В самом деле, перед высшими Рукавицын немел, и чем значительнее был чин начальника, тем более рабски исполнительным становился старый служака.
Письмо к дяде получилось пространным. После уверений в вечной любви и преданности Дмитрий рассказал о том, как он провел зиму в тюрьме и как в крепости оказался Алеша Горовой, который помогает ему переносить тоску тюремного заключения.
Занявшись наукой, он, Дмитрий, сделал очень важное изобретение. Далее Ракитин излагал суть его и давал Маркову подробный наказ, как провести опыт с маленькими воздушными шарами. Для ясности Ракитин сделал чертежи. Егор Константиныч должен был прислать племяннику точные расчеты, указав объем каждого шара и вес, который он поднимает.
«Имея точные расчеты, – писал дяде Ракитин, – я сумею построить задуманный мною снаряд, и если он позволит мне ускользнуть из неволи, это станет наилучшим доказательством огромного значения моего изобретения. Все познается на деле. Если вы придете с бумажными шариками в Военную коллегию и покажете их полет, это назовут детской забавой, над этим посмеются. Но побег „опасного“ преступника из крепко охраняемой твердыни – над этим, дядюшка, призадумаются, и еще как!»
Дмитрий выражал надежду, что дядя хорошо справится с этим важным поручением: ведь недаром он сам занимается науками.
И наконец, шла самая важная часть письма. Перечислив некоторые наиболее важные применения своего изобретения и описав характер Рукавицына, Дмитрий умолял дядю добиться от какого-нибудь знатного военного лица негласного приказа майору содействовать ему, Дмитрию, в выполнении некоего прожекта, не вдаваясь в его сущность, но подчеркнув, что оно будет иметь громадное значение для армии.
Ракитин снова и снова повторял эту просьбу, от выполнения которой зависело его счастье, его жизнь. Дмитрий просил дядю поскорее прислать ответ на его письмо (и, конечно, благоприятный!) с человеком, который доставит его послание, – ведь ожидание будет для узника мучительным.
В самом конце письма Дмитрий просил дядю прислать ему несколько научных трудов, заглавия которых он перечислил. Если, к великому несчастью Ракитина, комендант откажется помогать в осуществлении его инвенции, то узник найдет некоторое утешение, читая и перечитывая эти книги в тесных стенах камеры.
Ракитина смущала мысль, с кем отправить в Петербург письмо, но его успокоил Алексей. Оказывается, из Новой Ладоги в столицу каждый месяц посылался отчет о состоянии дел в тюрьме. Обычно такую рапортичку отвозил ефрейтор Милованов, а с ним Горовой был в дружбе.
Ждать было очень тоскливо. Дмитрий после каждого появления Горового на посту спрашивал, не отправил ли он письмо. Алексей всякий раз отвечал отрицательно, и всякий раз Ракитина точно по сердцу ножом резали. Письмо лежало у Горового за голенищем дней пять. Но раз Алексей явился на караул сияющий:
– Сделано, Митя! Уехал Милованов.
– А как он, не подведет?
– Что ты! Это Милованов-то? Свой парень, будь спокоен.
Дмитрий в ожидании ответа решил начать психологическую обработку майора. Он радушно встречал его, вел с ним длинные разговоры, наводил Рукавицына на воспоминания о его боевых подвигах и слушал с живейшим участием. Узник горячо возмущался начальниками, не оценившими боевой лихости Трофима Агеича.
– Да вы чудеса творили! – кричал Дмитрий. – Вас перед всей армией прославить надо было!
Майор краснел от удовольствия и тяжело вздыхал:
– Что ж, сударь! Родом я незнатен, беден, высоких покровителей не имел…
– И такого лихого рубаку посадили тюремным надзирателем! Да тут Семену нечего делать. Вам бы дивизией командовать!..
Лесть найдет дорогу к сердцу человека. Майор не сознался заключенному, что должность начальника тюрьмы была пределом его мечтаний и, получив ее, он считал себя баловнем судьбы. Нет, напротив, теперь ему показалось, что он действительно обижен, что он, Рукавицын, мог бы не хуже других командовать дивизией.
Майор сделал значительную мину и молвил:
– А что бы вы думали, сударь? И командовал бы, да еще как!
– Не сомневаюсь в этом, Трофим Агеич!
Яд честолюбия все больше отравлял сознание майора. Для него стало потребностью ежедневно выслушивать похвалы узника. Не раз за обедом он жаловался жене на злосчастную «планиду», сделавшую его, лихого рубаку и боевого офицера, тюремной крысой.
– Видно, и впрямь Ракитин – знатная политическая персона, коли умеет так распознавать людей, – говорил Трофим Агеич.
