— Вы меня убиваете, матушка, — взмолился Дайань. — Да как я в такое дело стал бы вмешиваться! Я у нее и не бывал-то никогда. Матушка, прошу вас, не слушайте вы басурманку Хань. Это, небось, она языком болтает. Из-за ребят переругались, вот зло и срывает. От нее доброго не жди, а зла с три короба выложит. Легче от обвала спастись, чем от злого языка. Верно говорится: всяк внимает, да мало кто отвергает. А по правде сказать, жена Бэня Четвертого — человек добрый. По соседству живем. Она ни старого ни малого не обидит. А кого она только чаем не угощала! И что же! Всякий с ней жил, что ли! Да и живет она скромно — не больно развернешься.
— Видала я эту потаскуху — похотливые глаза! — говорила Цзиньлянь. — Сама-то с полчерепицы — коротышка. Впрочем, соедини половинки — выйдет целая. Она глазами своими похотливыми так и водит, так всякого и пожирает. Настоящая шлюха! Они с женой Хань Даого — одного поля ягода. Даже и морда у нее такая же натянутая. Сама не знаю, отчего, только я всякий раз на нее гляжу, когда должна бы отворачиваться.
Во время их разговора явилась Сяоюй.
— Вас моя матушка приглашает, — обратилась она к Цзиньлянь. — Бабушка Пань пожаловала. Просит денег за паланкин.
— Да я все время тут, — заявила Цзиньлянь. — Как она могла пройти?
— Я бабушку боковой тропинкой провел, — объявил Циньтун. — Носильщики просили шесть фэней.
— Откуда у меня серебро! — воскликнула Цзиньлянь. — Она будет паланкины нанимать, а ты за нее расплачивайся.
С этими словами Цзиньлянь удалилась в дальние покои, где и встретилась со своей матерью, но в деньгах отказала под предлогом, что у нее нет ни гроша.
— Ну в чем дело! Дай бабушке цянь серебра да в счет запиши, — посоветовала Юэнян.
— Я хозяина на грех наводить не собираюсь, — отвечала Цзиньлянь. — У него все серебро на счету. Мне на покупки выдается, а не на паланкины.
Она села. Большие глаза ее сузились. А носильщики все требовали уплаты. Юйлоу не выдержала и достала из рукава цянь серебра. Носильщиков отпустили.
Немного погодя прибыли старшая и вторая невестки У, а также старшая мать наставница. Юэнян распорядилась подать чай. Бабушка Пань удалилась в покои дочери, где та отчитала ее как следует.
— Если нет денег на паланкин, и сидела бы дома. А то нет, заявляется, видите ли. Себя, что ли показать? Да кому приятно смотреть на старую каргу!
— Откуда ж у меня могут быть деньги, дочка? — говорила в оправдание старуха. — Ты ведь мне ни гроша не дала. Я на подарки-то кое-как наскребла.
— Только и знает у меня деньги выпрашивать. Глаза свои выпучит и клянчит. А где я тебе возьму? Раз нет денег, нечего паланкины нанимать да с визитами разъезжать. Бедной родне не больно-то рады. Не ахти какая особа! И нечего тебе больно на людях выставляться. Говорят, взялся князь Гуань[1484] бобовым творогом торговать — и сам крут, и творог не укусишь. Терпеть не могу, когда пиздят и воняют. После тебя в прошлый раз я так с ними переругалась. Если б ты знала, по-другому бы рассудила. Кто мы есть? Дерьмо ослиное — только снаружи блеск, а заглянули бы внутрь — тревога и страх.
Тут бабушка Пань расплакалась.
— Матушка, чего это вы нынче бабушку обижаете? — спрашивала Чуньмэй, утешая старую женщину, которая сидела во внутренней комнате на кане. И горничная тотчас же угостила ее чаем.
Немного успокоившись, старая Пань прилегла на кан и заснула. Она встала, когда ее пригласила в дальние покои супруга У Старшего.
Только к пировавшим присоединился было воротившийся из управы Симэнь, как явился Дайань с визитной карточкой в руке.
— Его сиятельство господин Цзин, назначенный командующим юго-восточного гарнизона, пожаловали с визитом, — объявил он.
Симэнь взял визитную карточку. На ней было выведено:
«Только что назначенный командующим юго-восточного гарнизона и исполняющий обязанности инспектора речных путей комендант Цзин Чжун с нижайшим поклоном свидетельствует свое почтение».
Симэнь велел отодвинуть стол, поспешно облачился в парадное платье, надел шапку и пояс и вышел навстречу гостю.
Командующий Цзин был одет в ярко-красный халат с украшенными единорогами квадратными нашивками и препоясан отделанным золотом поясом. За ним следовала целая свита сослуживцев, писарей и чинов пониже. Симэнь предложил ему пройти в большую залу, где они, обменявшись приветствиями, заняли соответствующие места. Подали чай.
— Намедни назначение получил, — отпив чаю, начал Цзин. — Только что бумаги поступили. Перед вступлением на пост счел своим долгом выразить вам, почтеннейший сударь, мою самую искреннюю благодарность.
