Он вымученно улыбнулся:
— Даже не знаю. Мне тут пришло в голову… Вы… мне показалось, вы с ней знакомы.
— Но, Лоуренс, — возразил я, — она же именно к вам обратилась.
Это была правда. Если бы он не осуществил свою затею с поликлиникой, если бы он не отправился именно в ту деревню, он больше никогда в жизни не увиделся бы с Марией. Некая часть моей натуры — черствая, загрубевшая, сокрытая на самом дне моей души — испытала определенное удовлетворение. Лоуренс грезил о том, как придет к людям, как будет делать широкие символические жесты перед восторженной публикой, но, едва столкнувшись с реальностью, растерянно развел руками.
Конечно, я не собирался оставаться в стороне. Конечно, я решил выяснить, что произошло. Конечно, я сознавал, что должен вмешаться. Но покамест испытывал невеселую радость от того, что Лоуренс сам себе выкопал яму.
Той же ночью я поехал к ней. Ехал, не зная наперед, что ей скажу. В последний раз я был у нее незадолго до поездки в город. Тогда я обещал ей вернуться на следующую ночь, но так и не выбрался.
Дорогу опять преграждал кордон. На вопрос: «Куда едете?» — я ответил: «Просто катаюсь». Эта фраза заметно озадачила молодого солдата, приказавшего мне съехать на обочину. Он заставил меня выйти из машины и распахнуть все дверцы, чтобы он мог провести доскональный обыск: под сиденьями, между сиденьями, в бардачке, в багажнике, под капотом. Ничего не обнаружив, он был вынужден меня отпустить. Но дальше я отправился с чувством вины. Точно и впрямь вез сверхсекретную контрабанду.
Перед хибаркой стояла белая машина. Та или не та, которую я видел у дома Бригадного Генерала? Я проехал мимо, не останавливаясь. Ждать было бессмысленно, но я решил сдержать слово — просто покататься. Я ехал во тьме, преодолевая милю за милей. Наконец, немного не доехав до эскарпа, я свернул на обочину и остановился. Ночь была теплая, небо кишело звездами. Со всех сторон посвистывала на ветру трава. Я присел на горячий капот машины и уставился во мрак.
Мне было хорошо вдали от всех и вся, в одиночестве. На какое-то время даже показалось, что моя жизнь существует отдельно от меня, точно шляпа или рубашка, которую я уронил на пол и могу задумчиво отпихнуть ногой. И тут меня посетило странное видение.
Я увидел со стороны, как вхожу в хибарку Марии. Мария выглядит как обычно, но платье на ней совсем незнакомое — желтое, блестящее. Я подошел к ней и взял ее руки в свои — так, как никогда не делал раньше. Чувство, нахлынувшее на нас теплой волной, требовало не слов, а действий.
Я сказал ей:
«Мария, поедем со мной».
Она растерялась. Не поняла, что я хочу этим сказать.
«Нет ничего невозможного, — сказал я ей. — Поедем со мной».
«Но я должна стеречь магазин».
«Нет. Ты меня неправильно поняла. Ты думаешь, мы поедем ненадолго? Нет, мы поедем навсегда. Уедем отсюда. Все бросим. Твою работу, мою работу. Твой дом, мой дом. Мы поедем в большой город, поженимся и будем жить вместе, начнем все заново. С самого начала».
Она покачала головой.
«Поедем, — твердил я. — Я тебе не лгу. Нет ничего невозможного».
И я осознал, что так и есть. Осознал, как легко перевернуть мир.
Но вдруг что-то изменилось. Мария покачала головой. Платье на ней было уже другого цвета. Будущее, ускользнув от меня в теплом сумраке, истаяло. Не те чувства. Не тот возраст. Поздно! Силы оставили меня. Я слез с капота, сел за руль и поехал обратно.
Белая машина все еще стояла у хибарки.
Я вернулся в больницу. Мой мир дожидался меня на своем обычном месте. Темные здания, внутри лишь разруха да пустота. Комната с моим скудным имуществом. Лоуренс Уотерс, спящий с запрокинутой головой.
Я долго стоял рядом. Рассматривал его. В полумраке его лицо казалось еще моложе, чем на самом деле. Оно выглядело недостаточно юным для детской невинности, но все равно слишком мягким и бледным, беззащитным перед грубой силой. Эту грубую силу воплощал в себе я. Меня осенила невесть откуда взявшаяся мысль: «Как легко размозжить голову спящего! Один сильный, резкий удар подходящим орудием — и готово дело».
Потому что теперь я понимал: это он — мой враг. Враг не снаружи, не во внешнем мире, не за оградой больницы. Враг проник внутрь. Пока я спал.
