— Таким образом, настоящие солдаты, те, кто нужен для успешного выполнения задачи, присутствуют во всех расах планеты?
— Да, но…, дело в том, что невозможно выявить их, тех в ком Арий силён и чист. Если низшие народы не будут истреблены, арийская кровь навсегда растворится в грязной крови полукровок и низших рас. И тогда…
— Выявить, возможно.
— Ха! Бред. — Гитлер сморщился так, будто целиком съел лимон.
— В будущем, в том, которое создали вы, любой чистокровный ариец, поражён в правах. Не может быть полноценным гражданином пока не пройдёт военного обучения…
— Прекрасная идея толеран! Именно так и будет. — Гитлер уважительно кивнул монстру.
— Это не моя идея. Но так будет.
— Так это придумал…, то есть придумаю я? О! — Фюрер задумчиво пригладил щёточку усов. Ведь и правда: от кого ещё могло исходить столь гениальное решение?.. На мгновение он ощутил себя тем, кем ему ещё только предстояло стать: лидером всего человечества, но…, мучительным усилием воли, он вернул себя на землю. — Кому на самом деле принадлежала эта идея?
— Не знаю. Суть в том, что только доказавшие что они могут быть хорошими солдатами, становились полноценными гражданами общества.
— Понятно. Буду помнить об этом.
— А почему бы не дать шанс Низшим народам?
— То есть как?
— После победы, когда Империя начнёт жить, а численность населения на планете заметно снизится, почему бы не выделить строго определённые участки территории для поселения различных народов? — Гитлер смотрел на стол и скрёб его пальцем. Некоторое время он так и просидел. Потом поднял взгляд и заглянул в глаза толерана. Он продолжил. — Автономные поселения, из которых невозможно выбраться без специального разрешения. Вы сможете полностью контролировать уцелевших в войне представителей других видов человечества.
— И?
— Предоставьте им шанс. Добровольное прохождение военной службы, той же что проходят все арийцы…
— Нет!.. То есть… — Гитлер ощутил себя сейчас странно. Ему было не по себе. Что будет если сделать так, как говорит этот человек будущего, уже переставшего существовать? Что если низшие народы, постепенно войдут в общество арийцев и смешаются с ним, неся свою грязную кровь?.. С другой стороны, если голос толики арийской крови, что есть в них звучит слишком слабо — они ни за что не смогут пройти через тоже самое, что и арийцы. Значит…
— Что с вами?
— Ничего. — Фюрер продолжал опираться на стол локтями, сильно сжав голову ладонями. — Просто голова болит…, ваши слова, ваши идеи…, само ваше появление, эта Последняя война…, мне просто не по себе толеран. Я чувствую, как схожу с ума. Вы рушите всё то, во что я верил много лет! Вы приводите аргументы, против которых у меня нет ничего кроме веры в идею. Но вы и идею превращаете в фарс! Вы…, толеран?
Кресло напротив было пустым.
— Исчез…, может теперь навсегда? — Уныло и с каким-то облегчением проговорил Гитлер. Откинувшись на спинку кресла, он вымученно улыбнулся: что-то подсказывало ему, что эта долгая ночь уже кончилась…, и будто подтверждая его слова, видимый из окна участок небес, медленно начал светлеть. За окном начинался рассвет…
«Война почти закончилась…, ха, если бы политрук увидел, что я пишу! Война почти закончилась — нашим поражением закончилась. Почти. К стенке сразу поставили бы меня…, вот такая эта война. Не убьёт противник — свои пристрелят и влопзжр…
Руки дрожат, трудно писать сейчас. Начиркал, ошибок наделал…, и бок очень болит. Наверное, скоро я умру, но эти записи должны уцелеть. Ведь не убьют же они всех! Кто-то останется, кто-то прочтёт всю правду об этой войне.
Немецкие танки появились на границе 5-ого мая 1942-ого. 5-ого был сделан первый выстрел, а сейчас 25 августа и они уже в Москве…
Я сражаюсь, не сдаюсь, но я остался один. Отряд погиб. Позже были гражданские, много, но их тоже уже нет, а я вот жив. Только это ненадолго — рана в боку не просто болит, сильно кровоточит. Я преподавал в основном литературу, но прекрасно знаю, что будет со мной дальше, с моим организмом. Меня ждёт смерть от потери крови или от заражения крови. А может и от пули…»
— Чёрт… — Алексей вжался всем телом в землю, вовремя спрятав блокнот под собой. Не успей он сделать этого так быстро, пуля точно пробила бы блокнот — самое дорогое, что у него сейчас осталось. Раньше самым дорогим была Родина, да только Родина уже потеряна. Что бы ни говорили агитаторы разного толка, политруки, партийные деятели и командиры Алексей прекрасно понимал, сколь силён враг и сколь слабы они.
