Какой же могла бы стать мусульманская Западная Европа — Аль-Андалус, государство, простершееся от Гибралтара до Скандинавии и от Ирландии до Вислы, если не дальше? Потеряв статус господствующей религии, христианство сохранилось бы лишь как вера угнетенного меньшинства, с неуклонно уменьшающимся числом приверженцев[116]. Да и те, как это имело место в мусульманской Испании, усвоили бы арабский язык и обычаи. В той же мусульманской Испании лишь успех реконкисты предотвратил массовое обращение населения в ислам[117]. Поэтому нет сомнений, что в условиях политического господства последователей Мухаммеда их религия скоро была бы принята большинством европейцев, как это случилось в Северной Африке и на Ближнем Востоке.
Более того, христианство не распространилось бы за океаном. Если бы в 1492 г. европейские корабли отплыли за Атлантику, то их осенял бы не крест, а полумесяц. Мусульмане в правление Омейядов (632 —750 гг.) держали в руках средиземноморскую морскую торговлю и контролировали Индийский океан до прихода португальцев. В описанных нами условиях они наверняка с энтузиазмом принялись бы осваивать Новый Свет. Коренные жители обеих Америк превратились бы в настоящих европейцев — то есть мусульман! — и ислам сегодня являлся бы единственной мировой религией.
Нельзя забывать и о том, что мусульманская Испания явилась едва ли не самым развитым в культурном отношении государством, возникшим в Европе со времен расцвета Римской империи. X век в Аль-Андалус вошел в историю как период мира и изобилия, роста городов, создания шедевров зодчества, высочайшего взлета искусства, науки и просвещения. В сравнении с испанскими, города северной Европы казались убогими деревеньками, испанские торговцы проникали повсюду, а испанские мусульманские философы знали о наследии классической Греции несравненно больше книжников запада.
Расширение Аль-Андалус на север от Пиренеев могло бы сделать средневековую Европу совсем иной. Ведь куда бы ни ступали мусульманские правители — будь то Северная Африка, Испания или Ближний Восток, — они, подобно Мидасу, обращали в золото все, к чему прикасались. Под их покровительством ширилась торговля, возделывались поля, велись масштабные ирригационные и строительные работы. Правда, в этом изобилии далеко не всем принадлежала равная доля. Мавританское общество являлось не только строго иерархическим, но и рабовладельческим. В том же X в. не только в воинских дружинах мусульманской Испании, но и в среде чиновничества имелось множество рабов, главным образом славянского происхождения. Английское «slave» — раб — происходит от «Slav» — славянин[118]. Город Верден в северной Франции являлся крупнейшим в Европе центром работорговли. Вне всякого сомнения, с покорением Западной Европы арабами этот центр сместился бы на восток, за Эльбу, возможно, к будущему Берлину. Во всяком случае, рабовладение распространилось бы по всей Европе. И со временем, быть может, рабы, как это случилось на Ближнем Востоке, превратились бы там в господ[119].
Но будучи рабовладельческой, исламская Европа отнюдь не была бы отсталой. Едва столкнувшись с утонченной культурой Византии и Ирана, первые арабские завоеватели почувствовали любовь с первого взгляда, и в дальнейшем, куда бы ни ступали победоносные мусульманские войска, они приносили с собой высшие достижения тогдашней цивилизации. Исламская Англия, Франция и Германия покрылись бы не только мечетями и крепостями, но также дворцами, банями, фонтанами и садами. Париж X века, возможно, стал бы второй Кордовой с ремесленными и торговыми кварталами, где звучали бы все языки Старого Света. Его украшали бы великолепные, крытые золотом, дворцы с мраморными колоннами и яркими орнаментальными росписями, выполненными индийскими красками. Будь Аахен столицей не Карла Великого, а резиденцией халифа, в нем появились бы не тяжеловесные толстостенные протороманские церкви, а мечети с воздушными минаретами. Соответствующие изменения коснулись бы и духовной сферы, ибо арабы прославились как покровители просвещения, особенно философии и поэзии. Ученые северной Европы познакомились бы с трудами Платона и Аристотеля еще в десятом веке, а не в двенадцатом, как случилось в действительности. Вместо грубых варварских саг поэты слагали бы изысканные стихи, достойные звучать при Багдадском дворе. Неудивительно, что такой эстет, как Анатоль Франс, оплакивал результат битвы при Пуатье, повлекший за собой упадок культуры и торжество варварства.
