– У вас есть незаконные дети?
Амлен покачал головой:
– Нет. – В его жизни были женщины, и обета целомудрия он никогда не давал, но Амлен всегда проявлял в таких делах предусмотрительность, которая до сих пор оправдывала себя. – Но если бы были, то я признал бы их своими и растил бы их так же, как растил меня мой отец.
Заслышав за спиной шаги, Амлен обернулся. К ним подошла графиня де Варенн в сопровождении служанки. Очевидно, она молилась в церкви и на пути к выходу остановилась, чтобы поздороваться с ним. Ее лицо было таким бледным, что на фоне темной мантии и белого вимпла казалось обескровленным; и всем видом своим графиня походила на монахиню.
– Миледи, – поклонился Амлен.
Ее приветственная улыбка была сдержанной, но искренней.
– Милорд виконт, – поздоровалась она с Амленом и не забыла кивнуть Джеффри. – Вижу, что нас с вами привело сюда одно и то же – желание помолиться о душах дорогих нам людей.
– Это так, миледи, – вежливо ответил Амлен. – Может, вы позволите сопроводить вас обратно во дворец?
Она согласно склонила голову:
– Буду рада вашему обществу.
Холодный день уже клонился к вечеру, кода они вышли из собора и направились к донжону.
– Я слышала то, что вы говорили племяннику, – призналась графиня де Варенн. – Это были добрые и мудрые слова.
Амлен пожал плечами:
– Я хорошо понимаю его положение, потому что сам через это прошел. Жизнь незаконного королевского отпрыска имеет и свои преимущества, и свои тяготы. Джеффри придется нелегко, но паренек он смелый. И раз я могу поделиться с ним собственным опытом, то почему бы не подбодрить мальчика?
Некоторое время они шагали молча, и потом Амлен со всем возможным тактом осведомился у своей спутницы, как она себя чувствует.
– Хорошо, милорд, – ответила она с достоинством. – Приближается праздник Рождества Христова, и я готова возрадоваться вместе со всеми.
Амлен позволил себе скупую улыбку.
– Отец рассказывал мне, как однажды в Рождество был в соборе. Заметив у двери служителя, позвал его и спросил, нет ли новостей. Служитель воскликнул: «Сир, новость есть, и какая!» Отец потребовал тут же все рассказать и получил такой ответ: «Сегодня родился наш Спаситель, Иисус Христос!» – Амлен усмехнулся. – Отец устыдился своего поведения, а священнослужителя вознаградил за тонкий урок и сделал его своим капелланом.
– Прекрасная история, – согласилась Изабелла. – Она напоминает нам об истинном значении Рождества.
У дверей донжона она распрощалась с Амленом – присела в реверансе и поблагодарила за эскорт. Амлен задержался, глядя ей вслед, и обратил внимание, что она подоткнула за край вимпла веточку остролиста с красными ягодами. Эта деталь заставила его улыбнуться. Графиня – милая, воспитанная женщина, очень скромная, но ни в коем случае не серая мышка. Мысль о том, что она станет женой его брата, была неприятна, как мысль о том, что дорогим мечом будут соскребать грязь с обуви. Но такова жизнь, и такова воля Генриха. Амлен знал, что ему остается только одно – быть прагматичным и отстраненным.
* * *Три месяца спустя свежим мартовским утром Генрих приветствовал Алиенору крепким поцелуем в губы. Она вернулась в Ле-Ман после поездки в Англию, где от имени супруга занималась государственными делами. Эта недолгая разлука сгладила разногласия между ними, но не успела отдалить их друг от друга. Генрих оценивающе глянул на талию жены.
– Либо ты отлично трапезничала в Англии, – сказал он, – либо у тебя есть для меня хорошее известие, любовь моя.
– Да, в Рождество ты подарил мне еще один подарок, – усмехнулась она. – Жди ответного презента осенью.
Генрих тут же исполнился мужской гордости и самодовольства.
– Ха, что-то пока не слышно о том, что новая супруга Людовика собирается преподнести ему подобный подарок. Все-таки для такого дела нужен мужчина. – Он поцеловал Алиенору в щеку. – Я должен идти, но вернусь к тебе позднее, отобедаем вместе. – И в тот же миг исчез в свойственной ему манере.
Алиенора в отчаянии всплеснула руками, но потом невольно улыбнулась.
* * *Несколькими часами позднее она вместе с Генрихом сидела в своих покоях за длинным столом. Восковые свечи лучили теплый желтый свет, в очаге уютно потрескивали дрова. Алиенора нарядилась в платье из шелковой парчи, в которой цвета переливались один в другой, словно красные и золотые языки пламени. В уединенности личных покоев она убрала волосы в простую косу, переплетенную золотистыми лентами. Королева знала, что в мягком полумраке выглядит притягательно, а новая жизнь, растущая в ее чреве, придавала ей могущества.
