— Ничего, Нехода, можно и в танке праздник встретить. Главное, чтобы на душе было тепло. А у нас тепло. Ждут нас. Это большое дело, когда тебя ждут, когда ты нужен людям. Человек любит умнеть. Если ты начальник, так ты ему простор дай, чтобы он мог себя показать, покрасоваться. Да еще и подскажи вовремя, если что не так. Дорожить человеком надо, чтобы он в себя поверил, в свою нужность. Что ты скажешь?
— Озяб я зовсим, Борис Семенович. Все це складно вы говорите. Тильки не зимовать же нам у цим танку. Надо итты, шукать шляху.
— Хорошо, Нехода, веди. Природы, я скажу тебе по совести, совсем не знаю.
Зайдер потуже завязал наушники, натянул рукавицы и вылез через люк башни. Ветер заполнил рот, уши, забил дыхание. Дышать приходилось порывисто, часто, увертываясь от сильных порывов ветра. Снег безжалостно хлестал по лицу, обжигая щеки ледяной крупой.
— Куда? — спросил Зайдер.
— Колы не ошибаюсь, за километр влево — хутор. — Нехода стал спиной к ветру.
Они пошли, утопая по колено в снегу. Мороз тысячами игл жалил лица. Впереди пробирался Нехода, за ним плелся Зайдер наедине со своими мыслями.
Он не помнил, сколько времени они шли. Нехода вдруг остановился. Зайдер пробудился от своих мыслей. Тяжело дыша, Нехода сказал:
— Щось того хутора и духу немае.
— Мы где-то здесь ехали и где-то здесь были населенные пункты. Это же глубокий тыл! Как здесь можно заблудиться? Смешно.
— Воно зовсим не смишно... А ну-ка... — Нехода прислушался.
— Что можно разобрать в таком концерте? — спросил Зайдер. — А у тебя, я должен сказать, вовсе не абсолютный слух, Нехода. — Что ты можешь слышать?
Нехода ровно ничего не слышал. Нескончаемый посвист вьюги раздавался в глухой безлюдной степи — и нигде ни огонька, ни человеческого голоса.
— Пошли, — сказал Нехода, и они снова двинулись.
Точно застывшие волны, простирались перед ними сугробы, и путники тонули в снежных ямах, снова выбирались, прислушивались и торопились к воображаемому огню, теплу.
Вдруг Нехода остановился.
— Стойте, Борис Семенович! Що це мы робымо? Кинули материальну часть, а сами дезертирувалы?
— Сегодня праздник, Нехода. Обогреемся...
— Где? Есть предложение вернуться в танк, разжечь горючее, гритысь и ждать до ранку.
Они снова тронулись. Зайдер шел весело. Он даже пытался напевать что-то себе под нос. Он не был пьян, он был просто навеселе. Сегодня праздник, на который осмелился поднять руку враг. Не выйдет! Зайдер празднует, празднует вся Россия, пусть в муках, в тоске, под свист метели и завывания вьюги, но все же празднует славный ноябрьский день.
Зайдер вытер рукавом нос и не почувствовал прикосновения.
— Нехода! — закричал он. — Я отморозил нос.
— Трить снегом, — ответил, не оборачиваясь, Нехода.
Зайдер схватил пригоршню снега и стал ожесточенно тереть кончик носа.
— Шукаю я танк, шукаю, нияк найты не могу, — упавшим голосом сказал Нехода. — Замерзать будем. А? Борис Семенович...
— Что ты говоришь? Мы же взрослые люди.
— Замерзать будем, — повторил Нехода, и по его тону Зайдер понял, что стряслась беда.
— Что случилось, Нехода? — закричал он. — Говори!
Нехода молча сел на снег. И тут же шальной ветер намел вокруг него сугроб, осыпал белыми хлопьями, как рождественского деда.
— Я зато хорошо знаю природу, — деревянным голосом сказал Нехода. — Замерзаем...
Ветер на мгновение ослабел, и только тогда Зайдер почувствовал всю силу мороза. Да, это была нелепая история, и где же она случилась! Не на фронте, а всего только в районном центре, неподалеку от знакомой МТС. И теперь они должны замерзнуть, как замерзал ямщик в песне.
«Нет, это — безумие, — подумал Зайдер. — Нехода потерял волю...» И вдруг крикнул:
— Слушай мою команду! Встать, за мной!
Нехода послушно поднялся и двинулся вслед за ним в эту гудящую метелью, слепую ночь.
Компаса не было. Небо было беззвездное. Зайдер вспомнил, что ориентироваться можно по наметам снега, но как именно — этого он не знал.
«Неуч, — выругал он себя. — Бездарный неуч. Тебе казалось, что ты все знаешь, а вот попался — и домой не дойдешь, замерзнешь, а не дойдешь. Как глупо... Только что ведь были среди людей, говорили, спорили, советовались. И поблизости где-то живут люди, в тепле, возле огня. А тут замерзай в снегу, в ледяном одиночестве».
