Медведев брезгливо поморщился:
— Что о нем говорить? Слизняк, плевка не стоит. После того, как расправились каратели с теми тремя партизанами, он и вовсе скис. Ночевать дома и то боялся. А однажды поутру, незадолго до прихода наших, бежит его жёнка по улице и голосит на всю деревню: “Люди добрые, мой мужик повесился!” Так и подох, паразит…
В избу вернулась бабка Мария с Витей и принялась собирать к обеду. Мальчик, озабоченно “бибикая”, возил по полу фанерный грузовик. “А сколько таких малышей по вине Антонова остались сиротами? — подумал подполковник. — Сколько погибло во время войны?” Горькая эта мысль вызвала в памяти рассказ, слышанной недавно от товарища-чекиста из Бреста, о том, как гитлеровцы, захватив этот город, уничтожили в нем всех ребятишек детского садика, не успевшего эвакуироваться. Не просто уничтожили, а день за днем выкачивали у детей кровь для своих раненых, и когда малыши совсем обессилели, их вывезли за город и расстреляли…
— О чем вы? — нарушил раздумье Буданова голос хозяина. — Задумались, говорю, о чем?
— Нет-нет. — Зосима Петрович улыбнулся. — Я ничего. Антонова вспомнил: где он теперь может быть?
Медведев прищурил ярко-голубые глаза, поднял тронутую сединой правую бровь:
— Где, говорите? — переспросил он. — Вопро-ос… Ежели с немцами не удрал, так не иначе, как затаился в каком-нибудь глухом углу, где его ни одна душа не знает. К старшему сыну, что в Питере на заводе работает, податься не мог: с такого живодера родной сын строже самого строгого судьи спросит. В другой город? Тоже не с руки: начнет поступать на работу, перво-наперво потребуют документы. Где был в войну? Что делал? Нет, не таковский Лешка Антонов, чтобы дуриком на рожон переть. Живет, небось, под чужой фамилией да посмеивается: “Черта лысого вы меня найдете!”
— Как под чужой? — не поверил Буданов. — Где же он мог документы на чужое имя раздобыть?
— Э, друг, не знаете вы Антонова, — усмехнулся Иван Михайлович. — Он, небось, не с пустыми руками отсюда ушел: добра всякого у народа награбил — дай бог. А за деньги в первые дни после освобождения что не купишь? Вот вам и документы в чистейшем виде, такие, что комар носа не подточит!
Годы работы в органах Государственной безопасности выработали у Зосимы Петровича привычку прочно держать в памяти самое главное, самое основное из существа дела, которое он ведет. Так получилось и сейчас: начал Медведев развивать мысль о том, где может скрываться Антонов, и в цепкой памяти подполковника всплыла фраза, произнесенная сыном предателя, Иваном Алексеевым, на одном из допросов в Калининграде. Буданов не стал повторять ее вслух, чтобы не сбить Медведева с мысли. Заговорил, как бы продолжая развивать его доводы:
— Пожалуй, вы правы, в глубь страны Антонов податься не посмел. Там его разоблачили бы в первом же городе, в любом населенном пункте. Липовые документы? Не думаю: и достать их не просто, и опасно с ними, а на опасность разоблачения, вы сами говорите, Антонов не пойдет. Что же ему остается?
— Что?
— Скрываться на территории, которая во время войны была оккупирована фашистами. Там и архивы не сохранились, и люди в большинстве своем новые…
— Ну, уж нет, — перебил Медведев, покачав головой, — с этим я не согласен. Какие-такие новые люди? Откуда? Взять хоть бы наши деревни. Правда, и тут хватает пришлых, однако любого из них мы, коренные, и узнать успели, и проверить сотни раз. Так, небось, и в других местах: без проверки — ни шагу.
— А как же там, где если не все, так подавляющее большинство населения после войны переменилось? В бывшей республике немцев Поволжья, например, или в Крыму? Наконец у нас в Калининградской области, где все до единого люди новые, переселенцы из других мест? Ведь именно там у нас и был разоблачен самими вашими переселенцами сын Антонова Алексеев.
— Вот-вот, — подхватил Медведев и даже прихлопнул ладонью по крышке стола, — совершенно правильно: разоблачили волчьего последыша! А потому и не поедет туда сам этот волк. Ни в жисть не поедет: вдруг да и его кто-нибудь из нашенских переселенцев опознает?
— Заколдованный круг, — хмыкнул Буданов. — Выходит, ему вообще нет места на нашей земле?
— Не должно быть места! — с суровым упорством уточнил хозяин. И искать его, если вас мое мнение интересует, надо там, куда русский человек из-за незнания местного языка не поедет.
— Например?