Мало ли что ночью взбредет в голову. Но раньше у меня никогда не бывало таких мыслей. Ужасно, каким будничным, каким непроизвольным может быть помышление об убийстве. Я шуганул эту мысль, а заодно и себя самого со всей моей озлобленностью — и лег спать.
XIII
Однако ночные мысли больше не рассеивались вместе с темнотой, а стали потихоньку прокрадываться и в нормальную, дневную жизнь. Я не отступал от заведенного порядка: выполнял свои обязанности, был верен своим привычкам. Но мое лицо сделалось забралом, за которым скрывался чужак. Не то чтобы совершенно незнакомый. Темный близнец, вернувшийся после долгой отлучки…
Конечно, он был лишь временным жильцом. Я мирился с его присутствием, зная, что надолго оно не затянется — дня два, не больше, пока не уймется гнев; тогда я выдворю чужака и снова стану добропорядочным человеком.
День-два растянулись до трех-четырех, а там и до пяти-шести. Тем временем я наблюдал за внутренней борьбой Лоуренса. Размышления над дилеммой пожирали его изнутри. Он буквально чах на глазах. Я зачарованно следил за его душевными муками — ухищрениями математика, бьющегося над неразрешимым уравнением.
Воцарилась атмосфера какого-то неясного ожидания. Все находилось в подвешенном состоянии. Это ощущалось не только в нашей комнате, но и во внешнем мире. Даже проезжая или проходя по длинным городским улицам, я чувствовал электрическое напряжение. Надвигались какие-то события. Места и закоулки, которые долгое время были неизменными декорациями моей жизни, неуловимо преображались.
Мама Мтембу действительно обзавелась бильярдным столом. Как-то утром, делая покупки в супермаркете, я своими глазами увидел, как эту ценность провезли по улице на грузовике. Вечером того же дня, когда я зашел выпить виски, стол был уже установлен в баре. Вокруг толпились известные мне военные и какие-то совсем незнакомые люди: одни играли, другие просто смотрели, но все пьянствовали.
В последнее время у Мамы стали собираться уже не те посетители, что прежде. Вероятно, военные притягивали новый контингент. Среди тех, кто приходил поодиночке, преобладали женщины с ярко, бесстыдно размалеванными лицами. Не знаю уж, откуда они взялись — то ли из окрестных деревень, то ли вообще из-за границы, — но захаживали они сюда не просто так. И вскоре в бар проложили дорогу дальнобойщики с автострады. Раньше они сюда никогда не заезжали. Итак, среди моих знакомцев, людей тихих и робких, искавших в баре простого человеческого общения, стали мелькать иные, новые, грубые лица. Атмосфера стала более раскованной, голоса — громче. В чем-то стало веселее, но в воздухе запахло опасностью. Однажды я наблюдал, как ни с того ни с сего завязалась драка — солдат и шофер принялись почти вслепую молотить друг друга кулаками, — но вскоре побоище столь же беспричинно прекратилось, заглушенное стуком бильярдных шаров и звоном мелочи в кассе.
Спустя некоторое время эта атмосфера насилия, которую принесли с собой чужаки, выплеснулась из бара на городские улицы. Однажды ночью произошло ограбление. В супермаркет заявились четверо вооруженных мужчин в масках. Покупателей в этот момент не было. Банда избила менеджера, опустошила сейф и умчалась прочь из города по главной улице, постреливая по фонарям. Случай был беспрецедентный. Дотоле ту разрушительную роль, которую в других местах играет насилие, в этом городе играла скука. Несколько дней все только и говорили что об ограблении и банде.
Пострадавший менеджер — его несколько раз ударили рукояткой револьвера по голове — обратился к нам в больницу. Я зашил ему глубокую рану над глазом. У менеджера был шок: он вновь и вновь принимался рассказывать, как они спокойненько вошли в магазин, точно с неба свалились, четверо безликих.
— Какая у них была машина? — спросил я. — Вы разглядели?
— Отлично разглядел. Белая «тойота».
Белая машина. А что за автомобиль стоял тогда у хибарки Марии — тоже «тойота»? В этом я не мог быть уверен, поскольку в марках автомобилей ничего не смыслил, но втайне не сомневался: да, «тойота», та самая. Конечно, догадка была безосновательная: белых легковушек на дорогах тысячи. Но я счел совпадение не случайным. Теперь, отлучаясь по вечерам из больницы, я держался настороже.
Марию я не навещал — хотел посмотреть, как поступит Лоуренс. По вечерам я ходил только к Маме и не возвращался, пока не напивался допьяна.
В баре часто появлялся и полковник Моллер. Подобно мне, он устраивался поодаль, в каком-нибудь темном углу. Подобно мне, он постоянно наблюдал за происходящим вокруг. Его глаза поблескивали в полумраке. Как-то раз он перехватил мой взгляд и с ироничным видом приподнял над столом бокал — ваше здоровье, дескать.
