ждут.
Годо и Свен молчали.
«И если боги того пожелают, я свою жизнь отдам за то, чтобы вы все вернулись домой живыми и с добычей!» – лишь только вчера сказал Грим, и боги услышали его слова.
«А если боги пожелают иного, княже, – тогда же ответил ему Фредульв, – то и мы падем там, где падешь ты, и к Одину отправимся вместе». И его слова тоже были услышаны. В мыслях Свенельд готов был сказать: «Пусть лучше наш поход закончится в Валгалле, но мы сохраним твою и свою честь». Но пойти на верную смерть, без малейшей надежды хоть чего-то добиться… Бесчестившее их всех решение оставалось единственным хоть сколько-то разумным.
– Тогда мы решили! – Амунд хлопнул по коленям. – А вы, сыновья Альмунда, – он взглянул на тех двоих, – не предавайтесь унынию. Раньше, чем все мы доберемся до дома, у нас будут еще десятки случаев попасть к Одину, и я не сомневаюсь: вы их не упустите!
* * *
Проснувшись, Свен не сразу понял, где он. Он даже не вспомнил, что наконец-то дома, в Хольмгарде. Все было так, как стало привычно за многие месяцы: незнакомая изба, духота, сонное дыхание и сопение множества людей, храп Эгиля и Ревкеля… После Силверволла, на освоенном пути, они ночевали в погостах, и сейчас показалось, что это очередной погост. Рядом лицом вниз лежал Годо, и Свен в полусне задал себе обычный вопрос, чья сейчас стража. Попытался вспомнить вчерашний вечер… в мыслях всплыл пир, нахмуренное лицо Олава, изумленные, испуганные серые глаза… Витислава… Это был сон?
Свен сел и огляделся в полутьме. Смутный свет сочился через бычий пузырь на оконцах, позволяя разглядеть знакомое зрелище – множество тел, укрытых овчинами, плащами и кожухами, тесно лежащих на полатях, на лавках и на полу. Изба большая, с печью, но почти пустая… Да они же на том дворе, который отец поставил для них с Годо! Куда они поселили дружины Ормара и Халльтора. Вон и сам Халльтор, на скамье: после ранения на Итиле тот ходить уже мог, но сильно хромал, и ему всегда доставалось спальное место внизу.
Почему он сам-то здесь оказался? Потирая лоб, Свен попытался вспомнить конец пира. Когда от них с Годо наконец отстали с расспросами, они налегли на пиво… вот поэтому он ничего и не помнит. И соображает только одно: очень надо выйти на воздух… Но даже в этом смутном состоянии, сквозь головную боль, Свен не удивлялся, что заночевал с дружиной: за два года он так привык к тому, что его место – с этими людьми, что даже не подумал, что уже вернулся в родной дом, где его родители и даже молодая жена…
В этот раз никто никого не будил. Напившиеся, наевшиеся и наконец-то ощутившие себя в безопасности хирдманы спали до полудня и далее того. Годо пришлось проснуться раньше: за братьями прибежал посланный Радонегой отрок и позвал в отчий дом завтракать.
– А ты чего здесь? – нахмурился заспанный Годо, когда Свен стал его будить.
– Чего? Мать зовет, просыпайся, пошли! Мы уже дома, чтоб ты знал!
– Ты, говорю, чего здесь? У него жена молодая одна скучает, а он с нами здесь завалился! Забыл про нее, что ли?
– Да ну тебя! – Свен отмахнулся.
Хотел было сказать «какая она жена?», но опомнился: сам вчера подивился, как Вито выросла. С тех пор как он ее привез, прошло три года. Привези он ее такой, какая она сейчас, никто не назвал бы ее слишком юной, и даже Годо не стал бы ему советовать играть с ней в игры для младенцев, как делал тогда. Но почему-то мысль о том, чтобы жить с ней – и прямо сейчас, – казалась Свену не более уместной, чем в ту давнюю осень. Вито была частью дома, а себя он чувствовал частью этой вот бесприютной волчьей стаи, чуждой дому и принятой под кров лишь по уговору. Она была добычей другого Свена, который жил здесь три года назад, и не узнавала его в этом, нынешнем. Он и сам себя пока не особо узнавал. Не так уж вроде бы изменился: руки-ноги целы, только прибавились горбинка на носу и сабельный шрам на груди, а все же человек не тот…
Умытые, причесанные, в новых кафтанах, оба старших брата за родительским столом себя ощущали как в гостях и никак не могли вернуть себе чувство дома. Все вокруг было знакомое (кроме мелочей убранства, которых они все равно не замечали), но казалось каким-то маленьким и побледневшим. При мысли, что ехать дальше уже не нужно, накатывала растерянность: а что делать-то? Два с половиной года они привыкали каждое место, где находились, рассматривать лишь как привал на бесконечно долгом пути. Оба ухватились за мысль о необходимости скоро ехать на лов – еще день-другой дружины покормит Олав, но им надо как-то жить всю зиму. Толковали с отцом: данов и свеев осталось три сотни, с ними полтора десятка вильцев, но раньше весны их по домам не отправить. Добыча давала возможность купить хлеба, овощей и скота, но столько лишних запасов у кого-то еще надо найти – значит, посылать людей в разъезды по городцам и весям на Волхове и вокруг Ильменя. Излишки хлеба в этих краях редки, только если кто на новом пале[12] сеял, да и те берегут на будущие тощие годы.
Воеводский стол пока оскудеть не грозил: братьям (Велерад тоже пришел повидаться прямо с утра) подали кашу с маслом, вареную курицу, тертую репу, запеченную с яйцами и молоком. Подавала на стол сама Радонега с помощью Витиславы. Вито при встрече лишь поклонилась Свену, но не подошла; он кивнул ей в ответ, но что сказать, не придумал. От ее замкнутого лица, опущенных глаз веяло отчуждением, и Свена это не удивляло: Вито теперь уже казалась куда более своей в этом доме, чем он сам. И чем дальше, тем напряженнее делалось ее лицо; под конец она едва удерживала слезы. Потом вовсе исчезла.
Едва успели закончить завтрак, как за братьями прислали от Олава. Оба разом вздохнули: заморский поход завершился, но заботам не предвиделось конца.
Стоя у входа в погреб, Витислава смотрела, как Годо и Свен идут через двор в своих новых кафтанах – такие похожие даже со спины, что любой сразу угадает в них братьев. Годо и сейчас выше, ноги у него слишком длинные, и на ходу он как бы загребает руками; Свен, напротив, очень соразмерно сложен, двигается плавно.
