20
Не покидала душевная мука Айдоса. Птицею могучей сделал бия каракалпаков правитель Хивы. Лети над степью, скликай народ в ханство, собирай роды, объединяй силы под началом своим! Сделал птицей, беркутом сделал, а крыльев не дал. Как полетишь без крыльев, как взовьешься в небо?
Трудная дума у Айдоса. Как обрести крылья? Не все степняки признают старшего бия ханом. Над ханством каракалпакским смеются. Почему — не знает Айдос. Вот и старается узнать. Думает…
День-деньской он в юрте белой. Лежит ли, сидит ли — все мучается мыслью о крыльях.
Бегис и Мыржык — вот крылья! Все чаще называет он имена братьев. Разговаривает мысленно с ними, увещевает их, зовет вернуться под родной кров. Никто не слышит этой мольбы и потому не откликается, потому не спешит утешить старшего бия, освободить его от муки душевной.
Что братья, они далеко! Степняки, живущие рядом, в ауле Айдоса, тоже не слышат сердца своего бия. Глухи стали, да и мало их. Один за одним покидают зимовку, уходят в сторону Кунграда, в аул Бегиса и Мыржыка.
Когда Айдос вернулся из Хивы в ханском халате, ждал одобрения степняков. Преклонения ждал. А они только халат похвалили, поцокали языками: «Япыр-май! Золотой воротник. Щедр Мухаммед Рахим-хан». Воротник золотой поразил их, а титул хана не поразил. Не заметили они, что бий старший поднялся на высшую ступень. Такую высокую, о которой и мечтать не мог никто в роду их.
Айдос хотел услышать: «Наш хан!»- не услышал. Хотел собрать степняков в одно ханство, а они разбежались. Главный аул опустел, будто после урагана или нашествия врагов. Он придумал День взаимного уважения. Сблизить надо было как-то степняков, угасить родовую вражду. Можно ли веками подозревать соседа в злом желании поджечь твою юрту или угнать твой скот? Гонцы Айдоса поскакали в аулы звать людей на праздник примирения. В новолуние он должен был начаться во всей степи.
Когда ждешь от людей доброты, не ограничивай самого себя одним ожиданием. Так учит мудрость. Айдос понял это, когда увидел, что гонцы его, помчавшиеся в далекие аулы, явно задерживались с возвращением. Отсчитывая часы до новолуния, старший бий поймал себя на том, что бегут они быстро и до назначенного срока осталось не так уж много. Ровно столько, сколько нужно для поездки в аул Бегиса и Мыржыка.
«Сам бог послал мне эту возможность примирения с братьями, — подумал Айдос. — Пусть взаимное уважение вернется в нашу семью».
Нелегко было старшему бию пойти на примирение с младшими. Но что не сделаешь ради святого дела мира! Без братьев нет у Айдоса крыльев, а без крыльев не взлетишь над степью.
Он велел оседлать своего доброго иноходца, рыжего с белыми ногами и белым лбом, надел ханский халат с золотым воротником, в руки взял плеть, перевитую сплошь серебряными нитями, и отделанный серебром же кинжал. Сел на коня и поехал в аул Бегиса и Мыржыка. Путь был хоть и недалек, но солнце все же пробежало полнеба, пока Айдос добрался до холма с двумя бийскими юртами на вершине. В дороге он не торопил коня. Когда думает седок и мысль его непроста, нужно ли пускать в ход плеть! Ровный шаг делает и мысль ровной.
«Молодому нужна опора, — рассуждал Айдос. — Как он поднимется на вершину, если под ногой не земля твердая, а песок сыпучий? Ханство каракалпакское разве не опора Бегису и Мыржыку? Стали бы визирями, правой и левой рукой моей…»
Рассуждая так, определял Айдос дорогу Бегиса и Мыржыка. «Поймут братья, что зову их не для укрепления малой семьи нашей, а для укрепления большой семьи каракалпаков, — пойдут за мной».
Перед самым холмом бий поднял глаза к небу и спросил у всевышнего благословения. Дело-то было святое: восстановление мира между братьями.
В ауле царила тишина. Хорошее начало для святого дела. Порадоваться бы надо было Айдосу, да не порадовался он. Насторожила его тишина. Разве день не время для трудов? Не под солнцем ли гнут спину аульчане на своих бахчах?
«Иная жизнь, оказывается, в ауле братьев», — решил Айдос. Успокоить хотел себя этой мыслью. Погнал коня на холм, к юртам Бегиса и Мыржыка.
Рыжий после долгого пути не сбавлял хода. Не взошел — вбежал на самую вершину и здесь у белой юрты остановился и заржал заливисто.
Бегиса ждал Айдос. Средний брат, по обычаю, должен взять повод из рук старшего, помочь ему сойти с коня. Но не вышел средний брат и не взял повода коня. Не вышел и младший. Похолодело сердце Айдоса: опустили полог юрты своей перед старшим братом Бе-гис и Мыржык.
