– Как вам угодно-с! Знаю только, что их высокопревосходительство разгневаются ужасно.
Лакей повернулся и направился к карете. Майор в отчаянии схватил его за рукав:
– Постой, погоди! Экой ты, братец, нетерпеливый! Настоечки стаканчик не желаешь ли пропустить по случаю сырости?
– За настоечку покорно благодарим… Сырость, она действительно!..
– Так ты, братец, подожди минутку. Тебе поднесут. А я того… понимаешь…
Майор заторопился домой. Румяная кривая кухарка Матрена понесла к воротам бутылку ежевичной настойки, а Рукавицын заперся в кабинете с Семеном.
– Как же быть, Сэмэн? – спрашивал растерянный майор. – И ехать страшно, а отказаться того страшнее! Ведь вельможа-то какой? Генерал-аншеф, самый первый в армии!
– Треба поехать, ваше благородие! – решительно сказал Семен.
– А вдруг в Тайной узнают?
– Пытер далеко, а сенахтур Бутурлин блызко! А начальство – звестное дело! – чем оно блызче, тем бьет крепче!
– А вдруг ревизия наедет?
Семен подумал.
– А мы вот як зробым, ваше благородие: коли вас спросят, я кажу, шо вы больной, без памьяти лежите, а вас у ворот подожду и в шинели проведу, будто солдата на пост.
Рукавицын просиял:
– Ну, Сэмэн, тебе по уму кабинет-министром быть. Смотри же, чтобы все было в порядке.
– Усе будет гарно, ваше благородие!
Прицепив шпагу и закутавшись в шинель, майор отправился к воротам. Дворецкий успел выпить полбутылки настойки, и на толстых щеках его появились алые пятна. Завидев майора, он весело крикнул:
– Значит, надумали, сударь! Оченно великолепно! А то – доложу вам по секрету – чем нашего барина рассердить, лучше с чертом связаться!
– А что, гневен? – ослабевшим голосом спросил майор.
– У, не приведи господи! Да вам-то, сударь, опасаться нечего, – добавил дворецкий, заметив страх Рукавицына. – А бутылку я с собой возьму. Отменная настоечка! – неожиданно закончил лакей и сунул бутылку вместе с серебряным стаканчиком в карман.
Он услужливо подсадил коменданта в карету, сам сел на козлы.
Майор откинулся на бархатном сиденье. Замелькали покосившиеся домишки, обнесенные гнилыми заборами. Кривые улицы Новой Ладоги были пустынны. Редкие прохожие торопливо шарахались от кареты, чтобы не быть забрызганными грязью.
«В этаком экипаже да по Питеру бы… – размечтался Трофим Агеич. – По Невской бы першпективе, да чтобы в парадном мундире со всеми орденами, хе-хе-хе…»
Городок остался позади. Через полчаса карета подкатила к барскому дому в Остафьеве.
Дворецкий ввел майора в обширную переднюю, где несколько лакеев играли в карты.
Один из слуг бросился снимать с Трофима Агеича шинель; другой подлетел со щеткой и начал чистить его старенький, залоснившийся мундирчик, отчего побелевшие швы выступили явственнее; третий поспешил с докладом к барину.
Несмотря на все эти знаки почтения, Трофиму Агеичу было не по себе, его сердце тревожно билось, он часто и шумно вздыхал.
– Просят ваше благородие пожаловать!
Рукавицын боязливо зашагал по скользкому паркету.
Сенатор сидел у камина, в котором жарко горели дрова. Майор остановился у двери.
– Честь имею явиться по вашему приказанию, ваше высокопревосходительство! Комендант Ново-Ладожской крепости майор Рукавицын.
– Прошу садиться! – любезно пригласил Бутурлин. – Нет, поближе, поближе! – воскликнул он, когда Рукавицын примостился на кончике стула у самой двери.
Майор передвинулся на соседний стул. Александр Борисыч встал и, несмотря на робкие протесты гостя, усадил рядом с собой.
– Знаете ли вы, господин майор, зачем я вас пригласил?
– Не могу знать, ваше высокопревосходительство!
– К вам прошлой осенью нового арестанта привезли?
– Ваше высоко… – удивился майор. – Вам это известно?
– Мало ли что мне, сударь, известно. – И он добавил внушительно: – Помните, что у Тайной канцелярии от меня секретов нет!
Трофим Агеич затрепетал.
– Я слушаю, – настойчиво продолжал сенатор.
– Сентября двадцать седьмого прошлого года в тюрьму заключен по именному указу ее императорского величества государыни Елизаветы Петровны Дмитрий Иванов сын Ракитин, – сбиваясь на язык рапорта, доложил майор.
– Ну, эго для вас он Ракитин, – небрежно перебил Рукавицына сенатор. – По некоторым важным причинам от вас его подлинную фамилию и положение в свете скрыли. Но это – персона…
– А я, признаться, и сам так полагал, ваше высоко… – вымолвил майор и замолк, смущенный собственной смелостью.
