— Благодари, что не убил.
— Благодарю, — не стал возражать вервольф. — Молодой господин очень добр.
— Что будет с третьим волком? — спросил Феликс. — И нету ли поблизости других?
— Волки более не побеспокоят, — пообещал полуволк. — Будьте добры, юноша, снимите меня отсюда!
— Вы оскорбляете мой рассудок, сударь, — улыбнулся Феликс. — Придется вам переночевать здесь, коль уж совершили глупое нападение на того, кто неизмеримо вас сильнее. Если ваша стая не совершит новых безрассудств, обязуюсь снять вас, когда буду уходить.
— Мальчик, — сказал вервольф, — ты не забыл о твоем дружке, который сбежал, узрев твой окровавленный лик?
— Что ты хочешь сказать? — Феликс уже приноровился распознавать звуки, вылетающие из удлиненной пасти нелюдя.
— Его следует убить, — пояснил вервольф. — Иначе он донесет на тебя в Святой Официум, причем, возможно, даже не сам. Ему нельзя позволить говорить с другими людьми о тебе.
— Он всего лишь глупый пастух, — поморщился Феликс, разглядывая свою мощную выпуклую грудь и плечи, развитые не по его тринадцати человеческим годам. В ночной весенней прохладе, обнаженный, он уже начинал замерзать.
— Подчас и ничтожнейший из ничтожных способен столкнуть с горы камешек, который, вызвав лавину, погребет под собой величайшего из великих. Боги любят насмехаться над могучими, — жалкий вид израненного вервольфа странно сочетался с его философскими сентенциями.
— Посмотрю я на него, а ты жди здесь, — ухмыльнулся Феликс и, перескочив на нижнюю ветку, следующим прыжком уже оказался на земле. Одевшись, он отправился в ту сторону, где в последний раз видел монаха, и обнаружил его уже у подножия дерева, на котором он пережидал опасность. В отличие от метаморфа, Клод ничего не видел в ночной темноте и трясся, не веря в уход волков, готовый при малейшей угрозе снова забраться наверх.
— Deus Deus meus respice me; quare me dereliquisti longe a salute mea verba delictorum meorum. Deus meus clamabo per diem et non exaudies et nocte et non ad insipientiam mihi tu autem in sancto habitas Laus Israhel. In te speraverunt patres nostri speraverunt et liberasti eos ad te clamaverunt et salvi facti sunt in te speraverunt et non sunt confuse,[17] — идя к монаху, коего и во тьме он прекрасно видел, Феликс распевал псалом, чтобы уверить пастуха в своей христианской природе, успокоить и поддержать его.
Так встретились они среди ночного леса, и, если бы облегчение Клода могло светиться, вокруг стало бы ярче, нежели в летний солнечный полдень. От избытка чувств монах даже обнял Феликса и гладил его своими большими заскорузлыми ладонями, но сие молодому ван Бролину совершенно не понравилось, и он сказал:
— Пойдем, соберем оставшееся стадо.
Натерпевшийся страху брат Клод вскоре сидел рядышком с метаморфом-послушником у костра и ел щедро посыпанный солью хлеб, выпрошенный Феликсом у валлонских обозных. Несколько овец, вновь собранных на поляне, составляли компанию цистерцианцам, а сверху, беспомощный, за ними наблюдал старый вервольф. Ван Бролин украдкой поглядывал на него и веселился, отвечая на вопросы пастуха:
— Правда ли, Габриэль, что ты сказал про московский обычай пить кровь живых тварей?
Габриэль-Гаврила когда-то рассказывал о таком способе питания, только не московитов, а каких-то степных кочевников, живущих скотоводством на границе Европы и Азии. Такому простаку, как монах, вполне можно было поведать об этом, как о чем-то разумеющемся в тех краях, откуда якобы происходил Феликс. Также он признался Клоду, что скормил убитую им овцу волкам, чтобы они убрались, и тем самым спас жизнь пастуху. В самом деле, тому ничего не оставалось, кроме как принять все объяснения, да еще и поблагодарить послушника. Если монах и затаил недоверие, то он слишком прост, чтобы как-нибудь себя не выдать, решил Феликс, приглядываясь к собеседнику. Наконец, они вновь договорились поочередно дежурить у огня, и Феликс вызвался бодрствовать первым, как и в прошлую ночь. Некоторое время он выжидал, пока монах не захрапит, а после, засунув нож в зубы, вскарабкался к пленнику.
— Пришел в себя? — тихо спросил он.
— Кровь остановилась, — сказал вервольф, теперь уже в обычном Человеческом облике. — Теперь я смогу перетечь, чтобы скорее затянулись раны. Шрамы, пожалуй, останутся.
— Раздевайся! — скомандовал Феликс, поигрывая ножом перед лицом нелюдя.
— Что ты надумал? — встревожился тот.
— Я отпущу тебя, как и обещал, — тихо сказал Феликс, — но в Темном облике, без вещей и обуви. Скажи спасибо и за это.
— Я уже говорил, — буркнул старик.
