— Не спорю, — хмыкает и смотрит на мой живот, а потом тянет руку, — надеюсь, что там будет дочь.
— Держи руки при себе, — тут же отсекаю попытку к себе прикоснуться.
Серьезным потемневшим взглядом смотрю ему в глаза. Хватит, хорошего понемножку. Я устала. Хочу отдохнуть. Хочу спокойствия. Хочу свою игрушку назад. Она меня расслабляет!
— А я надеюсь, что сын.
Мальчишка. Мой. Защитник.
— Сестричка, — тут же перебивает меня Полина, подходя ко мне и положив обе ладошки на мой живот.
— Правильно, дочь, будешь с ней играть, — обнимает Полину, а она прижимается к нему и счастливо выдыхает нам.
— А теперь мы будем жить вместе? Да, мамочка?
Камаев улыбается и целует Полю в висок, не отрывая взгляда от меня.
— Обязательно будем. Когда поедем в наш большой дом?
— Никогда, — хамлю в ответ Камаеву. — Это решение принимать не тебе. Я устала и хочу отдохнуть. Папе пора, Полина.
— Поля, мама действительно устала. Но мы завтра с тобой обязательно поедем смотреть наш новый дом. И ты постарайся уговорить маму.
Я встала, поцеловала Полину в щёку и сказала:
— Целуй папу и беги чистить зубы, малыш.
Полина с Джоем побежали в ванную, а я осталась тет-а-тет с Камаевым.
— Перестань пытаться давить на меня через Полину. Я не поеду за город с ребёнком, это не обсуждается.
— Ты поедешь в новый дом, и это не обсуждается, — улыбается и хмыкает, не спуская глаз с живота, чем только раздражает. — Я тот дом продал.
Бросаю на него пристальный взгляд. Мне нравился тот дом, не смотря на весь негатив с ним связанный, и сейчас взгрустнулось. Судя по тому, что катается он на новом Мерсе, старый тоже продал. Не спрашиваю, хоть и хочу.
— Я хочу назад свою игрушку, — повторяю негромко и с угрозой в голосе. — И снимок.
— И что ты с ним будешь делать? — иронично смотрит на низ моего живота и смеется.
Моя бровь игриво взлетает вверх, губы трогает насмешливая улыбка.
— Рассказать?
— Я бы не отказался на это даже посмотреть, — парирует мне, но улыбка уже не такая добрая, его взгляд темнеет.
Вот как этот чёрт это делает?!
Минуту назад я его выгоняю, а теперь стоим и флиртуем, обсуждая секс игрушки.
Фыркаю:
— Проваливай уже, это невозможно просто, — взгляд непроизвольно смягчился. Гормоны. Кто бы ни был внутри меня, он тоже на его стороне. Бесит.
— Ты смущена? Ты? Тогда я обязан его вернуть тебе и наблюдать за тем, как последний извращенец, как ты трахаешь им себя. Никогда не признавал эти игрушки, но в твоем исполнении это точно увижу, — его голос хрипит, а сам Камаев идёт к выходу.
— Вы очень самонадеянный человек, Игорь Павлович, — хмыкнула, проходя за ним в коридор.
Молча наблюдала за ним, пока он собирался, а потом, когда он уже уходил, негромко брякнула:
— Поздравляю, папаша.
Не дожидаясь его реакции, ушла в ванную за дочерью.
Полина была на седьмом небе от счастья и щебетала без умолку до полуночи. Рассказывала, что у нее будет сестричка, и что она будет делиться с ней своими заколочками и резинками, и будет заплетать ей косички.
— А если у тебя будет братик? — спросила, глядя на любовь всей своей жизни.
Смотрю, как бровки на красивом личике хмурятся, как папины темно-карие глаза тут же ловят мой взгляд.
— Папа сказал, что будет сестричка.
— Папа не знает, — улыбаюсь, — это ему бы так хотелось.
— Пусть будет так, как папа сказал, — уверенно говорит Поля.
Камаев гордился бы своим отпрыском. Красивая, весёлая, обожает его и готова слепо подчиняться его приказам.
— Спи, — улыбаюсь, целую дочь, прижимаю к своему животу и тоже закрываю глаза, не могу даже поверить, что в ее детской кроватке нас уже не двое, а трое. Уму непостижимо.
Я осталась ночевать в детской, чтобы не оставаться в своей огромной постели и не вспоминать порочные фразочки, которые Камаев бросил мне перед отъездом. Не хочу, чтоб меня измучили эротические сны.
