– Осторожно, упадет, – предупредил я. Дима заметил, что я гляжу на бутерброд, и немедленно протянул подносик мне.
– Берите, выпейте рюмашку, закусите, – сочувственно произнес он. – По-моему, наш именинник вас даже угостить забыл. Вы ведь проголодались, я смотрю?
Я принял подносик и с признательностью сказал Диме:
– Спасибо. Хоть один человек на этом празднике задал мне правильный вопрос! – Я пригубил водку и стал сосредоточенно жевать бутерброд.
Гоша немедленно надулся:
– Чего еще спрашивать? Проголодался – бери и лопай. Я не виноват, что, пока ты дамам ручки целовал и распинался тут с Генеральным насчет «ИВЫ», тут вокруг все съели. Публика тут такая, обожрут в два счета.
– Кстати об «ИВЕ», – спохватился Баранов. – Я чего подошел-то к вам? Есть два новых анекдота.
– Выкладывай, – вмиг повеселел Черник. Настроение у него, как у ребенка, могло меняться по десять раз за пять минут. – Расскажешь – и пойдем на торжественную часть. Видишь, профессор уже мается, докладывать хочет…
Я отметил про себя, что Валерьян Валерьянович возле все той же колонны и вправду мается. Только, по-моему, вовсе не из-за предстоящего доклада.
– Значит, так, – начал Баранов. – Приходит Иринархов на «Поле чудес» и говорит Якубовичу: «Есть хорошее слово из трех букв…»
– Какой же это новый? – перебил Диму поскучневший Черник. – Я его еще на прошлой неделе слышал. Давай второй!
По правде говоря, я не слышал и первого, однако промолчал.
Дима откашлялся.
– Ага… Вот второй. Однажды Иринархов спрашивает у Карла Маркса: «Почему у меня капиталу больше, а бороды у нас – одинаковые?» Подумал основоположник марксизма и отвечает…
– Тоже старый анекдот! – разочарованно воскликнул Гоша. – Знаю его. Там еще в конце входит Владимир Ильич и спрашивает… С бородой анекдот, Бяшка! Во всех смыслах – с бородой.
Дима Баранов развел руками:
– Ну, на тебя не напасешься анекдотов. Ты их сам больше меня знаешь.
– Веселый человек, – коварно поддакнул я. – Можно сказать – человек, который смеется. Встает наш писатель утром, откушает кефиру… или там йогурта…
Гоша не стал ждать продолжения.
– Да, я веселый человек, – поспешно согласился он. – И то, что утром я пью, можно, при желании, назвать кефиром… А теперь, братцы, давайте-ка все в зал. Все в за-а-ал, – протянул он немыслимым фальцетом, явно подражая кому-то. – В за-а-ал! Начинаем! Профессор, вас это тоже касается!…
Профессор отлепился от своей колонны и, не выпуская из рук рюмки, направился вслед за гостями к дверям зрительного зала. Мы с Димой и Черником проводили его глазами.
– Думаете, не дойдет сам? – тревожно спросил Гоша у нас.
Баранов прищурился:
– Черт его знает. Ты бы подстраховал на всякий случай.
– Придется… – вздохнул Гоша и, прихватив с моего подносика вторую рюмку, нагнал Валерьяна Валерьяныча, взял его под руку и повел.
Мы с Барановым немного замешкались и, когда вошли в зал, свободными оставались только задние ряды, да еще два крайних кресла на первом ряду. Как только мы с Димой заняли эти два места, как я сообразил, почему на них до нас никто не позарился: ступеньки, ведущие на сцену, не давали вольготно вытянуть ноги.
– Пересядем назад? – шепнул я Баранову. Тот прокрутил головой и шепотом ответил:
– Досидим… Все равно надолго их не хватит. Максимум час.
Пока мы ерзали в неудобных креслах, на сцену вынесли пюпитр, на нем торжественно возлежала Гошина книга. По-моему, это был один из тех пюпитров, на которые сегодня симфонический оркестр ставил сначала ноты, а позже – рюмки. Вспыхнул луч прожектора и под аплодисменты на сцене появился сам Гоша.
– Дамы и господа! – заявил он, солнечно улыбаясь. – Для меня большая честь, что вы пришли сюда в этот скромный зал, чтобы разделить со мной мою радость. Книги – как дети. Чем больше их написал, тем больше их хочется делать и дальше… – Тут писатель слегка замялся, вдруг сообразив, что его сравнение приобрело некий фривольный характер. Но Гоша не был бы Гошей, если бы не выкрутился. – А дальше мы послушаем речь уважаемого профессора Трезорова, которому есть что сегодня сказать обо мне и о моих дети… м-м… детищах, – миновал он опасный поворот темы, по обыкновению нисколько не смутившись. – Пожалуйста, Валерьян Валерьянович! Подготовиться господину Саблину.
