В кабинете пахло сандалом, окна, - несмотря на яркий, летний полдень, - были зашторены.
Юджиния была в трауре - в черном, шелковом, закрытом платье, рыжие волосы прикрыты
простой шляпой.
Он даже не поднялся из-за стола, не отложил бумаги. Император сказал, сплетя длинные пальцы:
«Я получил ваше прошение, Евгения Петровна, о том, что вы хотите разделить судьбу вашего
мужа».
Женщина только кивнула. Дома, у Пантелеймоновского моста, мать и свекровь уже складывали их
сундуки, отец и свекор поехали выбирать хороший, надежный экипаж и крепких лошадей.
-Доедешь до Иркутска, - сказал ей свекор, прокладывая по карте маршрут, - я тебе записку дам, к
тамошним моим знакомцам по Горному ведомству. Передохнете со Степой, поживете в семье у
кого-нибудь, и за Байкал отправитесь. Думаю, в Чите тебе скажут, где Петр. До Покрова уже и на
месте будете, - Федор улыбнулся. «Обустроитесь, и мы, с Федосьей Давыдовной появимся. Не
заскучаете».
Степа, когда она уходила, выбежал в переднюю: «Мамочка, а царь Александр, мой отец крестный -
он бы так никогда не поступил, я знаю. Он бы простил папу».
Юджиния улыбнулась и поцеловала сына: «Все будет хорошо, милый. Император даст свое
разрешение, и мы поедем к папе».
-Ваше величество..., - сказала она сейчас, - я знаю, что мой муж виноват в злоумышлении на бунт,
что он участвовал в восстании, но я молю вас, позвольте нашей семье последовать за ним в
Сибирь.
У Николая были холодные, голубые глаза. Он встал, - Юджиния невольно отступила: «Дверь
закрыта. Он себе такого не позволит. Тогда, в декабре, он просто был вне себя, не знал, что делает.
Господи, - она беспомощно оглянулась, - и не закричать, никто не услышит, дворец огромный...»
-Ваше величество, - он вжалась в дверь. Николай, подняв руку, заставив себя не прикасаться к ней,
- пока, - внезапно улыбнулся: «Евгения Петровна, вы не были в Сибири. Это дикая страна,
неразвитая, с грубым населением..., Послать вас туда - все равно, что поместить прекрасную,
редкую птицу в деревенский сарай. Вы там и года не протянете, Евгения Петровна. Я никак не могу
лишать искусство такого таланта, а свой двор - одного из лучших его украшений».
Женщина молчала, и он подумал: «Она на мать, конечно, похожа. Такой же подбородок упрямый.
Ничего, тем слаще будет ее ломать».
Лазоревые, большие глаза взглянули на него. Она, откинув голову, спросила: «А какой выбор есть у
птицы, ваше величество?»
-Жить в холе и неге, - невозмутимо ответил Николай, - в любви, и спокойствии, окруженной
неустанной заботой и попечением своего хозяина.
-В клетке, - она все не отводила от него взгляда.
Он хмыкнул: «Разумеется, как и положено птице. Но клетка эта будет золотой, Евгения Петровна».
-Лучше я умру, - выплюнула Юджиния, и, не успел Николай опомниться, - хлестнула его по лицу.
Мать еще в детстве говорила ему: «Ты, как твой отец покойный. Ты и Константин. Отец ваш тоже,
бывало, взрывался так, что под горячую руку ему попадаться нельзя было».
Он сжал зубы. Схватив ее за плечи, Николай ударил женщину, встряхнув ее так, что изящная
голова мотнулась в сторону.
-Ты мне за все заплатишь - Николай заставил ее опуститься на колени. «Когда там, в Сибири,
будешь подыхать в грязи - вспомнишь меня, обещаю».
-Я забуду вас, как только выйду отсюда, - с ненавистью, пытаясь подняться на ноги, ответила она и
ловко вцепилась зубами в его руку. Николай зашипел, срывая с нее шляпу, опрокидывая на ковер,
прижимая своим телом к полу, смыкая пальцы на ее шее.
-Сдохнешь, - шептал Николай, когда она дергалась, отворачиваясь, пытаясь избежать его поцелуев.
«Сдохнешь, в безвестности, все вы сдохнете, мерзавцы». Он поставил ее на четвереньки, пригнув
голову вниз, к персидскому ковру. Зажимая рот женщины рукой, он приказал: «А ну тихо!»
Потом, тяжело дыша, Николай привел себя в порядок. Взглянув на ее сбившиеся юбки, на
спущенные чулки, на разорванное белье, он хмыкнул: «И что я так с ума сходил? Совершенно
ничего особенного. Пусть там, в Сибири, умирает, и она, и щенок ее».
Он прошел к столу и сухо сказал: «Вам будет объявлена воля монарха, позднее. Аудиенция
закончена».
Женщина медленно, с усилием встала, зашуршал шелк. Юджиния взглянула ему в лицо: «Будь ты
проклят, навечно, ты и потомство твое. До конца дней ваших».
