Чтобы закончить в двух словах эту трагическую повесть, я прибавлю, что, вполне утолив жажду мести, я наскоро оделся; я понимал, что нельзя терять времени. Родственники герцога, конечно, будут разыскивать меня по всей Испании, и связи моих родных ничто в сравнении с влиянием его семьи. Я знал, что буду в безопасности только в чужих краях. Поэтому я выбрал двух лучших своих скакунов, и, захватив с собой все деньги и драгоценности, выехал на рассвете из дома в сопровождении слуги, который так хорошо доказал мне свою верность. Я поехал по дороге в Валенсию с намерением сесть на первый же корабль, который отправится в Италию. Проезжая сегодня по опушке леса, где вы были, я встретил донью Теодору, а она попросила меня последовать за ней и помочь ей разнять вас.
Когда толедец окончил свой рассказ, дон Фадрике сказал:
— Сеньор дон Хуан, вы поступили справедливо, отомстив герцогу де Наксера. Не беспокойтесь, что вас будут преследовать его родные; оставайтесь, если вам угодно, у меня, пока не представится случая уехать в Италию; вы будете здесь в большей безопасности, чем где бы то ни было, потому что губернатор Валенсии — мой дядя, а жить вы будете с человеком, желающим быть всю жизнь вашим искренним другом.
Сарате от всей души поблагодарил Мендосу и принял предложенное ему убежище.
— Обратите внимание, сеньор дон Клеофас, как сильно бывает взаимное влечение, — сказал бес. — Эти два молодых человека почувствовали такое расположение друг к другу, что через несколько дней стали неразлучными друзьями, как Орест и Пилад. При равных достоинствах и вкусы у них были одинаковы: что нравилось дону Фадрике, то непременно нравилось и дону Хуану; характеры у них были одни и те же, — словом, они были созданы, чтобы любить друг друга. Особенно дон Фадрике восхищался своим товарищем; он не мог удержаться и при всяком удобном случае расхваливал его даже донье Теодоре.
Друзья часто бывали вместе у этой дамы, а она по-прежнему равнодушно относилась к любви и ухаживанию Мендосы. Это его очень удручало, и он порою жаловался своему другу, а тот, чтобы его утешить, говорил, что даже самые нечувствительные женщины под конец сдаются; что у поклонников не хватает только терпения дождаться этого благоприятного мгновения; что не следует унывать; что рано или поздно донья Теодора вознаградит его за любовь. Эти слова, хотя и основанные на опыте, не успокаивали робкого Мендосу; он опасался, что никогда не увлечет вдову де Сифуэнтеса. Это постоянное опасение повергало его в такое уныние, что дону Хуану жалко было на него смотреть; но скоро сам дон Хуан стал еще более достоин жалости.
Какое бы основание ни имел толедец негодовать на женщин после чудовищной измены жены, он не мог устоять и влюбился в донью Теодору. Однако он не давал воли этой страсти, оскорбительной для его друга, а, наоборот, старался ее подавить; убедившись же, что он сможет совладать с нею лишь в том случае, если скроется с глаз, которые эту страсть внушили, он решил не встречаться более с вдовой де Сифуэнтеса. Поэтому, когда Мендоса предлагал ему вместе навестить ее, толедец всегда находил предлог, чтобы уклониться от поездки.
С другой стороны, всякий раз как дон Фадрике являлся один, донья Теодора его спрашивала, почему дон Хуан перестал у нее бывать. Однажды, когда она предложила дону Мендосе этот вопрос, он с улыбкой ответил, что у его друга имеются на то особые причины.
— Какие же у него могут быть причины избегать меня? — спросила донья Теодора.
— Сегодня я хотел привести его к вам, сударыня, и выразил удивление, что он отказывается сопровождать меня; тогда он мне открыл свою тайну, которую я вам сообщу, чтобы оправдать его, — ответил Мендоса. — Он мне сказал, что завел любовницу, а так как он недолго пробудет в городе, то дорожит каждой минутой.
— Эта отговорка меня не удовлетворяет, — возразила, краснея, вдова Сифуэнтеса, — влюбленные не имеют права пренебрегать друзьями.
Дон Фадрике заметил смущение доньи Теодоры, но объяснил его тщеславием, предполагая, что она покраснела просто от досады, что ею пренебрегают. Он ошибался: замешательство доньи Теодоры было вызвано чем-то более сильным, чем задетое самолюбие. Боясь, как бы он не догадался об ее истинных чувствах, она переменила разговор и в течение всей дальнейшей беседы притворялась такой веселой, что могла бы сбить с толку Мендосу, не дайся он уже с самого начала в обман.
