Проникнутый глубоким уважением к науке, Егор Константиныч доискивался до сущности физических и химических явлений, беседовал с учеными, со студентами. Ему были знакомы многие новейшие научные теории.
И все-таки Марков пришел в тупик. Требовалось делать сложные математические расчеты, а у старого токаря все уменье было в руках, геометрия давно вылетела у него из головы. Впрочем, Марков раздумывал недолго.
– К Михайле Васильичу! – вскричал он. – Вот кто дело рассудит до самого корня. Уж ежели он скажет, что Митина затея не пустая выдумка, значит, так оно и есть.
Егор Константиныч давно не был у Ломоносовых, его встретили с радостью; Лизавета Андреевна побежала хлопотать насчет угощения; академик и токарь остались вдвоем.
– Вот, Михайла Васильич, – дрогнувшим голосом сказал Марков, – получил я от Мити весточку из тюрьмы.
– Да что вы! Неужели?! – Ломоносов изменился в лице. – Где он? Что с ним?
Егор Константиныч достал из кармана письмо.
– Читайте, – сказал он. – Послание сугубо личное, но от вас, нашего друга и благодетеля, тайн нет.
Ломоносов читал письмо долго, внимательно, к некоторым местам возвращался снова. В дверях показалась Лизавета Андреевна с подносом, уставленным посудой. Муж замахал на нее руками, приказывая удалиться. Удивленная хозяйка закрыла за собой дверь.
Михайла Васильич встал с торжественным лицом. Он заговорил медленно, разделяя слова:
– В письме вашего племянника Дмитрия Ракитина изложено великое научное открытие. Да-да, именно великое. Ракитин не обманул моих надежд. Из моей корпускулярной теории он вывел такое следствие, до которого я еще не додумался и сам…
– Да вы просто не успели, Михайла Васильич! – извиняющим тоном молвил токарь.
Ломоносов отмахнулся с улыбкой.
– Знаю, все знаю, что вы скажете, друг мой! Да, у меня на плечах гора забот: я должен двигать вперед физику и химию, астрономию и механику, на моих плечах мозаичная мастерская, мне срочно надо закончить портрет государя Петра Великого, к каждому придворному торжеству Михайла Ломоносов обязан представить оду и прочее, и прочее, и прочее… И все-таки… – Он вдруг беспечно рассмеялся. – И все-таки Митька, щучий сын, молодец, ей-богу, молодец! Он шагнул далеко вперед меня. Как вы думаете, Егор Константиныч, – лукаво улыбнулся академик, – может, попросить царицу посадить меня в каземат на годик-другой? То-то бы я там поработал!..
Марков понял шутку, оба посмеялись.
– Но, однако, хватит лясы точить, – серьезно сказал Ломоносов, – пора и о деле подумать. Вот что, Егор Константиныч, опыты с маленькими шарами, о коих пишет Митя, делать вам. Мне за сие взяться никак нельзя: за мной тысяча глаз следит. И ежели Митина инвенция не дай бог раскроется преждевременно, от этого большая беда произойдет, и в первую очередь беда для него. Посему: опыты производить дома и в великой тайне, все досконально записывать: вес шаров, их поперечник, вес грузиков, кои они смогут поднять… Все делать неукоснительно по наставлению Дмитрия, сделанному подлинно научно. А потом со всеми записями ко мне. Верится, что сим изобретением наш дорогой узник проложит себе путь к свободе!
Егор Константиныч уходил от Ломоносова окрыленный.
На следующий день кабинет Егора Константиныча напоминал переплетную мастерскую. На столе стоял горшок с клейстером, а пол был усеян обрезками бумаги. Марков клеил шар. Вооружившись большими ножницами, резал, примерял, подрезывал. Самой трудной работой оказалось склеить выкроенные части шара. Не раз старик намеревался позвать жену, но ему не хотелось открывать ей тайну раньше времени.
Первый шар, вышедший из рук Маркова, имел в диаметре больше полуаршина.[66] Пока высыхали швы, старик торопливо подмел комнату, разжег самовар, вместо трубы поставил колпак, суживающийся конец которого входил в отверстие шара. Все сделал по чертежу Дмитрия.
Осторожно выдавив воздух, Марков приспособил шар над самоваром на длинных лучинках. Трепет охватил старика, когда сморщенные бока шара начали распрямляться, надуваться… Токарь следил за шаром затаив дыхание. Еще несколько мгновений, и шар достиг полного объема, заколыхался, сделал движение, как бы собираясь подняться. Сердце старика буйно заколотилось. Он наклонился к самоварной решетке и раздул угли. Напрасно: шар сделал два-три прыжка, и вдруг воздух стал выходить в незаметную щель.
Марков даже плюнул с досады. Зажав голову руками, долго думал. Наконец поднял глаза.
