— Не интересовала, но я хочу быть в курсе.
— Мальчик в коме. Искусственной. Пробудет в ней до момента операции.
Сука! Слово “кома” само по себе страшное, а когда оно применяется по отношению к близкому человеку — это как ножом по живому.
— Как пройдет операция? — держу себя в руках из последних сил.
— Планово. Сделаем все красиво. Аккуратный надрез, трепанация, как бы удаление опухоли. А потом сказочное выздоровление, — посмеивается доктор. Внутри все готовится к взрыву. Не знаю, как сдерживаюсь, чтобы не убить эту тварь. Порезать здорового человека — это уже край. Но ребенка! Да еще и трепанация! Устрою я тебе потом трепанацию на живую. Достану твои гнилые мозги и заставлю сожрать. Но сейчас надо держаться.
— Когда? — только уточняю я.
— Как только деньги поступят на счет. Вашу долю выводим, как договаривались? — телефон у доктора звонит. Он отвлекается на разговор, а я незаметно креплю ему под стол жучок. Лови, паскуда!
Возвращается снова к столу. — Так что?
— Позже сообщу. Есть некоторые вопросы, которые нужно решить.
— Хорошо, позже сообщите номер счета.
— Реквизиты фонда, куда перечислять деньги, здесь? — поднимаю вверх папку.
— Да. Там есть все необходимые данные.
— Хочу увидеть пацана, — требую я.
— Зачем? Он все равно без сознания, — удивляется Аркадий Михайлович.
— Вскрылись некоторые факты внутри моей семьи. Поэтому здоровье мальчика стало мне не совсем безразлично, — рискую, конечно. Но так я хотя бы даю понять, что ребенок для меня не кусок мяса, а живой, родной мне человек.
— Понятно. Не переживайте. Все будет в лучшем виде! Кстати. Что делать с вашим тестем? — какой интересный вопрос.
— А что с ним не так? — решаю уточнить я.
— Я говорил уже. Динамика положительная. Он может прийти в себя в любую минуту. Точнее не так. Он бы уже давно пришел, если бы не наше «лечение». Но если мы его будем продолжать, есть риск, что пациент снова впадет в кому. Так что? Продолжаем? — еще одна чудесная новость.
— Мне нужно подумать, — отвечаю осторожно. Спалиться можно на каждом шагу. — Пока притормозите. Пару дней у меня есть?
— Да.
— Отлично! Тогда до встречи! — встаю, собираясь уходить.
— Всего хорошего, Александр. Сейчас я приглашу медсестру. Она проводит вас к мальчику.
Через десять минут я уже стою в палате реанимации. Передо мной мой сын. Он совсем маленький на этой кровати, опутан трубками и датчиками.
Что я чувствую?
Словами этого не передать. Мне хочется упасть перед ним на колени и попросить прощения за то, что я бросил его, допустил, чтобы с ним случилась беда.
Но мне нельзя. Я это сделаю потом. А сейчас могу только постоять рядом. Я даже за руку его боюсь взять. Медсестра здесь, а мне нельзя показать слабость. Я же играю конченную мразь. И играть я ее должен хорошо. От этого зависит жизнь слишком многих, и Дани в первую очередь.
Даю себе пять минут. Стою скалой, пока внутри все сгорает, рассыпается, а потом собирается заново. Мы справимся, сын. Мы должны.
Выхожу из палаты, иду по коридору, торможу. На диванчике в приемном покое спит Есения. Оглядываюсь, никого нет, время уже позднее. Подхожу тихонько, сажусь рядом.
Моя девочка. Меня топит нежностью, виной, страхом за нее. Не могу удержаться, провожу по щеке костяшками пальцев. Бледная, веки припухшие от слез, но все равно самая красивая, родная. Зацеловать бы ее сейчас, обнять, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Но нельзя. Надо уходить.
Только собираюсь встать, Есения открывает глаза. Мы встречаемся взглядами. И я тону.
Не могу спрятать свои чувства. Все наружу, она тянет из меня душу своими невозможными глазами.
— Саша? — спрашивает испуганно. — Что-то случилось? Что-то с Даней? Почему ты так смотришь? — пугается она.
— Все хорошо. Я хотел тебе сказать, что все будет хорошо, — всхлипывает. Подбородок дрожит.
— Не будет. Я боюсь, — трясет ее.
