Камень упал с моего сердца, ведь благодаря своему обращению и огромному везению я получил важнейшую бумагу для последних трех месяцев войны. Я вернулся на казарменный чердак к моим товарищам, и мой ответ «не годен» на их вопрос о результате врачебного осмотра вызвал непонимание, злобу и даже ненависть у тех, кто с явными тяжелыми ранениями были признаны годными.
— Как может солдат, по которому не видно никаких серьезных недостатков здоровья, быть негодным? — По мнению многих солдат, покалеченных до инвалидности, которых тот врач записал годными, его врачебное заключение было не только ложным, но и несправедливым. Но и такие несправедливости случаются на войне. А какая судьба ждала «годных»? Из них сформировали пехотную группу, которая была уничтожена в последующих тяжелых боях. Этой группе администрацией Вермахта был присвоен номер полевой почты, хотя почтовое сообщение было уже прервано и у отряда не было никаких шансов.
На следующий день «негодные» были отпущены с приказом идти через Фрише Хафф и Фрише Нерунг в Данциг. Я тоже был в их числе. Утром 7 февраля 1945 года мы вышли из Ляйзунена на лед замерзшего Фрише Хаффа. Это был туманный хмурый дождливый день. И наш взгляд на ледяное пространство утешения принести нам не мог. Мы видели на льду, покрытом уже водой, сотни, тысячи повозок беженцев. Бедствия беженцев были неописуемыми, а их повозки представляли собой жалкое зрелище. Подавленные судьбой, изгнавшей из родных мест, а теперь заставившей их бежать по льду, женщины, дети и старики сидели на телегах, полностью загруженных их последним добром: посудой, швейными машинками, сковородами. Дождь не переставая хлестал по лицам беженцев, в то время как со стороны близкого Эльбинга слышался грохот артиллерии. Несмотря на то что я укрывался плащ-палаткой, вода проникла через шинель и куртку до тела. Поскольку я одновременно шел по воде, то ботинки, носки и брюки до колен совершенно промокли. Мои товарищи, шедшие за телегой, запряженной лошадьми, тоже совершенно промокли. Когда небо на короткое время прояснялось, сразу же появлялись русские истребители и штурмовики, сбрасывавшие на беженцев мелкие бомбы. Они или поражали бегущих людей непосредственно, или разбивали под ними лед, под который уходили повозки с беженцами. Мой ранец, нагруженный, как и повозки беженцев, самым оставшимся у меня необходимым, из-за дождя стал таким тяжелым и так давил на спину, что через несколько километров я бросил его на повозку, рядом с которой шел. Через некоторое время я его вдруг уже не смог увидеть. Меня словно ударом поразило: «Ранца с самыми необходимыми вещами больше нет». Потом я с облегчением увидел, как он тащится за телегой по льду. Хотя он уже упал, но зацепился ремнем за ось телеги и таким образом не потерялся, однако все, что в нем было, совершенно промокло.
Из-за плохой погоды, медленно двигавшихся перегруженных повозок, которые вынуждены были к тому же искать объезды пробоин во льду, воды, покрывавшей лед, по которой мы могли идти в промокшей одежде лишь с большим трудом, из-за дистанции между повозками и солдатами образовывались бесконечные заторы. По многим причинам получилось так, что для перехода через замерзший Нерунг нам потребовался почти целый день. Большинство беженцев были в таком же состоянии, как и я. В последующие дни лед стал более хрупким и уровень воды над ним поднялся.
Вечером первого дня после марша по льду я пришел в деревню Штраухбухт, совершенно переполненную беженцами.
Переночевать было негде. Из-за того, что продолжался дождь, ночевать на улице мне не хотелось. Пришлось расположиться на ночлег в голубятне, в которую мне удалось влезть с большим трудом. За мной последовала мать с двумя детьми в промокшей одежде, кричавшими от голода и холода. Мать не могла их успокоить. Ее слова: «Ваша мама тоже промокла и замерзла», — тоже не помогали. Одежда на мне промокла насквозь, как и два моих одеяла, на которых я лежал, и моя шинель, которой я укрылся. Ну вот, наступило времечко: прусский унтер-офицер спасается бегством в совершенно промокшей одежде, устроившись на ночлег в голубятне. Каждому нормальному солдату давно уже должно было быть понятно, что мы находимся на последнем этапе войны. Но все еще находились «победоносные» последние бойцы.
На следующий день пошли дальше. По-прежнему перед глазами ужасающие бедствия беженцев. Как-то я увидел прислоненный к дому велосипед. Он не был закрыт, но с его помощью я с большей легкостью мог бы двигаться вперед. Преодолеть свои низменные инстинкты и без велосипеда продолжать тащиться дальше пешком с моим тяжелым ранцем мне было нелегко, но я не пошел против своего сердца и не стащил велосипед у беженца.
На четвертый день я вышел к Висле. Через большую реку был наведен надежный деревянный мост. Но вход на него преграждал какой-то капитан, которому я предъявил свою справку о «негодности».
— Дайте мне свою солдатскую книжку!
Я очень забеспокоился, когда он начал ее перелистывать, а потом забрал себе.
— Идите в тот барак, там, дальше! — приказал он мне.
«Вот и все», — подумал я. Не только потому, что солдат без солдатской книжки становится просто «ничем», но и потому что капитан, несмотря на мое свидетельство, не пропустил меня на другой берег Вислы.
За короткое время барак наполнился солдатами, у которых, как и у меня, капитан отобрал солдатские книжки. Все, учитывая обстановку, были настроены пессимистически.
Через полчаса меня вызвали, и я представился офицеру. Он сунул мне в руки мою солдатскую книжку с приказом вместе с двадцатью другими солдатами в тот же вечер к 18.00 прибыть в Данциг в казарму (названия не помню) и передал мне еще двадцать солдатских книжек.
Я зачитал двадцать фамилий и повел солдат мимо капитана по мосту, пройти по которому без его разрешения было нельзя. На другой стороне Вислы я увидел грузовик, который как раз должен был уехать. Я подскочил к водителю:
— Едешь в Данциг? — Да.
— Довезешь нас? — Да.
— Подожди секунду, я сейчас!
Я быстро зачитал имена порученных мне двадцати солдат и роздал им солдатские книжки, а после этого уже сам отдал приказ:
— Вы должны в Данциге к 18.00 быть в такой-то казарме!
Затем я устремился с последовавшими за мной солдатами к уже отъезжавшему грузовику. Боже мой, как я был доволен, что последнюю часть пути я проехал, а не прошел пешком! В Данциге грузовик остановился в центре.
— Большое спасибо!
И с ранцем на спине я отправился в ближайшее кафе. В результате череды событий я теперь, почти как в мирное время, сидел в этом кафе. Но обстановка моментально изменилась. При обслуживании, показавшемся мне после четырех дней марша с беженцами особенно приятным и желанным, я заказал чашечку кофе. Через мгновение я разговорился с другими солдатами и узнал, что в казарме, куда я по приказу капитана на Висле должен явиться к 18.00, создан лагерь перехвата для отставших фронтовиков, где формируют команды для отправки на фронт. Товарищи рассказали мне также о другой казарме, откуда для танкиста было больше шансов отправиться на запад. С благодарностью я не стал выполнять приказ капитана, а отправился к рекомендованной казарме. Действительно, там собирали отставших танкистов для отправки на запад — сначала в товарном вагоне до Нойрупина, а затем — в Грос-Глинеке под Берлином. В огромном казарменном помещении мы снова с робостью ожидали военно-врачебной комиссии или того, что нас сразу отправят на фронт. Но через пару дней нас отправили в Эрфурт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