– Все ясно. Я забыл Митино предупреждение, что маленький шар не полетит, он слишком тяжел для своего объема… Ну и лапоть же я! Завтра сделаю шар диаметром в полсажени![67]
Егор Константиныч встал на заре. Удивленной Марье Семеновне объяснил, что идет заниматься секретными научными опытами, и запретил приходить к нему, пока он сам не позовет.
Старик снова испытал ряд неудач. То выкройка оказывалась неправильной, и полосы, частично склеенные, приходилось выбрасывать. То плохо просушенные швы расходились, и работу приходилось начинать сызнова.
Но Марков был на редкость настойчив. К двум часам дня шар был кончен. Внизу, у отверстия, токарь приделал колечко из проволоки с крючками для грузиков. Мало того, он сам надумал вклеить в отверстие шара бумажную трубку, чтобы воздух из самовара направлялся прямо в шар.
Наконец все было готово. Угли в самоваре разгорелись, и Егор Константиныч впустил нагретый воздух. Прежде чем шар округлился, он уже начал рваться вверх, и старику пришлось подвесить гирьку. Марков в восторге потирал руки. Сгорбленная спина его выпрямилась, морщинистые щеки зарумянились.
– Так, сударики, так! Вон оно куда пошло!
Шар наполнился. Токарь снял гирьку, и шар прыгнул к потолку.
– Чудеса, да и только! Вот так Митя! Вот так затворник! В тюрьме такую штуку удумал!.. Кабы не потолок… А на улицу выйти – ведь это всей столице на удивление!
Но Марков тотчас вспомнил строжайший наказ Михайлы Васильича хранить дело в тайне. Прошло несколько минут. Шар стал медленно опускаться, съеживаясь: он остывал.
– Позову старуху, ей это будет в диковинку.
Торжественно и загадочно усадив жену в кресло, он заговорил:
– Смотри, старая, что будет.
Старуха ничего не понимала. Глаза ее округлились, когда шар снова начал надуваться. Она тревожно спросила:
– Чего это ты такое вытворяешь, отец?
– Отгадай загадку, – улыбнулся токарь. – Обрядили дым в кафтан, полетел дым по поднебесью!
– Отродясь такой загадки не слыхивала…
И вдруг шар взмыл к потолку.
Марья Семеновна перепугалась:
– С нами святые угодники!
– Да ведь это Митя выдумал! Понимаешь, Митя, – повторил Марков. – Что же, твой сын с нечистой силой спознался?..
Старушка неожиданно улыбнулась:
– Он, Митенька, сызмальства все про дым…
– Ну вот видишь, и додумался!
Успокоенная Марья Семеновна ушла хлопотать по хозяйству, а ее сменил возвратившийся из гимназии Андрюша. Отец и сын пришли в неистовое восхищение, когда уравновешенный шар тихо закачался в воздухе посреди комнаты.
– Смотри, Андрюшка, смотри! Прямо чудо, ей-богу! Ведь вот и понимаю, в чем дело, а все равно глазам не верю!..
Он замахал доской, производя ветер, и шар тихо поплыл в угол комнаты.
– На таких шарах, только больших, люди по воздуху плавать будут, да, батюшка?
– Да-да, сынок, да! Бери карандаш, записывай!
Отец и сын продолжали опыты вместе. Шары делались разного размера, тщательно записывался вес поднимаемых ими гирек.
Работа кончилась катастрофой. Андрюши не было дома, а Егор Константиныч, запалив самовар, отлучился по делу. Вернувшись, он ахнул. Комната была полна дымом, а очередной шар тлел, готовый вспыхнуть.
Опыты Марков возобновлять не стал. У него набралось достаточно данных для того, чтобы Ломоносов произвел все нужные расчеты. И они были сделаны в один вечер. Более того, Михайла Васильич написал Ракитину большое теплое письмо. Он поздравлял узника с замечательным научным достижением, предсказывал воздухоплаванию великую будущность, указывал на такие его применения, о которых мысль еще и не приходила Дмитрию так велика была сила предвидения у гениального помора.
Глава четвертая
Бутурлин
Егору Константинычу предстояло еще одно очень важное дело: раздобыть для Мити приказ знатного лица майору Рукавицыну содействовать в осуществлении его необычайного прожекта. И тут Марков в первую очередь подумал о Бутурлине.
Генерал-аншеф[68] и сенатор Александр Борисович Бутурлин в молодости был денщиком царя Петра Алексеевича. Благоволение царя и удача сделали его одним из первых лиц в государстве.
С Егором Константинычем их связывала дружба с тех времен, когда Марков был царским токарем, а Бутурлин царским денщиком. Молодые, веселые, оба тайком от сурового царя устраивали немало проказ. Одна из таких проказ чуть не кончилась трагически. Сбежав из дворца, они провели ночь в кабаке. Первым заговорил о возвращении Марков. Бутурлин во хмелю был упрям и задорен.
