Вдруг открылась дверь и появился лохматый субъект, как впоследствии мы узнали, личный шофер Зои Михайловны. Он повелительным тоном распорядился:
— Зоя Михайловна, пора домой. Пришел Петр Петрович, очень ругается.
Зоя Михайловна сразу сникла, сжалась, виновато извинилась и тихонько ретировалась.
Мы молчали, потом Чивилихин произнес:
— А вы говорите: татаро-монгольское иго!
Но это еще не все.
Через полгода в этот город приехал новый первый секретарь обкома партии, мой давний знакомый по райкому комсомола. Зоя Михайловна ему понравилась, он развелся, развелась она — и отпраздновали свадьбу.
Дела у него в области пошли плохо. Возникли конфликты, я толком не знаю, какие, но его сняли. Некоторое время он проработал в аппарате ЦК.
Последние сведения, которые я имею о нем, относятся к концу восьмидесятых. Тогда он работал директором дома просвещения в Москве, а Зоя Михайловна — там же экскурсоводом.
Жили они счастливо.
Ну чем не история для мыльной оперы!
265. Три министерства в Якутии
В Якутск, куда я прилетел вместе бригадой ЦК партии, я привез подарок от жены моего начальника того времени А. Адамишина. Подарок этот предназначался даме, с которой она познакомилась в санатории на юге, супруге министра юстиции Якутии, человека очень гостеприимного. Я несколько вечеров провел у него дома.
В Якутске я выступал, кроме прочих мест, в Министерстве юстиции, в Министерстве внутренних дел и в Комитете государственной безопасности. В Министерстве юстиции в зале сидели одни якуты, в Министерстве внутренних дел — наполовину якуты, наполовину неякуты. В Комитете государственной безопасности якутов не было.
— Я здесь работаю уже двадцать пять лет, — прокомментировал эту ситуацию министр юстиции, — и за это время не видел ни одного шпиона.
266. Мой сольный концерт
Лекторам ЦК КПСС за лекции денег не платили. Считалось, что это наше партийное поручение. Однако некоторые платили. Военные платили всегда. И однажды мне заплатили в Институте имени Гнесиных.
Я, как обычно, прочел лекцию и собирался домой. Но ко мне подошел мой старый приятель Виктор Кобенко, будущий председатель Литфонда, тогда он был секретарем комсомольской организации института, и позвал в бухгалтерию:
— Мы решили тебе оплатить.
Я стал отказываться.
— У нас пропадают деньги.
Долго меня упрашивать не пришлось.
Каково же было мое удивление, когда бухгалтер вручил мне сумму, равную моему месячному окладу.
— Ты понимаешь, какое дело, — объяснил Виктор. — У нас нет статьи «Расходы на лекции», у нас есть статья «Сольный концерт», ну я тебя и провел по «Сольному концерту».
267. Гробы из Афганистана
Сразу же после начала афганской войны из Афганистана стали поступать гробы с убитыми. С каждым месяцем количество привозимых гробов увеличивалось. Нам, лекторам ЦК, стали задавать вопросы по этому поводу.
Однажды меня взяли в оборот в Москве в закрытом научном институте. Я рассказал об этом Зимянину.
— Если уж там начали спрашивать, надо что-то делать, — сказал он.
Ребята в ЦК мне рассказывали, что высокое начальство начало серьезно опасаться роста антивоенных настроений. Выход был один: прекратить отправку гробов в Россию. Но как это объяснить?
Было принято специальное постановление, и внедренные на предприятия кагэбэшники начали распространять слухи о том, что злоумышленники якобы провозят в гробах наркотики и ценный мех. (Такое действительно случалось.) Отдел пропаганды ЦК подготовил статью в «Известиях» о том, что внутри одного из гробов преступники провезли оружие. («Известия» не погрешили против истины, такой случай действительно имел место.)
И я сразу почувствовал изменение настроения. В Тамбове меня забросали вопросами: почему продолжается глумление над телами погибших. Я об этом тоже доложил.
Через месяц ЦК партии принял постановление «О захоронении погибших на специальных кладбищах». Мы, лекторы, объясняли это положение, никаких возражений со стороны аудитории не было.
268. Ни строчки лжи
«Сила нашей печати, — любил говорить секретарь ЦК по пропаганде М. Зимянин, — в том, что мы пишем только правду и нас нельзя упрекнуть во лжи».