— В Прибалтике, вот где! Там, да еще в глуши. Попробуй, найди его, ежели он по-местному ни “гу-гу”, да вдобавок каким-нибудь сторожем при складе околачивается. Одно слово — тише воды, ниже травы.
“Верно! — хотелось крикнуть Зосиме Петровичу. — Верно, чудесный ты мой человек! Ведь и подследственный Алексеев назвал Прибалтику, точнее Эстонию, куда мог сбежать его отец. А сбежал ли туда — узнаем, послав запрос эстонским чекистам!”
В это время бабка Мария пригласила собеседников обедать. После обеда, как на зло, опять зачастил дождь, и Буданов подумал, что едва ли ему удастся сегодня попасть в Старищи. Хозяйка, словно бы догадалась о сомнениях гостя, начала уговаривать:
— Ночуй, сынок, места хватит. Как засветает, я тебя разбужу.
А хозяин, поддерживая жену, добавил:
— Галопом нестись — не дело делать. Этак и мимо важного проскочить можно. Верно Марья говорит: ночуйте. — И, немного подумав, посоветовал: — В Старищи успеете. Сначала к соседям нашим в Хрычково неплохо бы заглянуть. Село большое — недаром в нем гитлеровская комендатура была. Да и досталось тамошним мужикам покруче нашего. Глядишь, и еще ясней следок двуногого волка высветлится.
Последние колебания Зосимы Петровича развеял Витя. Пнув ножонкой надоевший самосвал, он подошел к подполковнику и решительно заявил:
— Оставайся, дядя. В прятки играть будем. Только тебе первому водить. Ладно?
— Ладно, — рассмеялся Буданов, — уговорил. В прятки, так в прятки…
…Улеглись, когда колхозный сторож Иван Михайлович отправился на свой ночной пост. Витя первый забрался на теплую печь и вскоре затих там. Бабка Мария устроилась на широкой лавке возле печи. А гостя уложила на единственную в горнице кровать, на пуховики, мягкие, как в его собственном деревенском детстве.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
И опять в путь, к новой деревне, к Хрычково…
Сколько сотен, быть может, тысяч километров исходил уже Зосима Петрович Буданов по родной земле! Чекистские походы по глухим, непроходимым лесным и болотным дебрям Прибалтики, где в первые послевоенные годы пришлось разыскивать, преследовать и уничтожать бандитские шайки буржуазных националистов и гитлеровских последышей; и более ранние, фронтовые походы офицера-артиллериста по военным дорогам и бездорожью, до предела заполненные почти не прекращавшимися боями с сильным, грозным, жестоким врагом; и совсем уже давние, когда деревенский подросток, бедняцкий сын Симка Буданов, только-только начинал совершать свои первые в жизни самостоятельные шаги.
Ему не было еще и шестнадцати лет, когда голод, нахлынувший вслед за неурожаем, вытолкнул парнишку из отцовской семьи, из родной деревни. Все решилось однажды вечером, когда мать вместо ужина выложила на стол пяток отваренных в кожуре картофелин:
“Больше, детки, в избе ничего нет…”
А отец разломив свою долю на две части — для самых младших — с необычной, несвойственной ему дрожью в голосе добавил:
“Жмись, не жмись, до нового урожая всем нам не дотянуть. На подмогу надеяться тоже пустое: кругом голод. Искать надо, где посытнее. — И, подняв постаревшие от горя глаза на Василия и Зосиму, произнес последнее, на что хватило решимости: — Вам придется уйти, вы старшие”.
На рассвете — чтобы соседи не видели, чтобы не плакали младшие братья — покидали деревню. Мать рыдала возле калитки, отец то ли укорял, то ли пытался успокоить ее:
“Полно слезы-то лить, слышишь? Не мы гоним, голодуха гонит из дому. Может, в городе по-хорошему им обернется. — А проводив сыновей до околицы, крепко обняв их на прощание, в последний раз глянул в глаза одному и другому: — Людьми будьте. Как бы трудно ни пришлось, — по правде живите. Надо есть только тот кусок, который сам заработаешь, а чужое, обманом нажитое — не в прок. Полегчает у нас — верну, а пока…”
Повернулся, побрел в предрассветную синь и, ни разу не оглянувшись, исчез в сонной тишине деревенской улицы. А ребята — одному шестнадцать, другой двумя годами старше, — постояли еще с минуту, придавленные свалившейся на них безвыходностью, и, покоряясь неизбежному, тоже тронулись в путь.
Вместе пробыли недолго: Василию посчастливилось поступить чернорабочим на завод в Рязани, а Зосиме не нашлось в этом городе места, как ни искал. Да и кто возьмет на работу узкоплечего, хилого деревенского неумеху, если слесари, токари, фрезеровщики и литейщики, мастера первой руки, из-за тогдашней безработицы с утра до ночи околачивались на бирже труда?
