Из-за коралловой портьеры вышел вразвалку лысый толстяк в белых полотняных шортах и в клетчатой рубашке, с огромной сигарой, зажатой между пальцев.
— Привет от поручика Беневенто, — заорал я сердечно и протянул ему руку. Комедия, африканский спектакль — надо производить естественное впечатление. Лицо у Гуцци просияло, он раскрыл объятия, мы стучали ладонями друг друга по спине.
— Так ты уже свободен? У тебя уже кончился срок договора? Это было прекраснейшее время моей жизни, друзья… Оливия, Оливия… — Звон цепей и покачивание вулканических гор. — Пиво, принеси нам пиво и виски! Ты хочешь здесь поселиться? — обратился он ко мне. — Мой отель к твоим услугам! рассыпался он в любезностях и комплиментах. — Надолго хочешь здесь остаться? Может, побудешь, пока не подыщешь что-нибудь для себя? В Умтали с тебя сдерут шкуру, время сейчас злое, чем дальше, тем хуже. А я сделаю тебе солидную скидку.
Мы опрокинули по стаканчику виски, а потом отхлебнули пива. Оливия, черная красавица, накрывала на стол. Бунгало, вероятно, были такими же пустыми, как и ресторан. Но для африканского мотеля это еще ни о чем не говорит. Гости съезжаются только под вечер. Пусть только раз в неделю или в месяц, но уж обдерут их до нитки. Гуцци обещал меня от этого избавить, но я ему не очень-то верил.
Да, Гуцци — счастливый человек. У него есть все, что он может себе пожелать, и за пару лет он загребет приличные денежки. Он, вероятно, заметил в моем взгляде вспышку зависти. Отодвинул кружку пива и сказал:
— Так что, приятель, чем хочешь заняться, какие у тебя планы?
Я пожал плечами. Мы подошли к цели разговора быстрее, чем я предполагал.
— Никаких, — сказал я удрученно. — Собственно, ищу работу, но у меня нет документов, — добавил я тихо. — Поэтому Беневенто и послал меня к тебе.
Он засопел и снова выпил.
— Так-так, неприятное дело… — Темные глаза следили за мной поверх кружки. — Почему ты не остался у шефа, почему не продлил контракт? Деньги у тебя есть?
— Немного.
Оливия поставила передо мной блюдо экзотически украшенного салата, а на тарелке кусок полусырого мяса. Но о еде я даже и не помышлял. Моя судьба находилась сейчас в руках этого толстяка.
— Что же ты делал, что у тебя нет денег?
Я снова молча пожал плечами.
— Ездил с Маретти в транспортере, пока он не погиб, а потом с поручиком. Я просто боюсь, понимаешь это?
— Маретти?..
— Примерно два месяца тому назад.
И я, между едой, начал рассказывать историю фермы Хармеров. Салат был такой же острый, как и цветистый, его было невозможно есть. Оливия убралась за стойку бара к своим журналам, Гуцци сидел напротив меня, потел и с помутневшими глазами понимающе кивал.
— Так Маретти погиб, бедняга Маретти… Я всегда говорил ему: хватит, у тебя достаточно денег, брось это, наплюй на все. Он служил у Гофмана десять лет, а это уж что-то значит.
— У меня истек срок договора, и я больше ничего не жду, — сказал я твердо. — Когда здесь их дело лопнет, бог знает куда они подадутся.
Гуцци кивал головой в знак согласия. Его лицо вдруг стало серьезным, почти осунувшимся.
— Это разумно, я понимаю тебя: рисковать сегодня не имеет смысла. Все равно в конце концов все поднимут руки и выдадут нас неграм. Если бы у тебя были деньги, я тебе продал бы весь этот гешефт, — он кивнул на бар, — вместе с ней. Хочу, наконец, вернуться домой. Пять лет я служил, и все пять лет здесь. Человек должен уметь сказать себе: достаточно! Да, для меня достаточно, и я хочу домой.
— Но у меня нет денег.
— Но у тебя нет денег. — Он глубоко вздохнул. — А что бы ты хотел делать?
— Что угодно, лишь бы не слишком на глазах.
— Гм…
Белым носовым платком он вытирал лоб. Пиво начало проступать всеми порами.
— Возможно, я о чем-то знаю… — он выжидательно посмотрел мне в глаза. — Возможно… — и его лицо начала растягивать широкая улыбка. Потом он громко расхохотался. — Л.С. Два символа света!
В недоумении я отодвинул прибор.
— "Любовь и Счет", балда! Это как раз то, чего тебе не хватает.
И он снова прыснул со смеху так, что его объемистый живот трясся и подскакивал.
— Если это выйдет, получу две сотни, согласен?
Я кивнул.
