункан.
Никакого оправдания отказа госпожи; Ньюн не мог извиняться за приговор Мелеин. Стало ясно, почему Ньюн не хотел даже попытаться взять подарок для нее, и через мгновение лицо Дункана вспыхнуло. Он не одел вуаль, но угрюмо смотрел вниз, на отвергнутую нескладную маленькую фигурку.
– Ну что ж, – сказал он, пожав плечами.
– Бу'айна'эйнейн… ты вторгся, – сказал Ньюн.
«Дерзкий», – перевел Дункан, по-прежнему заливаясь краской.
– Еще не время, – сказал Ньюн.
– А когда придет время? – резко спросил Дункан, слыша мягкий вздох мри. Ньюн закрыл лицо вуалью, обидевшись, и поднялся.
Брошенная маленькая фигурка лежала там два дня, пока Ньюн, коснувшись Стэна, негромко спросил, может ли он взять ее.
Дункан пожал плечами.
– Бери, – сказал он, радуясь, что может наконец избавиться от нее.
Та исчезла в складках внутренней мантии Ньюна. Ньюн поднялся и вышел из каюты. Дусы двинулись следом и вернулись, и, обеспокоенные, вышли снова.
В главном коридоре проходила незримая граница. Дункан знал места, куда он может пройти внутри корабля, а куда – нет, и не пытался нарушить запрет. Он был отстранен не от работ по кораблю, а, главным образом, от общества Мелеин; Ньюн входил и выходил оттуда, но Стэн не мог.
Сейчас Дункан, подгоняемый человеческим упрямством, решил посмотреть, куда же Ньюн ушел с фигуркой; шаги Стэна постепенно замедлялись и наконец замерли в коридоре, который он не видел целую вечность: дойдя до его поворота, Дункан даже представить себе не мог, что осмелится зайти так далеко – и теперь, оказавшись здесь, успокоился и задумался.
Лампы вокруг были выключены, и в воздухе чувствовался слабый запах мускуса, который фильтры не уничтожали полностью. Огромная коричневая тень, и рядом с ней – вторая, сидели в тени перед открытой дверью: дусы – значит, Ньюн здесь, – подумал он.
Земляне отличались упорством; но и мри тоже было свое собственное упорство, которому научился и Стэн, и которое он уважал в Ньюне.
Дело было в том, что, позови он мри, тот не отзовется.
Но и мри можно было заставить.
Молча, почтительный к барьеру, Дункан подоткнул мантию между колен и, скрестив ноги, опустился на пол – ждать. Дусы, казавшиеся тенями у далекого дверного проема, стояли и нервно втягивали носами воздух, навязывая ему свою неуверенность. Дункан не хотел идти у них на поводу. Он не двигался. Через некоторое время малыш прошел половину пути и лег, глядя на него, опустив голову между массивными лапами. Когда Стэн остался спокоен, дус снова поднялся и прошел оставшуюся половину пути, и, в конце концов, против воли Дункана, подошел и обнюхал его ногу.
– Яй! – упрекнул его негромко Дункан. Дус улегся и, едва коснувшись Стэна, вздохнул.
И в дверном проеме появилась более черная тень, посверкивавшая здесь и там металлом.
Ньюн.
Мри остановился, ожидая. Дункан поднялся на ноги и настороженно замер рядом с границей.
В длительных беседах с Ньюном нужды не было – мри уже заметил Стэна, и, поразмыслив, поманил его пальцем.
Дункан шагнул вперед, в тень, дус – за ним по пятам; Ньюн ожидал его у дверей; и со свойственным землянам благоразумием Стэн хотел было спросить Ньюна, что случилось, почему его пригласили сюда. Но Ньюн, по-прежнему молча, махнул рукой влево, направляя его внимание на каюту, из которой вышел.
Здесь прежде находилась часть кают экипажа. Тяжелый запах мускуса висел в полумраке, где все было завешено черной тканью. Единственным источником света служило настоящее пламя, отблескивающее искрами на овоиде, который покоился у дальней стены отсека, позади утонувшей в тени стальной решетки. Трубопроводы поднимались по бокам дверного проема, словно колонны, оставляя проход лишь для одного.
– Входи, – послышался за его спиной негромкий голос Ньюна.
Стэн ощутил, как рука Ньюна коснулась его между лопаток, и, чувствуя, как его кожа в полумраке покрывается мурашками, помимо своей воли пошел вперед, где дрожало такое опасное на корабле пламя, а фимиам был плотным и приторным. Он и раньше чувствовал этот исходящий от одежды мри аромат, который у него ассоциировался с ними; Дункан считал его естественным для них, хотя в стерильных лабораториях запах не ощущался.
Дусы дышали позади них – столбы мешали им войти.