На это можно возразить, что варварство восторжествовало лишь на короткий срок. Действительно, в отличие от созданных полудикими германскими завоевателями государств Западной Европы, мусульманский мир усвоил и сохранил многое из наследия великих цивилизаций Ближнего Востока и Средиземноморья. Но в конечном счете Запад оказался продуктивнее в экономическом отношении и сильнее в военном. Историкам не так-то легко понять, почему невежественная христианская Европа поднялась до мирового лидерства, совершив научную и промышленную революции и создав попутно капиталистическую систему, в то время как цивилизованный исламский мир не устоял против западного оружия. Однозначно на этот вопрос ответить трудно, но, скорее всего, успех Европы объясняется западным плюрализмом[120].
Именно потому, что Западная Европа была варварской, она на протяжении всех Средних веков сопротивлялась любым попыткам правящих институтов сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Феодальная система (хотя само понятие «феодальный» не очень то вяжется со словом «система») никогда не добивалась полного подчинения отдельно взятого рыцаря его сеньору. Это способствовало становлению индивидуализма как одной из фундаментальных западных ценностей. Баронам так и не удалось подчинить города. Находившееся там у власти олигархическое купечество в погоне за прибылями проявляло не меньше отваги, чем рыцарство на войне. Христианская церковь не преуспела в утверждении своего превосходства над мирскими правителями, и распри между светской и духовной властью были в Средневековье обычным делом. В эпоху Реформации это привело к разрыву между отдельными государствами и церковью, претендовавшей на господство. Культура, развившаяся в Европе, по сравнению с исламской, оказалась более светской, децентрализованной, индивидуалистической и ориентированной на материальную выгоду. Неудивительно, что именно Европа оказалась родиной Ренессанса, Реформации, индустриализации и современной науки, что на столетия обеспечило ей роль мирового лидера.
Ирония истории заключается в том, что это блестящее будущее стало возможным благодаря Темным векам. Европейский халифат после 732 г. или обновленная Западно-Римская империя после 476 г., гарантируя континенту стабильность и процветание, подавляли бы попытки демократизации и каких-либо изменений еще в зародыше. Ни халифат, ни империя не допустили бы разгула неуемной свободы, приведшего в конечном счете Европу к ее возвышению. Темные века стали для Европы подобием болезненной операции, едва не убившей больного, но в конце концов сделавшей его крепче.
К тому же (и возможно, это самое главное) Европе крупно повезло. Обе даты (476 и 732 гг.), быть может, не значили бы для нас ничего, обернись дела по-другому в 1242 году. В том году волна самого страшного нашествия, какое когда-либо знал континент, уже прокатившись по восточной Европе, отхлынула назад. Но если бы не смерть их владыки, завоеватели продолжили бы поход к Атлантике, и весьма сомнительно, чтобы обновленная Римская империя смогла остановить их на этом пути. То же самое относится и к мусульманской Европе, ибо десятилетием позже под ударами тех самых завоевателей пал арабский халифат на Ближнем Востоке. В 1258 г. столица тогдашнего исламского мира Багдад была разрушена, возможно, величайшими воителями, каких когда-либо знал мир. То были монголы.
Сесилия Холланд
Смерть, спасшая Европу.
Монголы поворачивают назад, 1242 г.
Века, которые мы называем Темными, были более чем светлы в сравнении с тем, что могло случиться с Западной Европой, окажись она в XIII веке во власти монгольских завоевателей. В 1242 г. их орды уже прокатились огненным валом по восточной Европе и, разбив две христианских армии (одну в Польше и одну в Венгрии), уже высылали передовые отряды к Вене и побережью Адриатики. Все шло к созданию величайшей империи, равной которой не знала история. Нагрянувшие из азиатских степей конные кочевники, чьи составные луки значительно превосходили по боевым качествам европейские арбалеты, представляли собой самое мобильное и дисциплинированное войско того времени, которое, по словам Сесилии Холланд, «поразительно походило на современную армию, оказавшуюся в средневековом мире». Устоять против степных завоевателей не мог никто. Презрение к городам, культуре и всем благам цивилизации позволяет сравнить их с красными кхмерами. Но если те опустошили только Камбоджу, то монголы неистово пронеслись по всей Азии и собирались поглотить весь континент, оставляя позади дымящиеся руины и горы трупов. Пожалуй, никогда прежде Западу (и как географическому понятию, и как историческому феномену) не угрожала столь страшная опасность. Европу спасла слепая случайность, заставляющая лишний раз вспомнить о том, что, хотя ход истории, как правило, определяется совокупностью многих факторов, даже такая частность, как жизнь (или смерть) одного человека, может иметь огромное значение.