Оставшись одна, вдова Сифуэнтеса погрузилась в глубокую задумчивость: она вдруг осознала всю силу любви, которую питала к дону Хуану, и, думая, что он ей менее отвечает взаимностью, чем это было в действительности, проговорила, вздохнув:
— Какая несправедливая и жестокая сила тешится тем, что воспламеняет сердца, лишая их взаимности? Я не люблю дона Фадрике, который меня боготворит, и горю страстью к дону Хуану, мысли которого поглощены другой! Ах, Мендоса, перестаньте упрекать меня в равнодушии, ваш друг достаточно мстит за вас!
При этих словах, удрученная горем и ревностью, она заплакала; но под влиянием надежды, которая всегда умеряет горести влюбленных, воображение начало рисовать перед ней разные заманчивые картины. Она представляла себе, что ее соперница не очень-то опасна: может быть, дона Хуана не столько чарует ее красота, сколько тешит ее благосклонность, а такую легкую связь нетрудно порвать. Чтобы выяснить все это, она решила поговорить с толедцем наедине. Она дала ему знать, чтобы он пришел к ней. Дон Хуан явился, и, когда они остались вдвоем, донья Теодора начала так:
— Я никак не думала, что под влиянием любви благовоспитанный человек может забыть свои обязанности по отношению к дамам; однако с тех пор как вы влюблены, дон Хуан, вы перестали меня посещать. Мне кажется, я имею право быть вами недовольной. Во всяком случае, я хотела бы верить, что вы не по собственному побуждению избегаете меня. Ваша дама, наверное, запретила вам у меня бывать. Признайтесь в этом, дон Хуан, и я вас прощу. Я знаю, что любовники не свободны в своих поступках и не смеют ослушаться возлюбленных.
— Сударыня, — отвечал толедец, — я понимаю, что мое поведение должно вас удивлять, но ради Бога не требуйте, чтобы я оправдывался, — удовольствуйтесь тем, что у меня есть основание избегать вас.
— Какова бы ни была причина, — возразила донья Теодора, сильно волнуясь, — я хочу, чтобы вы мне ее открыли.
— Если так, сударыня, — отвечал дон Хуан, — я должен вам повиноваться. Но не пеняйте, если вам придется услышать больше, нежели вы желаете знать. Дон Фадрике, — продолжал он, — рассказал вам о приключении, из-за которого я был вынужден покинуть Кастилию. Уезжая из Толедо с сердцем, исполненным злобы против женщин, я мог побиться об заклад, что никогда не поддамся их чарам. С этой гордой уверенностью я подъезжал к Валенсии, когда встретил вас, и, чего еще ни с кем, может быть, не случалось, выдержал, не смутясь, ваш взгляд. И позже некоторое время я с вами виделся безнаказанно. Но увы, какой дорогой ценой я заплатил за эти несколько дней горделивой самонадеянности! Вы сломили мою стойкость; ваша красота, ваш ум, все ваши прелести пленили непокорного. Словом, я вас люблю такой любовью, какую можете зажечь только вы. Вот, сударыня, что гонит меня от вас. Особа, про которую вам говорили, будто я за ней ухаживаю, — сплошной вымысел. Я поделился с Мендосой вымышленною тайной, чтобы он не заподозрил истинной причины, почему я постоянно отказываюсь вместе с ним посещать вас.
Это объяснение, которого донья Теодора никак не ожидала, столь ее обрадовало, что она не могла не выдать себя собеседнику. Правда, она и не старалась скрыть свою радость и, вместо того чтобы взглянуть на толедца с напускной суровостью, сказала ему нежно:
— Вы поведали мне вашу тайну, дон Хуан; теперь я поведаю вам свою. Слушайте, что я скажу вам. Равнодушная ко вздохам дона Альваро Понсе и к привязанности Мендосы, я вела спокойную и счастливую жизнь, пока случай не свел нас на опушке леса, где вы проезжали. Несмотря на мое тогдашнее смятение, я не могла не заметить, как любезно вы предложили мне свои услуги, а ловкость и мужество, с которыми вы разняли ожесточенных соперников, показали мне вас с еще более выгодной стороны. Мне только не понравилось, как вы придумали помирить их; мне было очень трудно выбрать того или другого, но, — если уж говорить совсем откровенно, — мне кажется, что отчасти именно из-за вас мне и не хотелось выбирать между ними, ибо в то мгновенье, как я произносила имя дона Фадрике, я почувствовала, что сердце мое склоняется к незнакомцу. С сегодняшнего дня, который я буду считать счастливейшим, после сделанного вами признания, ваши достоинства еще усилили мое уважение к вам.
Я не хочу, — продолжала она, — скрывать от вас свои чувства, я вам их высказываю с той же откровенностью, с какой говорила Мендосе, что не люблю его. Женщина, имеющая несчастье любить человека, который не может ей принадлежать, поневоле должна быть сдержанной, чтобы наказать себя за свою слабость вечным молчанием. Но я думаю, что можно, не совестясь, признаться в невинной любви к человеку, у которого законные намерения. Да, я в восторге, что вы меня любите, и благодарю за это небо, которое, без сомнения, предназначило нас друг для Друга.