И на несколько мгновений установилась тишина.
– Ты видел подобное святилище прежде, – сказал Ньюн низким голосом, от которого по коже Стэна еще сильнее побежали мурашки. Повернув голову, Дункан посмотрел на мри; сердце его бешено заколотилось, когда он вспомнил Сил'атен, и предательство, которое совершил. На один ужасный миг ему показалось, что Ньюн все знает; но потом Дункан убедил себя, что мри сам первым позвал его, впервые позволил ему войти сюда.
– Я помню, – хрипло проговорил Дункан. – Это из-за этого вы держали меня подальше от этой части корабля? А почему вы разрешили мне войти сюда сейчас?
– Разве я ошибся? Разве ты не хотел этого?
В голосе Ньюна по-прежнему звучало спокойствие, которое завораживало. Дункан промолчал и взглянул в другую сторону, где за своим экраном покоился пан'ен, на мерцание теплого золотого света на серебре.
Мри.
Теперь в этом отсеке не звучало эхо голосов землян, его прежних хозяев; здесь не осталось ничего, что бы напоминало о грубоватых шутках и простых человеческих радостях, которые некогда царили здесь. В отсеке находился пан'ен. Здесь, в этой цитадели мри, была заключена _э_п_о_х_а_, и память о том, что Стэн совершил и в чем не мог признаться им.
– В каждом эдуне Народа, – сказал Ньюн, – было святилище, и в каждом святилище хранились Пана. Ты видишь экран. Вот та черта, которую не может преступить нога кела. То, что покоится за ним, келов не касается. Это символ истины, кел Дункан. Пойми это и запомни.
– Почему ты впустил меня сюда?
– Ты кел'ен. Даже самый ничтожный из кел'ейнов волен войти во внешние святилища. Но кел'ен, который дотронется до пан'ена… который пересечет черту и попадет в святилище Сенов… он приговорен, кел Дункан. Ты помнишь стража святилища?
Кости и черная одежда, жалкие остатки смертного внутри гробницы – воспоминание было настолько ясным, что его бросило в холод.
– Много кел'ейнов, – сказал Ньюн, – отдали свои жизни, чтобы охранять Пана; другие, которые несли его, умерли за такую честь, храня секрет этого места, подчиняясь приказам госпожи. Но тебе это не ведомо.
Сердце Дункана забилось сильнее. Он осторожно взглянул на мри.
– Нет, – сказал он; и ему вдруг страстно захотелось убежать прочь.
Но рука Ньюна уже легла на его плечо, подтолкнув Стэна к экрану; там мри преклонил колени, и Дункан опустился рядом с ним. Темный экран дробил сияние и форму пан'ена на ромбоидальные осколки. Позади беспокойно ворчали отставшие дусы.
Наступила тишина. Дункан неслышно выдохнул, поняв наконец, что бояться нечего.
Ньюн долго сидел неподвижно, положив руки на колени и глядя на экран. Дункан не осмеливался повернуть голову, чтобы взглянуть в его лицо.
– Ты узнаешь это место? – в конце концов спросил его Ньюн, по-прежнему оставаясь неподвижным.
– Нет, – ответил Дункан. – Тех слов, что ты дал мне, недостаточно, чтобы спросить. Что это место значит для тебя?
– Основателем касты Келов был Сэй'эн.
– "…Подаривший законы, – подхватил Дункан песнопение вслед за умолкнувшим Ньюном, – в помощь Матери Сайрин. И закон Келов один: служить госпоже…"
– Это Кел'ис-джир, – сказал Ньюн. – У каждой главной песни есть основная часть, которую изучают в первую очередь; затем каждое из основных слов расширяется в другую песню. В и'атрэн-э Сэй'эна двадцать одно основное слово, каждое из которых дает начало другой песне. Это один ответ на твой вопрос: здесь кел'ейны разучивают главные песни. Здесь встречаются три касты, хотя каждая из них держится особняком. Здесь, в непосредственной близости от Пана, лежат умершие. Здесь мы внимаем присутствию Сэй'эна и иных, которые были даны Народу, и помним, что мы – их дети. – Наступила долгая тишина. – Сэй'эн не был твоим отцом. Но склонил тебя к закону Келов, и ты можешь приходить сюда, и никто не прогонит тебя. Я могу научить тебя закону Келов. Но всему, что касается Пана – нет. Лишь госпожа может изучать их, когда пожелает. Таков закон: каждая каста учит лишь тому, что знает лучше всего. Келы – это Рука Народа. Мы – Лицо Народа, которое видят чужие, и поэтому мы носим вуали. Нам неведома высшая мудрость, и мы не читаем письмена: мы лицо, что Повернуто Вовне, и у нас нет ничего, чтобы чужие не могли изучить нас.
