Мы вернулись в отделение. Майор отдал мне ключи от машины и на прощание посоветовал:
— Не пишите на них жалобу. Это же сволочи. Вас будут останавливать на каждом светофоре и потом извиняться. Знаю я такие случаи.
230. Человек в свитере
Во время пребывания в отделении я наблюдал такую сцену. Какой-то парень привел пожилого человека в шерстяном свитере. С тем пришла жена. Парень распорядился посадить человека в обезьянник:
— За ним приедут.
Он ушел, а я спросил майора:
— Кто приедет?
— Из психушки.
— Да он вроде бы нормальный.
— Нормальный. А что я могу сделать! Ничего. Меня самого в психушку отправят.
Человека в свитере он в обезьянник не посадил. Тот что-то говорил жене. Я разобрал только:
— Ты обязательно позвони.
И он назвал имя.
До моего ухода за ними никто не приехал. Майор злился, но молчал.
231. Без страха, но с упрёком
Когда гаишник вымогал взятку и угрожал написать письмо в МИД, я не испугался. И не потому, что был уверен в свое правоте. Я был уверен в своих друзьях.
Гаишники могут отобрать у меня права. Но вечером я бы позвонил или Леве Шапкину, или Боре Чугину.
Лева Шапкин — первый секретарь райкома партии. Он бы дал распоряжение своему помощнику, и на следующий день права мне бы вернули.
Боря Чугин — заместитель начальника Мосавтотранса, по тем временам персона очень влиятельная. Он позвонил бы начальнику районного отделения милиции: «Приятель мой, отличный парень, бывший комсомольский работник. Ну, выпил немного. Но ничего не сделал. Распорядись отдать права». И отдали бы.
В те годы было две силы, с которыми в ГАИ (да и не только в ГАИ) считались: партийно-комсомольское руководство и хозяйственники на больших должностях. Да, пожалуй, еще журналисты. Всех остальных гаишники не ставили ни в грош. Даже мои знакомые кагэбэшники их боялись.
Когда у меня был документ ЦК ВЛКСМ или райкома комсомола, никакую милицию я не боялся. Однажды у меня дома был тот же Лева Шапкин. Приехав ко мне, он отпустил служебную машину, и в два ночи мы пошли к Ленинскому проспекту искать для него такси. По дороге к нам привязались два милиционера. Просто так. И как у них принято: пьяные, хулиганите. Мы оба вынули документы и… о, сказочное превращение: Леву готовы были довезти на патрульной машине до дома.
232. Всякая непохожесть рождает преимущество
Уж не знаю, как получилось, но у меня в военном билете было написано: «национальность — армянин, родной язык — армянский, другими иностранными языками и языками народов СССР — не владеет». Как-то меня вызвали в военкомат в связи с присвоением очередного воинского звания. Меня принял военком. Я ему рассказал о Сан-Томе, откуда недавно приехал. Потом показал свой билет и попросил исправить ошибку. Полковник мне не советовал этого делать.
— Я тебе приведу пример, — сказал он. — Когда я учился в училище, у меня в документе место рождения вместо «город Советск, Тамбовская область» было указано: «Советск, Ташкентская область».
— Так такой области нет, — удивился я.
— Верно, — подтвердил полковник. — А мне написали по ошибке. Когда я окончил училище, весь наш курс направили в Якутию, в самую необжитую местность. Я уже готовился ехать, как вдруг меня вызывают и говорят: «Есть распоряжение уроженцев южных областей не направлять в холодные места». Ну и вместо тундры я поехал в Краснодар.
— Повезло, — сказал я.
Полковник не согласился:
— Дело не в этом. Дело в законе. Всякая непохожесть рождает преимущество.
Я потом часто убеждался в мудрости этого закона.
233. Кочан капусты в день
Терапевтом в мидовской поликлинике был доктор Голицын, из настоящих Голицыных. Человек он был добрый, бюллетени давал по первой просьбе, но лечил странно.
Однажды к нему пришла Таня Мозель, подруга моей жены. Чувствовала она себя скверно, плохо спала, раскалывалась голова. И доктор порекомендовал:
— Поезжайте на рынок и купите капусту.
Удивленная Татьяна спросила:
— Сколько есть?
— Начните с кочана в день, — на полном серьезе посоветовал доктор.
234. Если к другому уходит невеста
Однажды на Арбате я встретил свою старую знакомую Таню. Я встречался с ней, когда учился в академии. В ту пору она была студенткой журфака МГУ. Это была красивая умная девушка, с ней было интересно.
Все было хорошо, но она начала уклоняться от встреч, а потом призналась, что ее мать категорически против ее знакомства с солдатом, и попросила больше ей не звонить. Однажды я все-таки позвонил и попал на мать, та не очень любезно попросила меня оставить ее дочь в покое. Что я и сделал.