38
Я вывалился в прохладную летнюю ночь и самодовольно улыбнулся, потирая глаза. Охренеть! У меня скоро будет второй ребенок. Это просто пиздец какой-то. В сорок четыре стану отцом ещё одной чудесной малышки.
То, что я тупой ослина, понял только сейчас. К херам. К херам прошлые недопонимания, злость, ненависть тупую и разрушающую. Бог мне даровал такой шанс, и я его не упущу.
— Никонов, не спишь? Что хочу, — смеюсь, — мог бы уволить, но ты давно на меня не работаешь. Не смешно? Понимаю. Я звоню тебе сказать спасибо за Альку, ты настоящий мужик. И да, поздравь: у меня будет ребенок.
— Да неужели сказала? — орёт в трубку Женька, а я улыбаюсь.
— Сказала, теперь не отвертится.
— Давно пора было козлину выключать. Она не заслуживает скотского отношения.
— Да я её… — меня штырит так, что в горле ком застрял.
— Я тебя пристрелю, если обидишь.
— Женой сделаю.
— Дурное дело не хитрое. Ей любовь твоя нужна и забота.
— Я эту дрянь никогда не переставал любить, — скалюсь и потираю затылок, засмотревшись на окна квартиры, где спят мои девчонки.
— Следи за своим языком, Камаев.
— Я её не обижу, я хочу этого ребенка.
— Я бы хотел тебе верить, но реальность орёт об обратном.
— Четыре года назад не я смолчал. Я к ней вернулся, чтобы ползать в ногах, а вы…
Я понимаю, что опять мысли только о том, что столько лет просрано. Женька молчит, и я молчу…
— Аль, выходи, я внизу, — звоню своей недотроге на следующий день и улыбаюсь.
На заднем сидении валяются подарки для малышки, конечно же, есть и для её мамы.
Родители ждут нас в новом доме, я тоже волнуюсь. Это совершенно другой дом. Он светлый, двух этажный, и здесь огромный сад с качелями и летней альтанкой.
Алина выходит, держит за одну руку Полю, в другой поводок с Джоем. Тот, видя меня, привычно скалит зубы, словно его любимой хозяйке что-то угрожает.
Алина выглядит бледной, Полина тоже идёт притихшая. Не бежит, как всегда, и не кидается мне на шею, идёт скромно за руку с мамой.
— Привет, малыш, почему грустим? Дедуля и бабуля ждут нас с нетерпением, — обращаюсь к дочери, но почему-то внутри как-то беспокойно.
— О, у нас такая драма, — саркастично закатывает глаза Аля, отстёгивая поводок добермана.
— Папочка, а когда она родится, ты же будешь меня сильно-сильно любить? Ты же не будешь любить сестричку сильнее? — спрашивает, а нижняя губа выпячивается от обиды и подступающих слёз.
— Поль, смотри мне в глаза и читай по губам: я буду любить тебя всегда, потому что ты мое солнышко. Но я так же буду любить твою сестричку. Ты же хочешь, чтобы и её любили? — прижимаю маленькое тельце к себе, пальцами смахивая капельки слез.
— Да, конечно, — соглашается, когда слышит, что я буду любить её. Потом вновь отстраняется, хмурится, — а маму?!
— Люблю ли я маму? — смотрю Алине в глаза и хмурю брови, ведь понимаю, что дочь хочет быть уверенной в том, что наша семья настоящая. — Люблю и всегда любил, просто наша мама часто папу обижала, — играю низко, но говорю, что думаю.
— Зато наш папа соткан из золотых нитей и одуванчиков и мухи не обидит, — бесится Алина в ответ, не проникнувшись моей речью.
— Видишь, даже сейчас не хочет меня поцеловать в щеку, а злится. Что мы ей скажем на это, а дочь?
— Целуй, — хитро улыбается Полина, глядя на мать.
— Ладно, — жмёт плечами Аля и делает шаг к нам.
Наблюдаю за ней. Неужели лёд тронулся? Она подходит, целует сидящую у меня на руках дочь и улыбается ей:
— Поцеловала, видишь.
Не задерживаясь, садится в машину и ждёт, пока я усажу Полю в автокресло.
— С каких пор барин водит сам? — спрашивает негромко, когда я сел за руль.
Усаживаю дочь в кресло, не отрывая взгляда от хмурого лица Али. Бесится девочка, гормоны играют. И если судить по отсутствию игрушки, ей действительно хреново.
— Это дело времени, Аль, я потерплю. Впервые, поверь. И ты сделаешь это сама со мной, а о своей игрушке забудь, я сжёг тот ящик Пандоры. Теперь только оригинал.