Он поймал себя на том, что почти не движется. Он едва переставлял окоченевшие ноги и вдруг понял, что дальше не сделает ни шагу. Но едва до его сознания дошла мысль о том, что двигаться дальше нет сил, мозг заработал с удесятеренной энергией. «Что делать? Почему молчит Нехода? Неужели так необъятны Россия и этот Урал, что нет спасения? Страшно ли замерзать? Хорошо бы сейчас найти танк, забраться внутрь и, быть может, зажечь паклю! Это опасно и невозможно. Как мог предложить такое Нехода? А на ветру огонь погаснет. Сигналить? Кто увидит сигнал в такую ночь? Но что же делать? Ни минуты нельзя ждать. Где Нехода? Нехода, ты здесь? Нужно что-нибудь предпринять. Нужно дать сигнал командиру бригады — он все сделает для спасения. Как это я оплошал?.. Неужели мне нельзя поручить такого простого дела? А ведь танк ждут».
Зайдер ощущает смертельную усталость. Если бы сейчас его свалила пуля, кажется ему, он успел бы ей поклониться, и поблагодарить за избавление от мук.
2
В этот праздничный вечер Беляев получил приглашения из всех полков бригады. Билеты лежали перед ним на столе, вызывая раздумье. У каждого из них было свое лицо, свой голос. Зачиняев звал с открытой, ребяческой улыбкой строевика-служаки, голосом звонким, нетерпеливым: «Да приходи же, поглядишь, как наши ходят, какие молодцы, орлы!» Полковник Гавохин приглашал солидно, сдержанно. И билет, тоже строгий, без виньеток и рисунков, на серой, как солдатская шинель, бумаге был сдержан и прост. Он обещал отличный концерт — этим так умел блеснуть полковник Гавохин. Полковник Семерников прислал квадратную зеленую картонку — пропуск на вечер. Пропуск... Как это было похоже на него, прямого, простодушного, цельного. Розовый билет Кочеткова, молодого командира полка, настойчиво звал множеством голосов. Среди них слышался и извиняющийся голос нового комполка: «Не все еще в порядке, но сделаем, сделаем». И низкий, гудящий голос Щербака: «Все понимаем, товарищ полковник, ждем», голоса Аренского, Наташи.
...В кабинет вошел Дейнека. Они уже прочно и надолго подружились. Беляеву нравился и его спокойный, уравновешенный характер, и смуглое лицо, которое по первоначальному замыслу природы, казалось, было предназначено для девушки, а досталось солдату.
— С праздничком! — сказал Дейнека. — Погода действительно праздничная. А это что? Раскладываете пасьянс? — Он усмехнулся, глядя на разноцветные билеты, красочно отпечатанные в бригадной типографии.
— Решение принято уже давно, — ответил Беляев.
— Ясно. Подробностей не надо. Вся бригада знает, где полковник проводит праздник.
— Обида?
— Нет конечно. У каждого родителя может быть любимое дитя.
— Особенно если это дитя выздоравливает.
— Согласен. Но там есть уже постоянный врач…
У Дейнеки губы подрагивали в улыбке.
Беляев понимал, на что он намекает. Полком командовал молодой майор Кочетков. Ему надо было помочь. Поэтому Беляев чаще бывал именно в его полку и даже с некоторой ревностью относился ко всем полковым делам.
— В полках толкуют о «подмене», — сказал Дейнека. — Говорят, что комбриг скучает по Мельнику... Сам теперь в полку топчется.
Беляев вспыхнул. Он почувствовал, что краснеет, но скрыть волнение не сумел.
— А вы? Скучаете?
— Нет.
«Что ты можешь понять? — подумал Беляев. — Хоть бы засомневался на миг. Все вы подчас прямолинейны как штык. Что тебе Мельник? Неужели все так ясно и просто?»
— Вот и отлично, — сказал он, преодолев неприязнь, снова возникшую было к Дейнеке. — Долг превыше всего.
— Правильно.
— Пусть думают что хотят, — сказал Беляев. — Я знаю свое. Они не все понимают.
— Правильно, полковник.
Пусть думают что хотят. Пусть упрекают его в излишней опеке. Зато полк выравнивается. Он чувствовал, как натягиваются струны управления, как снизу доверху растет требовательность. Да, он пойдет праздновать в этот полк...
— С Гавохиным выпью чарку Первого Мая, — улыбнулся Беляев. — Или с Зачиняевым... А сейчас разреши.
— Неужели до мая досидим здесь? — вырвалось у Дейнеки.
— Досидим. И пересидим, брат.
За окнами бушевала метель. Холод проникал и в комнаты штаба, поэтому оба сидели в шинелях. Торжественный парад был отменен. Митинг тоже. Собрания проводились в землянках, по подразделениям.
Дейнека сказал, что побывает в полках бригады, на собраниях у маршевиков, на вечерах у командиров.