Публика зааплодировала. На сцене появилась фанерная трибуна, к которой из-за кулис подвели профессора. Тот сжимал в руках какие-то листки.
– Друзья, – квелым голосом проговорил Трезоров. – Чествуя Георгия Черника, мы ясно должны… м-да… должны видеть три периода развития… – Через каждые два-три слова профессор запинался, мекал, делал неподобающие паузы и вскоре стал похож то ли на Брежнева периода позднего маразма, то ли на бухого лектора из кинофильма «Карнавальная ночь».
– Помните «Карнавальную ночь»? – не выдержав, шепнул я Диме.
– Ага, – радостно фыркнул в ответ Баранов. – Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – науке еще не известно…
Пережидая речугу нетрезвого Трезорова, я стал рассматривать сцену. Задник был украшен здоровенным транспарантом «Презентация». По бокам громоздились какие-то столбы с цепями, колонны с навьюченными сверху огромными стального цвета крылатыми лошадками и живописные обломки каких-то бастионов. Острые лопасти крыльев этих пегасов, попадая в луч прожектора, угрожающе поблескивали. С левого фланга сцены смутно чернел какой-то силуэт; мне показалось, что я узнаю контуры Нотр-Дама… Если наш Гоша Черник возводил все это ради одной презентации, он определенно перестарался.
Дима Баранов, наклонившись к самому моему уху, развеял мои опасения. Он тихонько сообщил, что и колонны, и крылатые кони, и даже Нотр-Дам не сочинены специально для Гоши, а просто взяты из спектаклей «Вернисажа». Баранов, оказывается, был не только светским, но и театральным человеком и видел чуть ли не все спектакли маэстро Кунадзе. Пока профессор на сцене дожевывал три источника и три составные части художественного метода писателя Черника, Дима популярно объяснил мне, что живописные развалины – это из инсценировки «Илиады» (спектакль идет девять часов, и все гекзаметром!… актеры стонут…), цепи – из «Черного человека», колонны – из «Мертвых душ» (там есть такой эпизод, сон Чичикова, будто он в Древнем Риме…).
– А пегасы и Нотр-Дам? – тихо поинтересовался я.
– Они – из «Аленького цветочка»…
Я тихо охнул. Как видно, голый мужик с баяном был далеко не самой ударной находкой режиссера. Уловив мой ох, Дима сжалился и заговорщицким шепотом пояснил, что в спектакле Артема Кунадзе «Аленький цветочек» объединен с «Собором Парижской Богоматери», заколдованного красавца и Квазимодо играет здесь один и тот же актер… Вместо пегасов должны были быть химеры, но художник, как всегда, сделал все по-своему и в конце концов убедил режиссера, что с крылатыми конями даже лучше. Каждая такая лошадка, – присовокупил Дима, – весит триста килограммов, крылья – из легированной стали… Специально, говорят, везли этих жеребцов из Америки…
– Откуда-откуда? – не поверил я. Всегда считал Америку приличной страной.
Дима вновь подтвердил Спектакль, оказывается, оформлял знаменитый штатовский авангардист Эрнст Шаде. Шайзе? – переспросил я. Баранов хмыкнул и поправил меня. По его усмешке я заключил, что язык идиш ему смутно знаком.
За обсуждением вопроса о реквизите спектаклей маэстро Кунадзе мы чуть не пропустили минуты, когда профессор со своими листками под бурные аплодисменты уполз со сцены. Вместо него на трибуну взошел высокий гость – Генеральный прокурор Саблин. Охранники, спрятавшись в боковых кулисах, зорко поглядывали в зал. Я покрутил головой и обнаружил шевеление на балконе. Как видно, телохранители бдили и там, опасаясь снайперов.
– Дорогие друзья! – с улыбкой начал Саблин. – Я тут на правах свадебного генерала, поэтому речь моя будет короткой. – Он заглянул в свою бумажку, но сразу поднял глаза. – У меня тут написано много хороших слов о книге моего друга Георгия Черника Это референты постарались. Я этот текст отдам писателю, пусть порадуется. Там много, наверное, дельных мыслей… Но сам я, к сожалению, не успел прочитать новую Гошину книгу, поэтому о ней я скажу самому автору потом, когда прочту…
Публика зааплодировала. По сравнению с бубнящим профессором прокурор необычайно выигрывал. Оказывается, он умел держаться на публике. И неплохо держаться. Скорее всего, телевизионщики нарочно ловили его врасплох, чтобы превратить его для зрителей в ограниченного чиновника-придурка. Впрочем, сообразил я, чего еще ждать от нашего ТВ? Платит-то ему «ИВА», а вовсе не Генеральная прокуратура. А кто платит, тот и музычку заказывает. Не удивлюсь, если сегодня в вечерних новостях по всем программам, кроме «Чертовой дюжины», нам продемонстрируют косноязычного заику-прокурора. Знаем, как такие штучки делаются.
