Заметив, какой оборот принимают его слова, Камаль замолк, не желая больше распространяться на эту тему. Как фальшиво звучала его речь! И как все это ужасно! Надо, чтобы душа кричала, а он пустился в общие рассуждения, принялся заумно рассуждать о том, каков алжирец по природе. Теперь Камаль знал, почему он сюда пришел: никто так не понял бы вопля души, как Маджар с Мартой: Камаль в этом уже не сомневался. Но даже им он не смог до конца излить душу, не хватило сил. Горечь, безнадежность кляпом застряли бы в его глотке.
«Сижу, треплю языком, ем, а сам все ищу чего-то Я как бы хватаюсь за любую ветку, до которой в состоянии дотянуться. На лицах прохожих хочу прочесть, куда мне идти дальше, как будто каждый встречный-поперечный может указать мне правильную дорогу. Как будто все они не отсылают меня ко мне же обратно, к тому, что я знаю, чувствую, к тому, что я собой представляю».
Уже не думая о правилах хорошего тона, он вдруг резко встал и направился к двери, на ходу бросив:
— Прошу простить.
Он еще удивился, что хоть это смог выдавить из себя.
4
Вернувшись домой, Си-Азалла сразу потребовал обед. Жена глаза вытаращила:
— Но ведь еще рано. Мы никогда в такое время не обедали.
— Так еда готова или нет? — сурово взглянув на нее, спросил Си-Азалла.
— Конечно, готова, — пробормотала всегда спокойная супруга. — Но с чего это ты вдруг? Что вообще происходит?
— Раз готова, какая разница, когда обедать, — отрезал Си-Азалла и направился в гостиную, где они обычно обедали.
От подобного посягательства на заведенный порядок жена на секунду даже опешила.
Никогда еще обед не протекал в такой гробовой тишине, хотя воспитание у обоих и не позволяло им особо трепать языком во время дневных и вечерних трапез. Добрейшей женщине кусок не лез в горло.
Чай только подали, когда Си-Азалла спешно послал младшего сына разузнать, не вернулся ли Камаль.
Мальчик скоро возвратился с известием, что Камаль домой еще не приходил.
Не сказав ни слова, Си-Азалла вышел. Супруга удрученно проводила его взглядом. А между тем он каждый вечер бродил по городу; частенько ему случалось пропадать допоздна и являться домой под самое утро. Никогда она не находила это странным. Но после столь необычного обеда и теперешняя отлучка мужа выглядела непохожей на другие.
Довольно долго Си-Азалла бесцельно слонялся по улицам, потом нехотя, словно понуждаемый невидимой силой, повернул на Гостиничную площадь. Он уже и не представлял себе, где искать Камаля. Смятение росло, и, что скрывать, им овладела печаль, все больше и больше донимали его мрачные мысли. Нетвердой походкой, неуверенно блуждал он по ночной площади, и бог знает как ему удалось наконец выбраться из центральной части города. Все так же нерешительно двинулся он к площади перед церковью. Там наконец, на террасе небольшого, не лишенного привлекательности кафе, укрытого столь приятной Си-Азалле листвой — хотя в эту минуту голова его была занята другим, — он присел перевести пух. Если повезет, он встретит здесь Камаля, мимо кафе тот иногда возвращается домой.
Место было плохо освещенное, и посетителей — раз-два и обчелся. Си-Азалла сидел и курил сигарету за сигаретой. Ему нравился скупо льющийся свет, неясные очертания деревьев, нравилось, что посетителей немного. Камаля Си-Азалла во многом вылепил своими руками. Десять лет, даже больше, минута за минутой следил он за каждым его шагом. Си-Азалла не скрывал этого; он не жалел усилий, не останавливался перед препятствием, лишь бы его питомца увенчал успех. Он бы и горы передвинул, возникни такая необходимость. В каком-то смысле он действительно передвинул горы. И не зря, каждый мог подтвердить. Смирится ли он теперь с тем, что все пошло прахом? Останется ли он сторонним наблюдателем, бессильным предотвратить полный провал? Столько стараний, столько жертв, столько забот, волнений — и все впустую?
Рука с наполовину выкуренной сигаретой между большим и указательным пальцами лежала на столике; он хотел ее приподнять, поднести сигарету к губам, но не смог. Остолбенело уставился Си-Азалла на все еще горевший кончик сигареты. Ему припомнились речи Лаблака в «Клубе прогресса»: «Они наши братья. Что бы там ни было, надо прийти им на выручку, помочь им в их нелегком труде. Но попробуй помочь! Только мы попросили их внести капитал в качестве гарантии, их уже и след простыл. Раз — и нету! Прямо мыши, что при виде кошки прячутся по щелям. Но, господа! Вы хотите заняться торговлей, и так, чтобы не потратить ни гроша? А что, по-вашему, значит торговать? Нам надо действовать сообща! А вы хотите сами по себе! Мы согласны помочь вам пробиться, согласны поставить свой товар, привлечь вас к участию в наших делах. Мы проявляем добрую волю, хотим, чтобы вам сопутствовала удача, а вы только отмахиваетесь в ответ?»