— От души поздравляю вас, командующий, с высоким назначением, — говорил Симэнь. — Так и должно было случиться: большому таланту — достойное применение. Приятно, что и меня озаряет блеск вашей славы. А по сему счастливому случаю мне подобает угостить вас и поздравить.
Симэнь предложил гостю снять парадные одеяния и отдохнуть за пиршественным столом. Слугам было велено накрывать стол. Цзин снова начал благодарить Симэня.
— Ваш ученик прибыл только для того, чтобы сообщить вам о назначении, почтеннейший наставник, — говорил он. — Я не нанес еще ни одного визита. Мне предстоят хлопоты. Лучше я приду к вам в другой раз за наставлениями.
Цзин встал. Но Симэнь никак не отпускал его. Он велел слугам помочь гостю раздеться. На сервированном по-весеннему, натертом до блеску столе тотчас появились вино и закуски. В жаровнях горел лучший фигурный уголь. Теплые занавеси были опущены. Из золотого кувшина струился яшмовый нектар, белыми барашками пенились бирюзовые кубки.
Только налили вино, как явился певец Чжэн Чунь с товарищем и, упав на пол перед Симэнем, отвесили земные поклоны.
— А вы что так поздно? — спросил Симэнь и обратился к Чжэн Чуню: — А это кто с тобой?
— Это Ван Сян, брат Ван Гуй.
— Тогда берите инструменты и спойте батюшке Цзину, — распорядился хозяин.
Немного погодя вышли певцы и, настроив инструменты, запели из цикла «Настало тепло, и небо прояснилось». Слуги внесли два подноса со сладостями и закусками и два жбана вина, чтобы угостить сопровождающих гостя.
— Это уж слишком! — воскликнул Цзин. — Мало того что я причинил вам беспокойство своим визитом, так вы удостаиваете угощения моих подчиненных. Не надо, прошу вас. — И Цзин велел сопровождающим отвесить хозяину земные поклоны.
— На этих днях моя жена была бы искренне счастлива пригласить вашу почтенную супругу полюбоваться фонарями, — начал Симэнь. — Надеюсь, ваша супруга почтит нас своим присутствием. Будут только свои. Ваша супруга, стало быть, и супруга свата Чжана.
— Моя жена почтет за честь получить приглашение, — отвечал Цзин. — Непременно прибудет.
— Я что-то не слыхал, получил ли повышение начальник Чжоу, — осведомился Симэнь.
— Как мне говорили, Чжоу Наньсюань в течение трех месяцев должен получить назначение в столицу, — отвечал Цзин.
— Тоже неплохо, — проговорил Симэнь.
Вскоре комендант Цзин откланялся. Симэнь проводил его за ворота. Цзин сел на коня и удалился под крики сопровождавших его гонцов.
Вечером справляли рождение Пань Цзиньлянь. Пировали в дальней зале под музыку и пение певцов. Симэнь встал из-за стола и удалился в покои Цзиньлянь. А Юэнян со старшей невесткой У, матушкой Пань, падчерицей, барышней Юй и двумя монахинями перешла в свои покои.
Цзиньлянь же распорядилась накрыть стол у себя, чтобы наедине угостить Симэня и отвесить полагающиеся поклоны. Немного погодя к ним вошла бабушка Пань. Цзиньлянь проводила мать на ночлег в покои Ли Пинъэр, а сама продолжала пировать и смеяться с Симэнем, после чего они сплелись в любовных утехах.
Бабушка Пань между тем нашла в покоях Пинъэр кормилицу Жуи и горничную Инчунь. Они усадили гостью на теплый кан. В гостиной прямо напротив нее перед дщицей усопшей хозяйки было расставлено множество жертв. Рядом с печеньями, украшенными изображениями львов, восьми бессмертных и пяти старцев[1485] лежали свежие отборные плоды: апельсины, яблоки и хуэйчжоуские груши, а также паровые пирожки с фруктовой начинкой и сладости, жареные баранки и пряники. Из курильниц струился фимиам, горели ароматные свечи. На отороченном золоченой бумагой жертвенном столе стояла неугасимая лампада. Сбоку висел портрет почившей. Она была в ярко-красной расшитой золотом накидке, из под которой виднелись парчовая юбка и узорная кофта. Старая Пань поклонилась перед убранной жемчугом дщицей.
— Ты вознеслась на Небо, сестрица, и там обрела спасение, — проговорила она и, усевшись на кан, обратилась к Жуи и Инчунь. — Довольна ваша матушка. Вон как заботится о ней хозяин, какие щедрые жертвы приносит. Да, счастливая она!
— Позавчера сотый день правили, — объяснила Жуи. — Ведь и вас, бабушка, приглашали. Что ж вы не пришли? Тетушка Хуа Старшая за городом живет и то пожаловала. И госпожа У Старшая приходила. Двенадцать монахов панихиду служили. Какое было торжество! Душу усопшей провожали по воде и через огонь. Только под вечер разошлись.
