обеспечим синхронный перевод. Согласен?»
«Конечно, о Матфи… И меня не обижает моё приниженное положение — сам виноват, а к тому же, каждый из вас старше меня на пару тысяч лет…»»
«Борух, не пугайся, возможно, тебя из этой беседы опять «выдернут», когда «отпустят», если отпустят, я постараюсь устроить разговор ещё и с Лукой. Он лекарь великолепный, самого Савла оберегал. У тебя, знаю, дочь в медицину устремлена…»
В это время легко, даже стремительно, подошёл сухонький благообразный старец, весь в серебре седин, роскошно одетый. Перед ним у ног появилось удобное в ковре и шелку ложе подушек, но он медлил прилечь, и я, не осознавая, что делаю, почему-то стал на ноги, склонил сперва голову, затем стал на колени, а потом и вовсе лёг на траву, головой к его ногам…
Спустя сколько- то мгновений «понял», что могу принять прежнее положение, сесть скромно в стороне. Старец скороговоркой говорил, Матфей, иногда Марк, переводили. Я отвечал — один из них переводил мои слова Иоанну. Разговор этот могу воспрозвести примерно так:
«Верует ли этот раб — имени его знать не хочу, такие как он не достойны имён — в Единого Творца и Управителя Мира — Всевышнего Бога моего народа?»
«Да, о Иоанн, Всевышний един.»
Любит ли этот смертный, Иисуса Светлого — Сына Божьего?»
«Так, о Евангелист, не любить Иисуса смертный не может, ибо Он сам — Любовь…»
«Выполняет ли смертный Закон Моисеев, знает ли Священные писания, Евангелия, учения Апостолов и пастырей Христовой Церкви?»
«О, Иоанн, я невежественен, Учение знаю «понаслышке»…взращён в неведении и лженауках атеистических…»
«Низкий раб! Господь ему судья! Слышал я, он представал пред лицом Самого Иисуса? Как такое случилось?»
«Неисповедимы пути Господни и Его промысел, о Апостол, на всё воля Всевышнего!»
«Да свершится Воля Его и Страшный Суд Его…
А как смертный относится к собакам?»
«У меня доброе отношение к этим творениям Божьим, существам изначально добрым, если их не озлобили люди… Я люблю смотреть в глаза собакам. Почти всегда мы понимаем друг друга. Правда, бывало — собака кусала меня. Но я понимал, что сам виноват — мог и обойти, не пугать, быть внимательнее, ласковее… Сам виноват! Не винить же собаку! Она бывает, порой, лишь инструментом, марионеткой…»
«Ты не столь глуп… Так какой дрянью забита твоя голова? Чему обучался?»
«Чистописанию, грамматике, орфографии и синтаксису, литературе, арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, истории, географии… Немного — физике и химии, психологии… а ещё — истории ВКП(б), истории КПСС, марксизм-ленинизму, научному-атеизму, Теории вероятностей, графике, механике, сопромату…»
«Хватит, умолкни!» — замахал возлежавший сухонькими ручками.
«Твоим мозгам, смертный, нужна хорошая клизма, очистить их от дерьма, дряни всякой. Тебе, знаю, задано переписать Евангелия. Большое доверие! Такое поручалось немногим… Ты пойми, смертный, ответственность — нельзя исказить ни чёрточки, ни точки!» Иначе — страшная кара! Молния поразит тебя, ждёт тебя тогда гиенна огненная и скрежет зубовный!»
Я посмотрел на Матфея — как воспринимать это? Матфей лишь хмыкнул!
«А почему ты, раб, перечисляя лженауки разные, не обмолвился о христианских учениях, об иудейских Священных писаниях, о магометанских Писаниях?»
«Нас этому не учат. У нас атеизм изучают. Воинствующий материализм. Материализм и эмпириокритицизм, да простит меня Господь…»
«Грядут, грядут великие перемены в земле народов твоих, раб. Близок час Страшного Суда Всевышнего! Вам бы самое время из царства атеизма совершить диалектический прыжок-рывок в царствие Божие, а?» Думаю, что Марк тут «приложился» к переводу… «Покоритесь Господу народа моего…хоть и много конфессий у вас будет, а позже и магометан…и многобожцев будет много, язычников…»
«Это, о Апостол, навряд-ли в нашем народе пройдёт! Вечно у нас в стране потрясения, преобразования, реформы, реки толокном прудим, природу преображаем, а живём всё хуже и хуже… А благодаря Закону народа твоего получили второй выходной на неделе — субботу. Если будет много магометан, то и пятница станет выходным днём…тогда уж неминуемо сопьёмся вдрызг!»
«Дурак! Какой же ты дурак! Раб, изыди» — и он замахал руками и — показалось мне? — издал некие угрожающие звуки, наподобие:
«Р-р-р-ргафт…»
И снова меня «дёрнули». Лечу кверху тормашками…
Глава 18.Пионерский лагерь за колючей проволокой. Тарту. Печоры
Писание Писаний
Жизнь продолжается. Работа идёт. Забот полон рот! «Голоса» почти не возникают, случаются «проблески» — записываю скорописью уже на «Украине», листки в карманы прячу, домой утаскиваю.
Осенью умер тесть, без особых мучений, сравнительно легко. Я и в больнице — недолго очень — за ним ухаживал, как мог. Поразили меня его какие-то виноватые глаза, когда умирал. Почему люди и животные — мне приходилось видеть — умирая, глядят «виновато»? Узнаю — от этого не уйти…но не поздно ли будет:
В конце года оформил не использованный ранее отпуск и поехал, без подготовки и раздумий, навестить сына в Эстонию, Тарту…
Прибалтийские наши страны — Латвию, Литву, Эстонию- люблю с детства, привык относиться к ним, как к «загранице», а людей в этих республиках почитаю за европейце.
Случилось так во второй или третий послевоенный год, когда родители решили отправить меня, с нетерпением ждавшего весны и отъезда на дачу в Красково — в пионерский лагерь, только что организованный Минморречфлотом под Ригой, в Дзинтари. Поревел я, но что делать, что? Собрали, в вагон плацкартный посадили с полусотней пионерчиков да десятком вожатых и воспитателей. Поплакали детишки, когда паровоз загудел, дёрнул, покатил, а любимые мамы-папы остались на платформе, махая ручками…
Помалу освоились, стали меж собой знакомиться, но тут вдруг старшая вожатая закричала: «Внимание всем! Скоро поезд пересечёт государственную границу нашей любимой Родины! Надо срочно разучить и хором спеть несколько патриотических песен!» И мы стали разучивать. «У дороги — чибис», «Шёл отряд по берегу», «Летят перелётные птицы». Последняя песня разучивалась трудно, но нравилась. Пели ещё что-то, что забылось… И вот — наступил торжественный момент — мы прильнули к окошкам вагона, поезд замедлил движение и дымящий паровоз загудел протяжно. Вожатые сделали ручками «Салют» — мы увидели красно-бело-полосатый с золотым гербом пограничный столб, и тут многие дети снова всплакнули, и я тоже. А потом за окнами мелькала уже чужая земля — и по виду-то чужая: дороги ровные, деревцами аккуратно обсаженные, поля лоскутно-зелёненькие, чистенькие, хуторки аккуратненькие, обособленные «мызы» — услышали новое слово… На полях работают малочисленные люди — о, ужас — за плугом с лошадкой и в городском чёрном костюме — в пиджаке и шляпе! Дикари! Рига была ещё в руинах, мост был понтонный — мы шли пешком