— Так слушай! Уже вторую неделю здесь живет какая-то вдова, фермерша, сумасбродная женщина, которая ищет белого шофера. Ей нужно куда-то ехать… — он широко развел руки, — не знаю, видимо, очень далеко, а негра не хочет, боится. Каждый день ездит в Умтали и ищет, как будто может найти здесь белого шофера. Любой наплюет на такой бизнес. Но она наверняка имеет счет, и ты можешь заиметь его, а может, и любовь тоже — это уж зависит от тебя, это уж твое дело. Она настоящая африкаанер: прежде всего требует, чтобы перед ней гнули спину и работали в поте лица. И по асфальтированным дорогам она, вероятно, ехать не хочет.
Я поспешно обдумывал.
— Работать шофером у белой фермерши? А почему нет? А сколько…
— Не знаю, этим не интересовался, я тебе только рекомендую. Она вернется вечером, я пошлю ее к тебе. Ты должен поломаться, заставить поуговаривать себя…
Мне было ясно: надо продать себя как можно дороже. Гуцци потянулся и зевнул.
— Ну хорошо, теперь тебе Оливия покажет бунгало, а я пойду прилягу. Здесь человек должен беречь, свои силы, вечером еще поговорим. И не забудь, получу две сотни! Оливия, посели господина!
Я вышел следом за юбочкой из травы. Длинные худые ноги, стройные прямые бедра. Бегун на беговой дорожке, Бедняга Гуцци, он никогда ее не догонит, она как антилопа — замучает любого бегуна. Я плелся за ней в полуденной жаре. Кругом — клумбы с увядшими цветами. Кто их здесь поливает? Это была не сухая жара выжженной саванны, а влажная духота, сохраняемая тропической зеленью. Пиво и виски бродили у меня в крови. Здесь человек не должен выпивать после обеда, после обеда только чай, остальное — вечером.
Оливия открыла двери в прохладное воздушное бунгало. Коридор, спальня, ванная — я в уме начал подсчитывать, сколько запросит за это Гуцци. Оливия вошла в ванную и повернула краник душа.
— Течет, господин.
Текла настоящая, живая вода. Брызгала ей на голые плечи и скользила по грудям. Я протянул к ней руки. Она со смехом выскользнула.
— Извините, господин, шеф этого не любит, он избил бы меня за это.
Закрыла краны и длинными ногами протопала по каменному полу к дверям. Мокрые следы испарялись на глазах.
— Ужин подается к восьми, — сказала она выжидательно, держась за ручку двери. Видимо, хотела услышать, какое вознаграждение она получила бы за удары Гуцци. Но меня одолела усталость двух последних дней, я потерял желание обманывать нового приятеля. Времени достаточно, времени хватит на все. Я хотел упасть на кровать и спать, удалиться в сны, в пустоту, дать сознанию отдохнуть. Я даже не заметил, когда она ушла. Я сбросил одежду и встал под душ. Мне было хорошо и без черной красотки. Потом я мокрым упал на постель и закрыл глаза. Мгновение затухания, исчезновения. Мир, по которому я бегу, стал невероятно далеким, во мне — глубокий тайник, стальной омут, захлопну затвор и погружусь.
Когда я проснулся, солнце уже село. Через минуту наступит ночь. Голова у меня была чистая и светлая. Что-то меня разбудило. Я лежал неподвижно, напрягая сознание. Решительный стук послышался снова. Это был звук, что меня разбудил. Я натянул на себя простыню.
— Войдите!
Из бесцветного сумрака вышла стройная белая женщина. Клумбы цветов за ее спиной побледнели. Она была в спортивной юбке из парашютного шелка и в черной блузке. Вдова! Вероятно, тридцати пяти лет, сумасшедшая фермерша Гуцци. Африкаанер! Я не мог поверить своим глазам: передо мною стояла Корнелия Шиппер!
У нее было невыразительное усталое лицо с синими кругами под глазами. Ее удивление было, видимо, еще больше, чем мое. Она закрыла двери и стояла неподвижно.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, наконец, знакомым, немного грубым голосом.
— Сплю, а теперь пойду оденусь, если позволите. Будьте любезны, отвернитесь.
Но она не отвернулась и насмешливо смотрела, как я топаю, завернутый в простыню, в ванную, насмешливо и с удовольствием, как тогда на нее смотрел я. Тогда…
— У меня истек срок договора, — сказал я для ясности, когда снова смог появиться перед ней. — Я боялся, что вас похитили, все считают, что это так…
— Это хорошо, — улыбнулась она тихо. — Вы ведь так себе это и представляли?
— Нет, я не так представлял. Из-за этого была карательная экспедиция. Мы сожгли две мозамбикские деревни, а того парня на ферме повесили. Кто это был? Вы знали его?
— Это мой раб, но я отпустила его — что бы я с ним делала в Голландии? Он не хотел оставить ферму, ему некуда было идти.
— Раб?
— Да, я получила его от отца, когда еще была маленькой.
