— Ха! — засмеялся Бегис. — Куда ветер, туда и он. Узды и седла не знает. Сядешь — сбросит. А не сбросит, то занесет не в ту сторону.
— Взнуздать надо, — неуверенно предложил Мыржык.
— Ты взнуздал?
— Нет.
— Кто же возьмется за такое дело? Степные кони норовистые и зубы пускают в ход, и копыта.
— Суфи сможет, — поспешил переложить на кунградского хакима непосильную задачу Мыржык. — Суфи всех взнуздывает.
Усомнился в магической силе суфи Бегис. Конечно, на многих накинул узду Туремурат-суфи, но это были все объезженные кони. А вот на вольного, степного, накинет ли?
— Может, кто-то уже оседлал Мамана? — высказал предположение Бегис. — Братец наш старший не появлялся в Мамановом ауле?
— Не появлялся. Хотя про Айдоса плохое не говорит…
— А хорошее?
— Хорошее тоже.
— Да, степной конь. И скачет неизвестно куда… Мыржык закачал головой: нет, мол, знает. Сказал весело:
— В Россию.
То, что Маман зовет всех соединиться с русскими, знал Бегис. Однако зов этот был негромок и мало кого трогал. А вот что скачет уже на север Маман, узнал один только Мыржык. И от кого? Неужели от самого старика?
— Видел скачущего? — спросил Бегис, удивленный такой переменой событий.
— Не видел. Но с русскими якшается и вызнает все про них. Война там, бьются который год.
— Ойбой! Кто с кем бьется? Русские-то под одним ханом ведь живут…
— С пришельцами бьются, — объяснил Мыржык. — На русских иноверцы нападают.
Хоть и далеко все это от Бегиса, однако чем-то тревожит его душу. Сразу не поймешь — чем. То ли близостью событий: русский аул почти что рядом, то ли отношением к России соплеменника своего — бия каракалпакского.
— Что же Маман, помочь хочет русским? — с беспокойством спросил Бегис.
— Нужна тигру помощь муравья! — усмехнулся Мыржык. — Не заметит, как задавит его лапой. Муравью бы помочь.
— Какая помощь, если борется тигр с тигром! Иноверцы небось тоже сильны…
— Никифор говорил: «Силен француз!»
Выдал свою тайну Мыржык. Не было наказа суфи появляться в русском ауле. Запрета, правда, тоже не было. Но поступают братья теперь только по велению кунградского хакима, его желания выполняются — не свои. А тут свое желание толкнуло Мыржыка на опрометчивый поступок.
Выдал тайну Мыржык и с испугом глянул на Бегиса: что брат скажет? Не разгневается ли?
— Был, значит, в русском ауле? — спросил Бегис. Не поверил вроде оброненному слову. Не хотел поверить.
— Конь переступил черту, проведенную богом, — попытался оправдаться Мыржык и весь вспыхнул, выдал себя. — Не заметил, как оказался у русских. Там ни колышка, ни жерди воткнутой нет. Земля и земля. Доехать до большой России можно, не узнав, что едешь по ней.
— Один твой конь переступил черту? — стал дознаваться Бегис.
— И Мамана.
— Он-то шел первым?
— Да.
Застлало огорчение глаза Бегиса. Ничего не видел он уже и видеть не хотел. Тронул коня, в степь погнал его, чтобы одному остаться, да остановил его Мыржык. Крикнул вслед:
— Видел в русском ауле быка счастья и богатства. Такими словами не только остановишь — с седла скинешь.
Оглянулся Бегис. Посмотрел ошалело на брата: что говорит? В своем ли уме?
— Да, нашего быка. Его Айдос подарил своему Али, а тот отдал как калым за дочь Гулимбет-соксанара.
— Не шути, Мыржык!
— Если б шутил…
Заскрипел зубами Бегис. Не было еще такого несчастья в семье Султангельды! Не было еще такого позора! Выгнать из загона священное животное! О Айдос, что ты творишь? Проклятия неба мало на твою голову!
— Вернем быка! — крикнул Бегис. Плеть ожгла коня, и тот взвился на дыбки, не зная, в какую сторону кинуться.
— Постой, Бегис! — преградил путь брату Мыржык. — Быка вернешь — счастья не вернешь. Отказался от своего счастья Айдос, отдал другим. Пусть теперь кусает пальцы, пусть ищет утерянное.
Не глупые слова произносил младший брат. Верно ведь: не украли быка завистливые люди, не увели без согласия хозяина. Сам Айдос отдал его, прогнал вроде бы.
Охладел чуточку Бегис. Поугасла злоба. Пламя, если на него вылить кумган воды, стихнет. Слова Мыржыка были тем кумганом воды, что погасил пламя злобы Бе-гиса. Он сказал грустно:
— Прощай, носитель счастья и богатства. Да покарает всевышний того, кто обрек тебя на гибель.
