Сам Кёнигсберг, хотя и пострадал уже от сильных бомбардировок, особенно в августе 1944 года, когда 600 британских бомбардировщиков разнесли в руины город и порт, все же представлял для пребывания солдата, без больших ограничений и с достаточным количеством продовольственных марок, много возможностей, чтобы не питаться за казарменным столом в гостинице. Когда потом русская армия приблизилась к Инстербургу, мой пункт отправления был переведен в Алленштайн, и теперь я ездил туда-сюда между Цинтеном, Алленштайном и Кёнигсбергом.
Отпуск по семейным обстоятельствам в разбомбленный Фрайбург и воспоминания о школьном времени
Фрайбург (Брайсгау), который до этого налеты авиации щадили, 27 ноября 1944 года пережил ужасную бомбардировку. Я обратился с рапортом о предоставлении мне отпуска по семейным обстоятельствам и хотел немедленно поехать на родину, чтобы самому убедиться в ужасных результатах этой бомбардировки.
Этот короткий отпуск, наряду со встречей с моими (слава богу!) целыми и невредимыми матерью и сестрой в неповрежденной квартире на Мёзлештрассе, предназначался для того, чтобы я получил мрачные впечатления от вида на разрушенный центр города. Многие знаменитые здания города и целые улицы, такие, как Зальц- и Кайзерштрассе, были разрушены. По обе их стороны громоздились руины, между которыми был расчищен узкий проезд. От многих домов остались только стены, и те зияли дырами, а перед ними громоздились обломки. Пахло пожаром. Над этим морем руин высился только собор, чудом оставшийся целым со своей чудесной готической башней. От стоматологической поликлиники Штадтгартене, где работала моя сестра, тоже осталась лишь куча развалин. Во время воздушной тревоги моя сестра побежала по направлению к Шлосбергу и как раз перед самым началом атаки оказалась в расположенном под скальными сводами бомбоубежище. Мой путь между руинами привел меня к моей школе, гимназии Бертольда, тоже превращенной в руины. Но городской театр напротив уцелел.
Мысли мои вернулись к школьному времени, к тем многим годам, которые я провел в этой гимназии. Я вспомнил о многом. И о моей первой встрече с нацизмом, когда я учился в пятом классе. В первый год его господства, 1933-й, когда я учился в шестом классе, директором этой гуманистической гимназии был еще католический священник. Годом позже его заменил учитель с партийным значком. Он как-то раз пришел в класс и сказал встать всем, кто еще не является членом «юнгфолька». Тогда встал и я вместе с большинством учеников нашего класса. И тогда строгий учитель с заметно выделявшимся на лацкане его пиджака партийным значком со свастикой по очереди перед каждым из нас принимал стойку «смирно». «Кто так выглядел и так себя вел, должен был быть нацистом», — думал я теперь, вспоминая. Если глава школы во весь рост по-военному, словно прусский офицер, стоял перед школьниками, то у большинства из нас появлялся страх, и маленькие сердца уходили в пятки. Одновременно выступление директора вызывало чувство фальши. После этого он начал:
— Почему ты до сих пор не в «юнгфольке»? — На этот вопрос следовали наши ответы с запинками, звучавшие как пустые отговорки.
— Ученик гимназии Бертольда, как и любой немецкий мальчик, должен быть членом «юнгфолька». Поэтому немедленно вступайте в «юнгфольк»!
С этим призывом директор школы вышел из класca. Но ненадолго, потому что он вскоре снова пришел, и все повторилось сначала. Поэтому никому не удалось уберечься от того, чтобы не вступить в «юнг-фольк».
Я вспоминал также о попечении и принуждении, начавшихся с вступлением в «юнгфольк». Это принуждение, а затем и чувство страха сопровождали меня все эти годы и еще больше усилились во время войны. Уже в «юнгфольке» приходилось терпеть придирки маленькому «пимпфу»,[7] где меня из Германа сделали Армином, потому что в группе уже был один Герман! Потом мне пришлось пережить во время еженедельной полевой службы начальную военную подготовку. Мы учились ориентироваться на местности и использовать ее, чтобы в качестве «разведывательного дозора» разведывать и захватывать «вражеские» позиции. Мы научились обращаться с компасом, выучили азбуку Морзе и многое другое. Для меня эта служба в «юнгфольке» была в тягость. С гораздо большим удовольствием я, как теннисист и член 1 — й юношеской команды Фрайбургского теннисного и хоккейного клуба, в свободное время играл бы в теннис или в «Скат» с единомышленниками или гулял бы с подружками.
Я хотел быть свободным в моих решениях и страдал от принуждения, не говоря уже о том, что я, как и многие другие, не был сознательным членом в насажденной Гитлером организации и не понимал или мог только догадываться, чего хочет Гитлер и куда нас приведут его организации. Несомненно, многие, особенно патриотически настроенные «пимпфы», радовались многодневным и недельным походам по Шварцвальду с собранным по-военному ранцем, на котором по уставу крепились одеяло, палатка и посуда.
Все это имело целью создать общество мальчиков. Но я был слишком большим индивидуалистом, чтобы получать радость от такой походной и лагерной жизни. К тому же обусловленная членством в «юнг-фольке», а позднее в «гитлерюгенде» необходимость подчиняться власти и приказам со стороны одноклассников или других ребят, которые были одного со мной возраста или немного постарше, досаждала и раздражала. Это относилось и к приказам, и наставлениям, которые наряду со строгостью были приправлены совершенно новым словарем нацистского государства, с такими терминами, как «народная общность», «цели национальной революции», «единство», «готовность к самопожертвованию и жертвенный дух молодежи с гордой немецкой кровью», «служение фюреру», «благоговение», «верность и послушание», «изгнание всех, мешающих миру», и другими высказываниями, призванными «воспитывать мировоззрение». Мой непосредственный «юнг-фолькфюрер» во время поездки в школу на велосипеде обогнал и остановил. На каком основании?
Тогда я еще носил школьную фуражку своей гимназии — фуражку из цветной ткани, которая не только указывала на то, что носящий ее является учеником престижной гимназии Бертольда, но и по ее цвету можно было узнать, из какого он класса. Ученики шестого класса носили зеленые фуражки, пятого — синие и так далее — от красного до желтого, черного и вишнево-красного. Ученики выпускного класса носили даже «штюрмер» — шапочки студенческих корпораций. Такие индивидуалистические головные уборы не подходили к защитной униформе нацистских организаций. Я с большим удовольствием носил школьную фуражку до того дня 1935 года. Теперь мне было приказано никогда больше такую фуражку не надевать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