А он, Си-Азалла, получил от Камаля гарантийный вклад? Действовал ли этот парень с ним сообща? А если он тоже отмахнется от него? Что ему тогда делать? Си-Азалла отверг эту мысль, воспротивился ей, как совершенно бредовой, как будто ее подкинул ему мозг, внезапно пораженный болезнью. Вновь в ушах Си-Азаллы зазвучал картавый вкрадчивый голос этого разбойника, пирата Лаблака, рассуждавшего так: «Друг мой, конечный результат, без сомнения, зависит и от личных достоинств, готов признать. Но без божественного провидения успеха тоже не добьешься. И потом, тут зависит от расклада. При вашем раскладе успех может к вам прийти, может не прийти. При одном раскладе дела идут как надо, при другом все летит в тартарары…» Вон куда его занесло! И хотя Лаблак имел такой вид, словно хотел сказать: «Дураком будешь, если всему, что я говорю, поверишь!», и сопровождал свои слова циничной ухмылкой, Си-Азалла, не находивший себе места от беспокойства, обнаруживал в них пугавший его смысл; с некоторым запозданием он видел теперь в речи Лаблака предостережение и не мог отогнать мысль, что оно непосредственно касается его случая. При одном раскладе дела идут как надо… Это означает… Нет и нет! Не может быть, что… Какой вздор! Однако против своей воли Си-Азалла продолжал размышлять о том, легкая ли у него рука. Он засомневался. Что до Камаля, трудно было заподозрить, будто он родился под несчастливой звездой. А если бы даже и так — и Камаль не пользовался покровительством свыше, — все равно главный виновник — Си-Азалла; это его вмешательство повредило Камалю. Речи Лаблака раскрыли ему глаза, и увиденное ужаснуло Си-Азаллу. Его решимость ослабла. Блуждающим взором натыкался он на стены черного лабиринта и кричал самому себе: «Все, что я хотел, я хотел для его же блага! В чем тут преступление? Для его же блага, бог свидетель! В чем я согрешил? Пусть накажет меня Господь, но я хотел ему добра. Только добра…» Из недр темноты, в которой он плутал, словно хмельной, возникли вдруг перед ним десять, двадцать рож с выпученными глазами, они гоготали, гримасничали, алчно облизывались — все они были как одна размножившаяся рожа, рожа Лаблака.
— Все виноваты? Ну это ты переборщил! Да и в чем, позволь узнать, виноваты?
Так ответил он в тот давний день — с тех пор прошло лет пять — на рассуждение Камаля.
— Смотря по обстоятельствам… — без особого энтузиазма, явно не желая ничего объяснять, возразил юноша, которому разговор, по-видимому, порядком надоел. И как бы нехотя закончил повисшую было в воздухе фразу: — Смотря по обстоятельствам. Во многом или в малом, в пустяке каком-нибудь. Виноваты, так как по-прежнему не выносим правды.
— Если бы только это! — счел нужным пошутить Си-Азалла.
Он сидел, развалясь на стуле, за чашкой остывшего кофе. Затерянный в ночной галлюцинирующей мгле, среди мелькающих теней, и словно прикованный к мраку, который ринулся, хлынул в него, тесня со всех сторон, возникая ниоткуда. Прошло время, много времени. Так много, что, когда Си-Азалла очнулся, ему почудилось, будто он причалил к иному миру, оставив за спиной мир древний, обветшалый. Он поднялся и отправился домой, и вскоре оказался на Гостиничной площади. Громко, протяжно часы с курантами били на площади одиннадцать. Почти совсем обезлюдевшие в этот час террасы кафе, освещенные огромными люстрами, ночью выглядели не просто покинутыми: их словно настигла смерть, поразившая столы, стулья, пустые кресла. Когда Си-Азалла наискось пересекал широкое пространство, где на самом деле сходились две площади: ранее уже упоминавшаяся Гостиничная и Алжирская, — ему вдруг показалось, что его несколько раз окликнули, как будто кто-то старался привлечь внимание Си-Азаллы, но очень осторожно. Но он шел себе по-прежнему, широко переставляя длинные ноги, решив, что у него просто расшатались нервы. Даже когда ему почудились шаги за спиной, он не оглянулся, лишь помянул недобрым словом разыгравшееся воображение. Но тут Си-Азаллу потянули за рукав, и ему пришлось остановиться. Он обернулся и увидел Лабана.