Он быстро перекатился через гребень, за которым укрывался и упал в воронку. На дне он скорчился, шипя от боли. Из потревоженной раны практически фонтаном хлестала кровь. Но хоть блокнот уцелел, да пуля мимо прошла.
— Косоваты нынче фрицы…
Алексей усилием воли подавил боль и пополз на другой край воронки. За ним оставался хорошо видимый кровавый след, но это ненадолго. Главное добраться до пролома в стене, вон там, совсем рядом. Там, внутри, он сможет укрыться и может даже подстрелить пару фрицев. Они залягут, начнут осторожничать — он вполне успеет покинуть и укрытие и здание.
Что-то гулко стукнулось за спиной, но он не обернулся даже, только ещё быстрее пополз. Несколько секунд и он уже у пролома. Оглушительный взрыв и ударной волной его буквально закинуло внутрь пролома. В облаке серо-бардовой пыли и кирпичной крошки Алексей шмякнулся о стену комнаты и рухнул на пол. Вопль боли потонул в громе взрыва.
— Твою мать… — Хотелось выть. Перед глазами всё плыло. Куда-то пропала винтовка. Пыль залепила глаза, а боль была просто адской. — Ну ничего, ничего, сейчас, сейчас…
Бормоча себе под нос, он оттёр слезящиеся глаза от пыли и нащупал автомат — остался автомат…, подсумок где-то потерял, но автомат с одной обоймой всё ещё при нём. И пистолет…, нет, пистолета почему-то тоже нет…, звук затвора!
Не глядя, просто услышав звук, он повернулся и вжал курок. Автомат выплюнул все пули, какие были в рожке всего за несколько секунд. Что-то упало. Кто-то закричал…, по-украински закричал…, странно. Долго размышлять на эту тему он не мог — нужно было спасать свою жизнь. Алексей осмотрелся настолько, насколько позволяло зрение, замутнённое оставшимися под веками частичками пыли, последствиями кровопотери и длительного голода. Выход он увидел и, не теряя времени, поспешил туда. Покосившаяся деревянная дверь. Идти было трудно, но он справился. Фрицы же залегли, как он и предполагал. У него появилось несколько минут. За это время надо успеть уйти достаточно далеко.
Едва прогремел взрыв, Ганс показал хорошо видимый всем бойцам знак. Бойцы подчинились. Те, что шли справа — чистокровные и хорошо обученные немцы. А вот те, что шли слева…
— Идиоты… — Пробормотал он и повторил приказ зычным криком. Украинские русские начинали его бесить. Нет, конечно, в бою он мало мог назвать немцев, столь же сильных и свирепых сколь эти русские. Но вот их дисциплина — тут оставалось лишь надеяться, что однажды, в далёком будущем, они научатся понимать простейшие приказы…, понимать. Он тяжко вздохнул и покачал головой — всё они прекрасно понимали. Просто им было плевать. Все русские такие. Они не желают подчиняться, хотят всё делать по-своему. Им ни к чему командиры. Их нужно собрать толпой, вооружить и сказать, указывая рукой — враг там! И всё. Дальше нужно ждать. Те, что выживут, вернутся и сообщат о победе. Выживет мало, но победа будет обеспечена…, вот если бы научить их дисциплине! Ганс был уверен, что тогда они станут непобедимы. Может дело в том, что командира-немца они не хотят слушать? Может, если бы командир у них был тоже русский — может тогда они стали бы воевать немного иначе? Без этих ненужных Рейху потерь…
В воронке тела русского солдата найдено не было. Он сумел как-то уйти.
— Ха! — Воскликнул один из русских украинцев, указывая пальцем на кровавую стёжку, тянущуюся через завалы обломков, асфальт и кирпичную пыль всё это укрывавшую, к пролому в одном из зданий улицы. — Там москаль. Там он собака!
— Живым взять. — Приказал Ганс, уже бывший на месте и занявший позицию с левой стороны от воронки за изломанным куском кирпичной стены. Он присел и держал винтовку у плеча, целясь в пролом.
Русский поморщился и плавно скользнул в сторону. И исчез. Ганс только хмыкнул — позёрства он не любил. Этот украинец стоял как истукан пару минут, посреди улицы. Любой мог без проблем пристрелить его. А он стоял себе и указывал пальцем на пролом, в котором возможно скрывается один из обозлённых, озверевших советских солдат, которому уже нечего терять. Как ещё назвать такое поведение? Ганс придумал подходящее слово — три наряда на уборку в столовой. Длинно, но в самый раз, как вернутся в часть — сразу и осчастливит украинца этим названием, сулящим ему увлекательную, но не очень приятную работу. За то в другой раз будет на чеку и, может быть, перестанет рисковать напрасно.