И я плюю на все. Не знаю, как бы поступил мой ублюдочный братец в этой ситуации, но я не могу больше. Мне страшно представить, что творится у нее внутри. Я узнал о сыне совсем недавно и точно знаю, что на самом деле диагноз липовый, и то мне сдохнуть хочется. А Яся ведь не знает… Она считает, что ее малыш на грани жизни и смерти. Но сказать правду я ей пока не могу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Сгребаю Есению в охапку, прижимаю к груди, глажу по волосам. Она рыдает, уткнувшись в мою рубашку, и меня отпускает немного. Яся ощущается настолько правильно в моих руках, что я готов взвыть от этого невозможного чувства внутри.
— Не бойся, Синичка. Он сильный, и ты сильная. Мы справимся.
— Ты меня так никогда не называл, — вдруг говорит она. — Точнее, очень давно не называл.
— Называл, Синичка. Я тебя так называл.
Вдруг она поднимает голову, смотрит так отчаянно, начинает быстро говорить.
— Саша, я сделаю все, что хочешь, отдам тебе все, что есть, подпишу любые бумаги, откажусь от наследства. Только спаси Даню, пожалуйста. Я тебя умоляю, — хватает меня за руки. А у меня душу рвет. Вот чего добиваются эти твари. На чем они деньги делают. На таком вот отчаянии людей. Когда за родного человека, особенно ребенка, люди готовы отдать последнее.
— Успокойся. Ничего не надо. Ты уже все сделала, — пытаюсь утешить ее хоть немного. Хочется сказать так много, но я молчу.
— Ты считаешь, что он не твой? — отчаянно шепчет она. — Не знаю, почему ты так думаешь, мы никогда не обсуждали это. Но сейчас я скажу. Ты его родной отец, — дрожит ее голос. — У меня после той ночи никого не было. Клянусь. Я только с тобой была. Хочешь, ДНК сдай. Ты же не бросишь родного сына, Саша?! Пожалуйста! — у нее начинается истерика.
— Тише! Не плачь! Не надо! — уговариваю ее я. Хватаю за руки, успокаиваю. Опасная тема. Не могу сейчас говорить об этом. Не время и не место.
— Мы об этом потом поговорим.
Долго успокаиваю мою девочку. Нежно глажу по волосам, впитываю ее отчаяние, мысленно пытаюсь отдать часть своих сил для борьбы, и забрать часть страданий.
Но как только Яся перестает плакать, я чувствую, она начинает анализировать, ее голова полнится противоречиями и опасными вопросами. Нельзя сейчас, хоть и хочется вылить всю эту муть, растопить лед, но… Правда уродлива. Как ни посмотри. Не простит она меня и потом. Но сейчас надо доиграть свою роль до конца. И так я показал лишнее.
Поэтому выпускаю ее из рук.
Пора уходить.
— Езжай домой! Тебе нужно отдохнуть! — требую я максимально холодным тоном.
— Я не могу. Я боюсь его оставить. Как он тут один?
— Ты здесь все равно ничем сыну не поможешь! К нему не пустят. А силы тебе нужны. Не спорь! — добавляю властных ноток в голос. — Сейчас ты поедешь домой, выспишься, а завтра приедешь опять!
— Нет!
— Если ты сейчас поедешь домой, завтра я попробую договориться, чтобы тебя пустили к сыну.
— Обещаешь?
— Обещаю. Поехали, я тебя отвезу!
— Хорошо, — вздыхает она.
По дороге мы молчим. Вижу, у Яси много вопросов, но каждый из них я грубо обрываю.
Прощаемся сухо. Я провожаю ее до подъезда взглядом и только потом трогаюсь в сторону места, где меня ждет майор и его ребята. Нам предстоит многое обсудить и разработать четкий план по уничтожению этого ублюдского осиного гнезда.
Глава 20. Найти доказательства
За столом сидит майор Звягинцев, его помощник Юрий и еще несколько оперативников. У нас идут жаркие споры. Я настаиваю, что нужно брать всех как можно быстрее, потому что не хочу, чтобы мой сын пребывал в состоянии растения ни одной лишней минуты. Нужно как можно быстрее вырвать его из лап этих уродов и вернуть матери.
Есению тоже хочу. Хотя бы успокоить. Вернуть к жизни, а дальше видно будет.
Майор же настаивает на том, что нужно ждать. И брать всех на тепленьком, когда уже будет проведена финансовая махинация, чтобы были весомые улики. А это время. Да и я могу спалиться в любой момент, и тогда неизвестно, что может произойти, и как все участники будут заметать следы.