— Тогда не болтай, а делай, что велено, да побыстрее, — Феликс подпустил в голос угрожающее шипение. — Вздумаешь играться со мной — пощады не будет.
Кряхтя и шепча проклятия, седой вервольф начал сбрасывать, один за другим, ремень, дублет, набитые ватой короткие штаны, чулки, исподнюю рубаху. Некоторые из вещей были в крови — Феликс разглядывал раны, оставленные его рукой на человеческом теле. Впервые в его короткой жизни, но — чувствовал юный ван Бролин — далеко не в последний раз.
— У нас с тобой одни враги, — сказал старик, жилистый, суровый, несмотря на раны и наготу. На одной из его рук не хватало двух пальцев, среднего и безымянного. — Зря ты со мной так.
— Тебе следовало бы проявить дружество в начале нашего знакомства, — шепнул Феликс. — И мы бы также по-другому расстались.
— Возможно, ты прав, юноша, — сказал вервольф. — Меня извиняет лишь то, что за всю мою долгую жизнь я не встречал подобного тебе, и, разумеется, ошибся в оценке.
— Я думаю, в Темном облике ты быстро найдешь свою стаю и пропитание, — сказал Феликс. — Возможно, нам еще предстоит встретиться в будущем. Ты слышал — меня зовут Габриэль.
— Ханс Вульф, к твоим услугам, сынок, — оскалился старик.
— Перетекай, Вульф!
Феликс с интересом наблюдал, пока перед ним не появился волк, бросил вниз нож, который до этого вертел в руках, и перекинул хищника себе через голову, так что передние и задние лапы волка оказались на плечах у человека. Теперь он спускался медленно, аккуратно перехватывая ветви, и вскоре оказался у самой земли. Волк не удержался от звериной шутки: прежде, чем убежать, он поднял заднюю лапу над спящим пастухом и пометил его. Феликс не стал реагировать на это — он аккуратно собрал разбросанные по поляне вещи вервольфа, не забыл и те, что нелюдь сбросил в самом начале, когда задумал напасть на послушника. Нечаянной наградой стала находка позвякивающего ремня: оказалось, что в нем нелюдь хранил несколько разных монет, среди которых попались даже золотые гульдены. Затем все собранное добро Феликс запихнул в плащ нелюдя и завязал в тугой сверток, а ремень нацепил под рясой прямо на тело. Покончив с этим, он глотнул воды из бурдюка, зевнул и разбудил монаха — дежурить до утра.
* * *
— Статхаудер Семнадцати провинций, сиятельный дон Луис де Рекесенс, не желает, чтобы во вверенных ему землях Святой Официум вел себя так же, как в Кастилии, — Хуан де Варгас на сей раз даже не старался казаться обходительным. Сопровождающий его Херонимо де Рода, второй испанец из Совета по делам мятежей, согласно кивал головой.
Верные подручные герцога Альбы не потеряли своих должностей после смены наместника, и теперь держались на плаву, старательно утверждая новый государственный курс.
— Заверяю вас, благородные синьоры, что Святому Официуму понятна политика, направленная на доверие налогоплательщиков, — говорил Кунц Гакке. — Времена, когда подвалы замка Стэн использовались не всегда правомерно и с чрезмерной жестокостью, давно миновали. Теперь там не содержатся безобидные еретики, а лишь хулители Святой церкви, колдуны, оборотни, ведьмы, звездочеты и отступники.
Бертрам Рош, мучимый головной болью после обильных возлияний накануне, открыл пересохший рот, чтобы добавить несколько слов, но щеголеватый де Варгас в атласной конической шляпе с петушиным пером заговорил вновь:
— Чудесно, что вы упомянули об этом, святой отец, — не без сарказма произнес испанец, — поскольку в петиции, поданной уважаемыми горожанами, идет речь о некоей госпоже ван Бролин, вдове известного всей Зеландии капитана, которую вы беззаконно держите под стражей уже второй месяц. Эту женщину даже каноник церкви Пресвятой девы характеризует как благочестивую христианку, верную католическому обряду.
— Вы ошибаетесь, синьор, — прервал де Варгаса инквизитор, — ибо сия вдова даже не человек.
— Пресвятая дева Мария! — воздел очи горе Херонимо де Рода, сорокалетний уроженец Вальядолида, одетый в черное, с накрахмаленным брыжжевым воротником вокруг шеи, как было в обычае у знатных кастильцев. — Кто же она?
— Это зверь в человеческом облике! — едва не выкрикнул инквизитор, уязвленный скептическим тоном де Роды. — Она оборотень!
— Диво господне! — светский тон де Роды противоречил убежденности Кунца и высмеивал ее. — Если в подвале замка Стэн содержится столь редкая тварь, как оборотень, вашим долгом, святой отец, будет явить сию тварь народу. Это враз положит конец пересудам о том, что святая инквизиция преследует лишь невинных. Нелюдь, привязанная к столбу и обложенная хворостом, враз подымет уважение и доверие фламандцев не только к Святому Официуму, но и к нашему Совету, к Луису де Рекесенсу и к самому его католическому величеству Филиппу Второму.