Дверь закрылась. Николай, пожав плечами, взяв перо, стал писать: «Перевести осужденного на
вечную каторгу Петра Воронцова-Вельяминова и его жену, Евгению, в сословие крепостных
крестьян. Отныне именовать их, - он задумался, - Вороновыми. Также их сына, малолетнего
Степана, причислить к сословию крепостных. По прибытии его с матерью на место каторги отца -
отдать ребенка в воспитательный дом, где растить под той же фамилией, запрещая, впрочем,
любые сношения с родителями».
-Все равно, - весело заметил Николай, - они долго не протянут. Он промокнул чернила и
полюбовался своим красивым почерком.
Он отложил распоряжение. Взяв блокнот, император пометил себе: «Вызвать барона Шиллинга из
инженерного училища».
-Наверняка, - подумал Николай, - этот сэр Майкл Кроу за родителями морем явится, так быстрее.
Вот и славно. На море часто бывают, - он улыбнулся, - инциденты. А что у нас известно об этом
Майкле Кроу? - он быстро нашел донесение из Лондона и невольно вздохнул: «Без телеграфа мы,
как без рук. Петр Федорович бы, конечно, его построил, инженер он отменный, но придется
подождать. Петр Федорович на свинцовые рудники уехал».
Николай пробежал глазами строчки: «Две недели сюда плыло. Ничего интересного. Родился в
Бомбее, от первого брака отца, женат на дочери этой самой мадам Кроу, - вторым браком. Сын,
тоже инженер, и малолетняя дочь. Жаль, он сюда семью не привезет, так бы еще и от них
избавились. Всегда надо убивать не только волчицу, но и волчат. Вот как маленького Степу, - он
бросил взгляд на указ и, растерянно, сказал: «Maman!»
Еще красивая, холеная, в ямочках рука скомкала бумагу. В полутьме блеснули бриллианты на
пальцах и Николай, невольно, зажмурился.
-Ты как смеешь! - угрожающе сказала мать, бросив ему в лицо указ. «Ты кто такой, Nicolas, чтобы
Россию этой фамилии лишать? Когда Вельяминовы ей служить начали, при Ярославе Мудром, о
твоих предках и не слышал никто еще. У них кровь старше, чем твоя, Nicolas, помни это».
-Вы мне не указывайте! - злобно ответил Николай. Мать отвесила ему звонкую, тяжелую, - как в
детстве, - пощечину.
-Забыл, как тебя пороли, - она раздула ноздри: «Не зря слухи ходили, что муж мой ублюдок.
Свекровь его на стороне нагуляла. Alexandre, он в меня был. Я не зря по прямой линии от
франконских королей происхожу, от герцога Конрада Рыжего. Нашей семье почти тысяча лет,
Вельяминовы нас чуть младше. Alexandre знал, что такое дворянская честь. Он бы не опустился до
мелкой мести. А этот..., - Мария Федоровна вздохнула, и велела сыну: «Сядь, Nicolas. Успокойся».
Она бросила в серебряную корзину для бумаг указ и погладила сына по голове: «Nicolas, нет
доблести в том, чтобы ребенка матери лишить. Дитя пятилетнее, пусть еще год при ней побудет. А
потом забирай его в кадетский корпус, на казенное попечение, и вырасти достойного слугу
престола. Пусть, как ты хотел, Вороновым зовется. Как совершеннолетия он достигнет, так ему
фамилию родовую и вернешь. К тому времени он тебя любить станет, как отца своего, - серые
глаза матери улыбались. «И так же пусть со всеми их детьми поступают, буде таковые на свет
появятся».
-Не появятся, - буркнул Николай, - я запретил этим мерзавцам свидания давать.
-Что ты их в сословие крепостных переводишь, - пожала плечами Мария Федоровна, - то дело
твое, я вмешиваться не буду. Однако потомство их не тронь, не зря я по всей империи сирот
призреваю. Сирота тебе служить будет, - она нагнулась и поцеловала сына. «Так-то оно умнее,
Nicolas».
Мария Федоровна усмехнулась: «А насчет детей, если женщина своего мужа любит, то она найдет
лазейку, как с ним встретиться. Так что пиши, пиши, - велела она, - по смерти матери, или по
достижении шестилетнего возраста - мальчиков в кадетский корпус, девочек - в Смольный
институт. И дворянства их не лишай, Nicolas. Дворянство есть опора престола, если у тебя слуг не
станет, на кого ты опираться собираешься?»
-Такая опора, что ножки трона подпиливает, у меня за спиной, мне не нужна, - недовольно
пробормотал царь, окуная перо в чернильницу.
-Их дети, - вздернула бровь Мария Федоровна, - от своих отцов откажутся, и за тобой пойдут,
поверь мне.
-Этому Степану пять лет, - пробурчал император, - он помнит, что он Воронцов-Вельяминов. Как