И вот теперь через двадцать с лишних лет — Таня. Она изменилась, потолстела.
— Как дела, Таня?
— Плохо. Работаю в заводской многотиражке, зарплата мизерная, с семьей не сложилось. А ты как?
— Работаю в МИДе.
Не поверила. Показал удостоверение.
— Машина есть?
— Есть.
— И дача?
— И дача, и квартира.
— А ведь ты знаешь, это моя мать тогда мне запретила с тобой встречаться.
— Знаю.
— Ну, я ей покажу. Опять из дома выгоню, и теперь уже насовсем.
— Как из дома? — удивился я.
— А так. Пусть убирается в Абрамцево. У меня в квартире она не прописана. Пусть обогревается дровами и ходит в сельпо за два километра.
Она ушла, а я поблагодарил женщину, которая двадцать с лишним лет назад не разрешила мне встречаться со своей дочерью. Теперь я понял, как мне тогда повезло!
235. Валентин и Валентина
Позвонила Лариса:
— У меня четыре билета на «Валентин и Валентина» во МХАТ. Я уже позвонила Любе. Пойдем вместе.
Люба — эта жена моего друга по комсомолу Эдика Родкина. К тому времени он работал заместителем директора Всесоюзного выставочного центра.
Договорились встретиться у выхода из метро «Охотный ряд». Когда я подошел, Лариса и Люба уже меня ждали.
— Где Эдик? — спросил я.
— Не смогла дозвониться. Оставила послание его секретарю.
Решили идти втроем. И… около «Арагви» встретили Эдуарда. Он шел с приема и был изрядно навеселе.
— Идем в театр, — распорядилась его супруга.
Он не поверил:
— В какой театр?
— Во МХАТ.
— Зачем?
Мы его повели, а он спрашивал у меня по дороге:
— Правда в театр?
Когда мы пришли, третий звонок уже прозвенел, и около раздевалки никого не было.
— Разминка уже кончилась? — спросил Эдик у обалдевшей гардеробщицы.
Та негодующе пожала плечами.
Спектакль уже начался, и нас отвели на самый верхний ярус. Эдик устроился на стуле и начал дремать, но не тут-то было. Какая-то девица на стуле рядом при появлении на сцене новой актрисы спрашивала у него:
— Это Вертинская?
Наконец, ему это надоело, и он громко отрапортовал:
— Это не Вертинская, это Джина Лолобриджида.
Ответил так громко, что актеры на сцене обратили внимание и посмотрели в нашу сторону. Позже один из актеров, находившихся тогда на сцене (не помню, кто), сказал Эдику:
— Мы услышали: «Вертинская — это Лолобриджида» — и еле удержались, чтобы не рассмеяться.
В перерыве Эдик выпил бутылку «Боржоми» и — комсомольская закалка подействовала, — когда мы заняли свои места в партере, был уже во вполне приличном состоянии.
А пьеса и спектакль были посредственными.
236. Бегство от всех трех сестер
Это был золотой век театра. Нам с Ларисой повезло: мы видели Ф. Раневскую и Р. Плятта в «Дальше — тишина», М. Ульянова в «Ричарде Третьем», Н. Гундареву в «Леди Макбет Мценского уезда».
Но некоторые спектакли и театры были, с моей точки зрения, переоценены. Каждый раз, когда мы шли в театр на Таганке, я ожидал увидеть если не шедевр, то что-то примечательное, и каждый раз разочаровывался. Один раз на «Добром человеке из Сезуана» мне пришла в голову мысль, что люди пришли, только чтобы посмотреть на Высоцкого, им все равно, как играет он, как играют другие, большинство не понимает содержания пьесы, и их это не волнует.
Однажды мы направились в «Современник» на «Три сестры». У меня в памяти еще оставались «Три сестры» во МХАТе с А. Степановой, А. Тарасовой. Е. Еланской. Еще со школьных лет я запомнил голос В. Качалова в роли Тузенбаха.
Среди исполнителей в «Современнике» значились известные актеры: М. Неелова, В. Гафт, В. Никулин (могу ошибиться). Открылся занавес…
Мы не дождались конца первого акта: скучно, тягуче, какое-то неумелое подражание МХАТу.
Когда мы подошли к раздевалке, то, к большому удивлению, увидели там очередь, а одна гардеробщица сказала другой:
— Смотри-ка, Клава, сегодня что-то раньше побежали.
237. Встреча на свадьбе
Когда я работал в Сан-Томе, мне приходилось раз в месяц летать за дипломатической почтой в Яунде (Камерун) через Либревиль (Габон), где на пару дней я останавливался в прекрасной гостинице «Окуме-палас». Однажды в этой гостинице я встретил своего старого знакомого по Алжиру — корреспондента «Правды» Юру Потемкина.