В начале восьмидесятых Отдел пропаганды ЦК партии решил запустить очередную фальшивку против США. Тогда только появился СПИД, и было решено обвинить американцев в его распространении.
Началось с того, что кагэбэшники оплатили индийской газете (кажется, «Пэтриот») статью, в которой говорилось о том, что вирус этой болезни якобы был разработан в американской военно-бактериологической лаборатории. Указывалось место лаборатории — маленький городок в штате Мэриленд, там действительно была такая лаборатория. Потом, писалось в газете, в силу каких-то причин, халатность или случай, вирус вырвался из лаборатории. Особо подчеркивалось, что произошло это, скорее всего, «неумышленно».
Через пару недель ими же была оплачена статья в известной своими левыми взглядами английской газете «Индепенденс», где, со ссылкой на статью в «Пэтриот», было рассказано о «случае в Мэриленде».
Через месяц корреспондент одной из советских центральных газет (если память мне не изменяет, «Известий»), добросовестно ссылаясь на «влиятельную английскую газету «Индепенденс» и «другие газеты», написал, что американцы по небрежности выпустили вирус из своей лаборатории. Обвинить «Известия» в клевете было невозможно, ибо они сообщили только о том, о чем было напечатано в других газетах, не добавив от себя ни единого слова по существу дела.
Проводивший совещание заведующий отделом Е. Тяжельников разъяснил:
— Поймать нас за руку невозможно. Однако вы избегайте подробного обсуждения этой темы в аудиториях, где много людей с кандидатской степенью.
269. Правила игры и никаких указаний
Я присутствовал при телефонном разговоре моего приятеля Эдуарда Родкина (тогда он был директором какого-то Центра внешнеполитического сотрудничества) с директором Торговой палаты Е. П. Питоврановым.
Речь шла о делегации, которую Центр направлял в США. За неделю до разговора к Эдуарду обратилась одна из его сотрудниц (имя помню — Татьяна, фамилию — нет) и спросила:
— Если состав делегации будет увеличен на одного человека, вы добавите меня в делегацию?
Эдуард прекрасно знал, что Татьяна была любовницей сына Брежнева, и, естественно, согласился.
Через день ему позвонил Питовранов:
— Мы решили увеличить состав делегации на одного человека. Кого включить — на твое усмотрение, давить на тебя мы не будем.
Прошло еще два дня. Я сидел у Эдуарда в кабинете. Звонок. Питовранов:
— Нашел кого добавить?
Эдуард назвал фамилию Татьяны.
— Ну если ты ее представляешь, мы тебе доверяем. Кстати, я пытался позвонить тебе по вертушке. Оказалось, у тебе вертушки нет.
Вертушка — в те годы особая телефонная правительственная связь, должность, которую занимал Родкин, не давала ему права на вертушку.
— Это плохо, — констатировал Питовранов. — Я распоряжусь, чтобы тебе поставили.
Через неделю у Эдуарда была вертушка.
270. Журавли и бублички
Отдел пропаганды ЦК партии ежегодно составлял список запрещенных произведений. Иногда было смешно находить среди них такие песни, как «Ленин всегда с нами» или «Наша партия — знамя эпохи». Дело в том, что авторы этих вполне приемлемых для цензуры песен уехали в Израиль.
Среди абсолютно запрещенных были «антисоветские» песни, такие как «Журавли» и блатные «Бублички».
Это было удивительной глупостью.
«Журавли». Антисоветчина? Еще бы!
Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,Где уж савана ждет, холодея, земляИ где в голых лесах воет ветер унылый, —То родимый мой край, то отчизна моя.Сумрак, бедность, тоска, непогода и слякоть,Вид угрюмый людей, вид печальный земли…О, как больно душе, как мне хочется плакать!Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..
Но вот только песня эта была написана в 1871 году Алексеем Жемчужниковым, другом и сподвижником Некрасова, одним из создателей Козьмы Пруткова, написана в Германии, и автор, естественно, имеет в виду царскую Россию, потому как другой тогда еще не было. И, формально говоря, приписывать слова «бедность, тоска, угрюмые люди, солнце без силы» Советской России — это-то как раз и означало «распространять сознательную клевету на нашу любимую родину».
Или «Бублички». Никто не удосужился прочитать текст песни.
Здесь, на окраине,Год при хозяине,Проклятом Каине,Я состою.Все ругань слушаю,Трясусь вся грушею,Помои кушаю,Под лавкой сплю.
Разве что только Алексей Максимович Горький мог так гневно обличать хозяев!