Значит, поворачивай рыжего, возвращайся в свой аул? Но гордость степняка не позволяет так просто принять отказ в гостеприимстве, уйти как побитому псу. Постоять надо, окинуть взглядом юрты хозяйские, аул, степь, разочароваться во всем, признать все недостойным твоего одобрения и твоего внимания и лишь потом повернуть коня или, не поворачивая, проехать прямо, вроде бы дело у тебя не в этом ауле, а в другом, дальнем, а ты только воспользовался удобной тропой.
Но лишь мгновение испытал обиду и горечь Айдос. Не успел он ни повернуть коня, ни погнать его вниз к подножию холма, как выбежала из юрты Мыржыка сноха, красавица Кумар, и кинулась к ногам Айдосова коня.
Отлегло от сердца старшего бия. Значит, не опустили братья пологи своих юрт перед Айдосом, не отказали в гостеприимстве: не было их просто в ауле. И Кумар как хозяйка вышла встречать старшего бия. Слава аллаху, не испытал унижения Айдос!
Кумар коснулась лбом передних ног Айдосова коня, красный платок-жегде едва не упал с ее головы на копыта рыжего.
Айдос посмотрел пристально и с теплотой на сноху. Впервые видел Айдос ее так близко. Знал, что красива и что похожа на пери, знал, но не допускал, что красота ее столь необычайна и столь привлекательна. Когда, коснувшись лбом ног коня, она подняла глаза на Айдоса, он вздрогнул. Будто две ясные звезды метнули в него лучи свои и обожгли сердце.
Никогда не приближал к себе женщин, кроме матери своих детей, Айдос. Никогда не задерживал взгляда на степнячках юных и прекрасных: они были чужими женами или должны были стать чужими женами.
И Кумар была женой его брата. Но он смотрел на нее и не мог оторвать взгляда.
— Где мужчины? — спросил бий, скрывая волнение, которое как хмель полонило его.
— Ускакали в Кунград, бий-кайнага, — ответила Кумар.
Он хотел сказать ей: «Встань, женщина!»- и не сказал. Не мог приказывать ей, хотя всегда приказывал людям и считал это правом своим. Взглядом, однако, попросил подняться. Она поняла и легко вспорхнула. Взяла в руки повод, спросила:
— Дозволит ли хан услужить ему?
Хан! Кумар произнесла слово, которое Айдос так хотел услышать от степняков. Глаза его затуманились счастливой слезой. Что большее мог получить он в этом ауле!
— Услужишь, — сказал Айдос, — если отпустишь повод коня моего.
Обидное сказал, но так мягко и так ласково, что сноха улыбнулась. Просил ее кайнага, даже умолял освободить его из плена, в котором оказался, взглянув в глаза ее. Понимала она это. Потому и не отпустила, не освободила из плена.
— Пренебрегает хан гостеприимством братского крова, — вроде с обидой произнесла Кумар. Легкая грусть затенила ее лицо, и стало оттого оно еще прекрасней.
— Не следует в отсутствие хозяина переступать порог его дома, — ответил Айдос. — Разве ты не знаешь закон степи, сношенька?
— Вы не простой путник, — заметила Кумар. — Вы такой же хозяин здесь, как и ваши братья. И я не чужая женщина, а сестра ваша. Мы теперь одной крови, великий кайнага. Вознаградите мою преданность согласием услужить вам.
«Умна! — восхитился Айдос. — У нее мудрость ханши. Не женой простого бия быть ей! Сама способна править родом, как бий».
— Говоришь, предана мне? — пытливо глянул в лицо снохи Айдос.
— Да, великий кайнага!
Лицо ее побледнело. Волнение пришло к ней, а может, страх: не хотела Кумар быть отвергнутой.
Айдос не отверг ее. Он спросил, сам волнуясь и страшась:
— Чем доказала свою преданность?
— Убила хивинца!
Он обмер, пораженный.
— Что говоришь, сношенька?! Ты защищала себя… Еще бледней стало прекрасное лицо Кумар. Глаза же горели на этом бледном лице как черное пламя. Волю вашу выполнила.
— Разве я приказывал тебе казнить нечестивца? — спросил он, несколько смущенный прямотой женщины.
— Нет, мой хан. Никто не приказывал.
Тогда почему же ты произносишь слова: «Ваша воля»?
— Потому что хивинец знал тайну и мог погубить великое дело, начатое вами, кайнага. Так сказал мне Али.
Снова счастливая слеза вспыхнула в глазах Айдоса. Дочь степняка предана ему, своему народу предана. Благодарность богу лишь можно произнести. И бий сделал омовение лица.
Кумар поняла: бий принял ее жертву. Теперь они единомышленники и понесут вместе свою тайну.