Братья поехали в степь. Она начиналась сразу за камышами. Позади оставались море и река. Впереди равнина, чуть холмистая, покрытая жухлой травой. По этой равнине им предстояло ехать не день и не два. Торопить коней тут нельзя было: на первой версте израсходуешь все силы, на остальные версты ничего не останется. Шагом, без плетки и понуканий, одолевается степь.
Подремывали на ходу кони, покачивались сонно в седлах степняки. Ничего вроде не слышат, ничего вроде не видят. Копыта коней сами находят тропу и идут по ней не сбиваясь.
— Скачет кто-то навстречу в красном халате. Все сразу очнулись и глянули в степь.
— Э-э, да это никак Доспан! — узнал джигит стремянного Айдоса.
— Доспан, — без радости подтвердил Мыржык. — Что ему надо в этих краях?
— Что-то надо, — хмуро произнес Бегис. — У плохого хозяина собака ищет еду вдали от дома.
Верно, навстречу, торопя коня, ехал Доспан. Он весело улыбался, приветствуя братьев старшего бия.
— Радуется, глупец, будто увидел в наших хурджу-нах корм для себя, — сказал Бегис.
— Сейчас мы его накормим, — усмехнулся Мыржык. — Плетка моя давно не ходила по ослиной спине.
Слов бранных немало было брошено Доспану, но ни одно не долетело до него. А раз не долетело, то и не коснулось. Потому, приблизившись, он продолжал улыбаться приветливо. С улыбкой слез с коня и с улыбкой подошел к братьям. Сердитые лица их должны были насторожить стремянного, но не насторожили. Он вроде не заметил ненависти во взгляде Бегиса.
— Мир вам! — сказал Доспан. — Светлой дороги и теплого крова.
— Наша-то дорога светлая, — ответил холодно Бегис. — Светла ли твоя, черноухий?
Черноухим назвал Бегис стремянного — ослом, значит. Есть ли обиднее слово для степняка! Но и его вроде бы не услышал Доспан. Ответил, по-прежнему улыбаясь:
— Светла, бий. По велению дедушки Айдоса еду оповестить всех аульчан об установлении в степи Дня взаимного уважения.
Ты слышишь, Мыржык? День взаимного уважения устанавливает наш братец…
— Ха-ха-ха! — притворно весело рассмеялся Мыржык. — День взаимного уважения. Ха-ха-ха!
— Вы смеетесь, бий, — заметил робко Доспан, — а ведь это прекрасно, люди станут уважать друг друга, заботиться друг о друге. Великий день установил дедушка Айдос.
— Начался этот день? — сдерживая накипающую злость, спросил Бегис.
В новолуние начнется…
— Долго ждать. Начнем сегодня.
Бегис махнул джигитам, чтобы они ехали вперед, оставили его и Мыржыка одних: незачем им было слышать разговор биев с Доспаном.
Когда джигиты отъехали, Бегис сказал:
— Черноухий, жизнь твоя как эта пена на губах коня. Смахну плетью — и нет ее.
Перестал улыбаться Доспан. Догадался, что не для удовольствия взаимного затеяли братья разговор с ним. Слишком зло глядят. Слишком грубо спрашивают. И слова припасли для него самые унизительные. Сказал как мог спокойно:
— Моя жизнь не принадлежит вам, Бегис-бий. Она принадлежит Айдосу-хану.
— Хану?! — взъярился Бегис. — Повтори, несчастный!
— Великое имя произносится раз.
Бегис послал коня на Доспана, чтобы грудью сбить его. И сбил бы, да стремянный ухватил узду и осадил коня. Тот даже фыркнул испуганно и едва не осел на задние ноги.
— Прочь! — замахнулся на стремянного Бегис. — Прочь, черноухий!
Доспан отпустил узду, но с места не сошел. Трясущимися не то от обиды, не то от страха губами произнес:
— Вы должны не гневаться, а радоваться тому, что брат ваш хан.
Вмешался в перебранку злую Мыржык. Ему не терпелось сказать стремянному тоже что-то грубое, обидное:
— Не ты ли, пастух, сделал его ханом? Доспан поднял голову и гордо сказал:
— Айдос-бия объявил ханом правитель священной Хивы, великий Мухаммед Рахим-хан. Он надел на дедушку Айдоса ханский халат с золотым воротником…
Мгновение братья, будто потерявшие дар речи, молчали. Оскорбил их своим уверенным тоном Доспан. Убил наглостью своей. Посмел говорить с биями как с равными. Черная кость открывает рот. Надо заткнуть его, навсегда заткнуть. Но не сейчас, не сразу. Потом, когда все выпытают, когда вытянут из собачьего нутра черное сердце, когда увидят, что в нем скрыто. Тогда!
Мертвыми губами, словно крови в них не было уже и тепло иссякло, Бегис проговорил:
— И на тебя красный халат надел хан?
— Нет. Это подарок Кутлымурат-инаха.