Генрих оглядел мягкий овал ее живота.
– Возлагаю надежды, что Господь благословит нас еще одной девочкой, – сказал он.
– Обычно мужчины желают сыновей, – заметила Алиенора.
Генриха позабавили ее слова.
– Только те, которые не могут породить их. С Людовиком случился бы удар, если бы он услышал, что я хочу дочь. Когда сыновья разбавлены дочерьми, это отнюдь не повод для насмешек. Разумный отец может устроить через их замужество очень полезные союзы. – Он улыбнулся и откинулся на спинку кресла. – Думаю, если мои надежды сбудутся, то девочку мы назовем Алиенорой в честь ее несравненной матери.
– Да, так и сделаем, – поддержала она его шутливый тон.
Они вели себя как ловкие партнеры в танце или как осторожные противники в поединке на мечах.
Неожиданно Генрих приподнял скатерть и заглянул под стол.
– Дитя, что ты там делаешь? – спросил он у маленькой Матильды, которая возилась у его ног.
Девочка подняла на отца глаза.
– Папа, я башмачник, – со всей серьезностью ответила она. – Тебе нужны новые сапоги?
Генрих со смехом сказал:
– Обычно такие вопросы решает мой канцлер, но… да, конечно, нужны.
Маленькая башмачница стянула с него сапоги и стала внимательно их рассматривать. Она вертела их так и сяк, сворачивала и разворачивала длинные носки сапог и деловито задавала отцу вопросы, которые, по ее мнению, задают настоящие сапожники. Генрих вскинул брови.
– Значит, будущее этого ребенка определено: будет работать с кожей, – сказал он Алиеноре.
– У вас это в роду, не так ли? – напомнила она супругу, чем вызвала у него бурное веселье: Вильгельм Завоеватель, его великий прадед, был внуком обычного кожевенника. Генриха, вполне уверенного в себе, этот факт забавлял, а не смущал.
Матильда тем временем заявила, что должна пойти «в мастерскую», и просеменила к углу, где стояла обувь.
Генрих допил вино, и они с Алиенорой с улыбками переглянулись. Дети могут разбить семью, но могут и сплотить ее.
– Хо, госпожа, готовы ли мои новые башмаки? – крикнул Генрих.
– Почти, папа! Нужно еще подождать!
– Твой отец не умеет ждать, – сказала дочери Алиенора. – Не думаю, что хоть кто-нибудь когда-нибудь осмеливался требовать от него терпения.
Генрих возразил, наполняя вновь свой кубок:
– Я могу подождать, если нужно.
Матильда вернулась к нему, вся розовая от усердия. На каждом сапоге теперь красовалось по зеленому кресту, вышитому на длинных носках неровными крупными стежками.
– Готово, папочка, – сказала она. – Они теперь совсем новые.
Грудь Генриха сотрясалась от сдерживаемого смеха.
– Да, вижу, верно – совсем новые. И такие красивые – ни у кого таких больше нет.
– Конечно нет, папа. Они новые и поэтому стоят пять марок.
Генрих едва не прыснул вином:
– У кого вы научились этому, госпожа башмачница? Коли вы требуете такую сумму, пусть сапоги покупает мой канцлер!
– Но, папа, это особенные сапоги! – объясняла Матильда. – Их можно носить и так, и вот так.
Она перекинула носок на одном из сапог в сторону, демонстрируя достоинства товара. С изнанки свисала длинная зеленая нитка. Матильда села на пол и с уморительной важностью вновь обула отца.
– А дар убеждать и практичность – это у нее от меня, – пробормотала Алиенора, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
– О, ну что тут поделаешь, – сдался Генрих. – Но деньги все равно придется просить у канцлера, потому что ключ от казны у него. А от себя лично я дарю вам, госпожа башмачница, вот это. – Он стянул с мизинца узкое золотое колечко и протянул дочери.
Матильда приняла подарок, присела в реверансе и стала пятиться назад с мелкими поклонами, как делают торговцы. Генрих фыркнул и махнул рукой няньке, чтобы та забирала девочку и уложила ее спать.
Потом он поправил надетые дочерью сапоги, но отпарывать неумелые зеленые стежки не стал. Сердце Алиеноры переполнилось благодарностью за то, что он не уничтожил детский подарок, и за то, что вообще нашел время поиграть с дочкой.
– Вот если бы ты всегда был таким, – проговорила она.
Он приподнял одну бровь:
– И ты тоже, моя любовь.
Дверь открылась, и появился камерарий, который привел священника, служащего при дворе Теобальда Кентерберийского. Алиенора следила за их приближением, отметив, что священник хмур, лицо его посерело от усталости, а полы одежды в грязи.