– Да? Ну что же, хвалю за догадливость. И. следственно, эту персону надо беречь, не так ли, майор?
– Так точно, ваше высокопревосходительство: Уж я и то, ваше… Наливочки им из своего погреба, кота…
– За это хвалю. И вот еще что… – Бутурлин таинственно наклонился к уху коменданта. – Известно ли вам, что этот Ракитин весьма сведущ в науках?
– Еще как известно, – сознался Рукавицын. – У меня от ихних разговоров аж голова пухнет… Я-то сам, ваше высоко… из простых солдат, усердием и преданностью все превозмог…
– Вижу, – сказал Бутурлин, прикоснувшись пальцем к майорскому погону. – И, думается, шагнете много выше, ежели будете слушать мои советы.
– Ваше высоко… – со слезами радости вскричал майор. – Отец и благодетель, за вас в огонь и в воду!..
Разговор со знатнейшим вельможей начал нравиться Рукавицыну. Со свойственной ему хитростью он почувствовал, что зачем-то нужен Бутурлину, а значит, может получить от этого немалые выгоды.
– Мне стало ведомо, – продолжал сенатор, – что, сидя у вас в камере, узник, о коем мы говорим, сделал на досуге, – Бутурлин улыбнулся, а майор угодливо хихикнул, – весьма важную военную инвенцию…
– А как же вы узнали… – заикнулся было майор, но осекся, остановленный строгим взглядом Бутурлина.
– Как я узнал, дело мое, а вам скажу, что ракитинская инвенция может оказать нашей армии значительную преференцию[71] перед неприятелем, и, следственно, ваш долг всячески Ракитину в осуществлении оной инвенции содействовать.
– А как же регламент, уставы? – всполошился майор.
– Умные люди, – вельможа многозначительно подчеркнул эти слова, – умные люди всегда найдут выход из самого затруднительного положения. И ежели вам предприятие Ракитина покажется странным и даже в тюремных стенах небывалым, вы сим не смущайтесь. Уразумели?
– Так точно, ваше высок… дит… ство! – гаркнул комендант. Он-то считал себя умным человеком.
Бутурлин неожиданно вытащил из стола кошелек с золотом.
– А мундирчик-то у вас плоховат. Место ваше ненажиточное. Сшейте новый мундир и помните: кто мои приказания выполняет, тот от меня обижен не будет. Прощайте, господин полк… майор!
Рукавицын возвратился в крепость, когда уже стемнело. Шатаясь, как пьяный, он прошел через тюремный двор и ввалился в дом. Антонина Григорьевна смотрела своими выпуклыми, немигающими глазами, как муж вытащил полновесный кошелек и высыпал золото на стол.
– Вот, мать, видала поживу?! Каков майор Рукавицын? Сразу догадался, что этот Ракитин некая знатнеющая персона! Уж если сам Бутурлин так о нем печется и моего содействия ищет, то тут бо-ольшим производством пахнет! Ну и пусть узник делает свою инвенцию, какова бы она ни была, лишь бы крепость не вздумал взрывать, хе-хе-хе…
Покряхтев, майор скинул парадное одеяние и поплелся в столовую выпить и закусить.
Глава шестая
Ответ из Петербурга
Милованов пришел в дом Марковых в воскресенье утром. Яким встретил его у ворот и провел в кабинет. Глаза ефрейтора были красны, лицо опухло. Егор Константиныч посмотрел на него:
– Хорош! Все пропил?
– Так точно, ваше высокородие! – радостно отрапортовал мушкатер. – Погуляли вволюшку! А то когда еще так удастся?
– Вот тебе на опохмелье! – Марков протянул солдату рубль.
– Покорнейше благодарим! – взревел Милованов.
Подавая ему письмо и пачку книг, плотно упакованных в бумагу, Марков тихо сказал:
– Ты того… Все, что надо, сделай. Ну, понимаешь?
– Так точно, ваше высокородие. Не беспокойтесь, все будет в аккурате. Для такого барина, господи!..
Ефрейтор спрятал письмо за обшлаг. Он собрался уходить, когда в дверь протиснулась Марья Семеновна с огромным узлом. Подтащив узел, старушка прошептала, задыхаясь:
– Митеньке…
Ефрейтор с изумлением посмотрел на тюк.
– Это что там у тебя? – спросил Егор Консгантиныч.
– Фуфаечка теплая. Два набрюшника гарусных. Полдюжины сорочек. Шарф теплый для зимы и еще один полегче. Чулок шерстяных дюжина. Перчаток три пары…
– Будет, будет! – перебил токарь. – С ума сошла, старая!
– Все своей работы, – с гордостью сказала старушка. – Да еще кой-чего настряпано: пряники сахарные, творожники, что Митя любит. Уж будь добр, голубчик, свези! – Марья Семеновна с мольбой уставилась в багровое лицо мушкатера.