Егор Константиныч вытачивал ножку для кресла, заканчивая очередной заказ. Марья Семеновна сидела у окна с неизменным чулком в руках. Из-за двери выглянуло простоватое востроносое лицо Якима. Бледный от страха, он подошел к Маркову.
– Барин… – шепотом заговорил он. – Вас солдат на кухню требует, а зачем, не сказывает…
Токарь нерешительно шагнул к двери.
– Не ходи! – взмолилась Марья Семеновна. – Арестуют!
Старик ласково, но твердо отстранил руку жены. У порога кухни стоял мушкатер в почтительной позе.
– Чего тебе? – спросил старик.
– Так что секретное дело, ваше высокородие! – гаркнул солдат, вытягиваясь во фрунт. – Дозвольте наедине доложить.
Марков провел мушкатера в кабинет.
– Жены не опасайся, – кивнул он на Марью Семеновну.
– Вам писулька, ваше высокородие, – сказал ефрейтор и вытащил письмо из-за обшлага шинели.
– Откуда? – с трудом выдохнул старик.
– Из Ново-Ладожской крепости, ваше высокородие.
Егор Константиныч переменился в лице, а Марья Семеновна тихо ахнула.
– Так, понимаю… Спасибо! – сказал Марков. Дрожащей рукой он открыл ящик письменного стола, вытащил горсть серебряных рублевиков и высыпал в ладонь изумленного солдата.
– Покорнейше благодарим, ваше высокородие!
– Тише, тише!.. С ума спятил… Ты что, окарауливал его?
– Никак нет, мы в наружном карауле, а у ихней камеры другие.
– Батюшка мой! – вскинулась Марья Семеновна. – Расскажи ты мне всю правду, не тая, как там моему голубчику живется?
– Полно, старая, погоди, я сам расспрошу. Послушай, как тебя?
– Милованов! – отозвался солдат, как на перекличке.
– Что, порядки у вас в тюрьме очень строгие?
– Не извольте беспокоиться, порядки, как полагается. Только к вашему племяннику господин майор до ужасти приверженные.
– Вот как… Значит, комендант порядочный человек?
– Не могу знать, ваше высокородие! Их благородие уж оченно казенную копейку обожают и расстаться с ней не могут. Пищию что арестантам, что нам отпускают непотребную: солонина – тухлятина, хлебом гвозди забивай…
– Бедный Митенька! – вздохнула старушка.
– Насчет Митеньки не беспокойте ваше сердце: его с майорской кухни кормят.
Егор Константиныч надел очки и развернул письмо. Взор его затуманился, он снял очки и начал их протирать.
– Читай, отец, читай скорее!
Старик обратился к мушкатеру:
– Вот что, братец, выйди из кабинета, подожди там, на лестнице.
– Слушаюсь, ваше высокородие!
Марков взялся за письмо:
– «Дорогой дядюшка! Дорогая маменька! Я заключен в Ново-Ладожскую тюрьму. Мне здесь не так тяжело, как вы, наверно, думаете. Комендант и тюремщик добрые люди и делают послабление против правил, только уж очень скучно. Как хотел бы я повидать хоть на минуточку вас и милую маменьку… – Пробежав глазами полстраницы, Марков продолжал: – Дорогой дядюшка, я придумал удивительный снаряд – подниматься на воздух. Мне нужно проверить его на опыте. Сделайте…»
«Гм, гм… вот неуемное чадо, его и тюрьма не сломила… Ну ладно, потом разберусь».
Егор Константиныч вызвал мушкатера:
– Послушай, Милованов, ты когда в обратный путь направляешься?
– Как начальство прикажет. Дней на пять, на шесть всегда задерживают.
– Обязательно приходи за ответом. Буду ждать!
– Слушаю, ваше высокородие! – Солдат вышел, чеканя шаг.
Глава третья
Опыты Егора Константиныча
Егору Константинычу Маркову были далеко не чужды научные интересы. Еще в те далекие годы, когда по воле царя Петра он занял высокий пост главного порохового механика империи, Марков засел за учебники, штудировал книги по физике, химии, механике.
Позднее, когда открылась Российская Академия наук, университетские профессора и адъюнкты, преподаватели гимназии оказались постоянными заказчиками Маркова. Кто, как не бывший царский токарь, мог выточить отлично пригнанные одно к другому магдебургские полушария,[65] сделать электрофорную машину, изготовить микроскоп…
Проникнутый глубоким уважением к науке, Егор Константиныч доискивался до сущности физических и химических явлений, беседовал с учеными, со студентами. Ему были знакомы многие новейшие научные теории.
И все-таки Марков пришел в тупик. Требовалось делать сложные математические расчеты, а у старого токаря все уменье было в руках, геометрия давно вылетела у него из головы. Впрочем, Марков раздумывал недолго.
