Она неподвижно слушала. Тень лица в холодном потоке воздуха.
— И ты с этим не согласен? — спросила она пытливо после долгого молчания, когда я кончил.
— С чем? Чтобы меня прикончили?
— Нет, конечно, — с тем, чтобы они изготовили себе атомную бомбу. Или они должны были позволить, чтобы у них все отобрали и перебили их? Ты тоже защищаешься, тебе не хочется умереть. Если бы у нас Смит сделал то же, плюнув на англичан и американцев, то никому не пришлось бы убегать.
— Не согласен, — сказал я серьезно.
— Ты ничего не понимаешь, — вздохнула она напряженно. — Ты здесь никогда не жил, европейские взгляды для Африки не годятся.
Я мрачно пожал плечами.
— Сейчас дело уже, собственно, идет не о черных и белых, дело идет не о чьей-то ферме или Южно-Африканском государстве. Взрыв — пусть он произойдет где угодно — вызовет цепную реакцию. После нее ничего не останется: ни тебя, ни меня, абсолютно никого!
— Ты преувеличиваешь. И я не верю, чтобы тебя так травили! — добавила она твердо.
Что ей ответить? Другой мир, другой образ мышления. Это не цвет кожи, вызывающий отчужденность людей. Остаток ночи мы ехали молча. Она делала вид, что спит, или уснула на самом деле. Устало я смотрев на наступающий день. Сначала темнота побледнела, потом начала терять цвет, и на востоке появилась пепельная полоса. Порывы холодного предутреннего ветра взволновали саванну. Мне надо было лучше молчать — лишнее расстройство, могу ли я что-либо изменить? Я ведь ей многим обязан.
В половине пятого утра я остановился и сварил кофе. Корнелия крепко спала. Теперь у меня была возможность спокойно осмотреть ее лицо, следы морщин и расслабленные черты. — Пустой экран. Что скрывается в глубине глаз, кто на меня смотрит, кого я вчера обнимал? То, что мы вместе спим, ничего не объясняет, этого едва хватит для познания тела. В утреннем холоде вдруг резко запахло кофе. Корнелия открыла глаза, сморщила нос и блаженно улыбнулась:
— Какой бы из тебя был муж… Завтрак в постель…
— Тебе это в диковинку? — спросил я таким же тоном. — Разве у тебя не было толпы слуг?
— Надеюсь, что будут, но в Европе. Я первой вставала и последней уходила спать. Сегодня уже никто не отваживается пускать черных на кухню, они работают только на плантациях и самое большее — на уборке помещений. На ферме женщина должна сама заботиться о семье, если не хочет, чтобы муж начал спать с какой-нибудь черной, — добавила она со смехом.
— А тебе никогда не приходило в голову что-нибудь подобное? — спросил я насмешливо. В ту же секунду я получил такую, пощечину, что кофе из чашки, которую я держал в руке, выплеснулся мне прямо на рубашку.
— Что вы себе позволяете? — крикнула она на меня грубым голосом. — О чем-либо подобном порядочной женщине никто не смеет сделать даже намека! Ты заслужил, чтобы тебя исхлестали! — и повернулась ко мне спиной. Все плохо. Я начал покорно извиняться. Холодная, как кусок льда. Прекрасное вступление в новый день.
— Поехали! — приказала она строго. Лучше бы я сам себе влепил пощечину.
В Кве-Кве мы заправились, пополнили запасы воды и консервов. До Уанки долгий путь, по воздуху четыреста километров, а сколько будет по здешней пересеченной местности, мне не удалось вычислить. Будущую ночь, скорее всего, проведем в машине.
— Согласно инструкциям, мы обязаны сообщить местной полиции цель поездки, — сказала Корнелия после обеда, когда мы снова выезжали. — Это меры на случай аварии. Если мы не доедем в установленное время — будут начаты поиски. Но мне кажется, что ты этого не желал бы…
— Этого я не желал бы на самом деле, — сказал я с облегчением, потому что она уже снова говорила мне «ты». Лед был сломан.
Мы сидели около спиртовки, заменяющей костер, и ждали, когда закипит вода. Чай! Зеленый и горячий, теперь было самое время пополнить запас жидкости, которую из нас выпарило солнце. Ночь приближалась неслышно, как холодная черная госпожа. Еще не доносились голоса зверей. Огонек спиртовки был слишком слаб, чтобы осветить лица. Только через час, через два темнота станет прозрачнее и искры небесной сварочной машины посыплются на землю.
С автоматом между колен я прислушивался к слабому шуму закипающей воды. Мне казалось, что я один. Корнелия, погруженная в темноту, кажется, исчезла, словно бы и не дышала. Я нащупал ее руку и крепко сжал. Разговор без слов через континенты и поколения. Я не отваживался нарушить ее молчания. Так когда-то я держал за руку Августу, но это было неимоверно давно. Мираж и обман.
Теперь сижу с другой женщиной на другом конце света, а в алюминиевом чайнике шепчет будущее. Сколько, времени еще пройдет прежде, чем я смогу взять его в свои руки?
Я посмотрел в темноту, в сторону Корнелии. Сверкание глаз.
— Ты здесь? — спросил я.
— Я дома, — вздохнула она тихо. Дома! Белый дом, зал, зеленая плантация. Фотография из путевых заметок. Но для нее — это знакомые голоса, накрытый стол и глаза матери или ее детей и мертвого мужа. Что я об этом знаю? Что знает она о месте, где я дома. У каждого только один дом, и он носит его в себе до самой старости. Дом его детства — вечное возвращение к нему. Либеньский остров и замковый парк, улица с газовыми фонарями, которые уж давно не светят, — все изменяется. Винтовая лестница и еще бог знает что! Проклятая жизнь! Так ее испортить!
Я взял чайник и налил в чашку горячей воды. Комфорт! Родезия! Чем это все кончится?
— Уезжайте, — сказал я твердо. — Того уже не вернешь! Через пару месяцев отсюда побегут все. У вас есть преимущество, а с ним и надежда, ни о чем не жалейте!
Сколько уж раз говорил я ей это! Она подвинулась и взяла чашку. Этих чашек мы выпьем несколько — три, четыре или шесть, прежде чем пойдем спать. Обряд питья воды. Я уже не думал о том, как буду ее обнимать. Она об этом тоже, конечно, не думала.
— Хотелось бы мне, чтобы все уже было позади, — сказала она тихо. — Не могу этого выносить, так бы и убежала пешком.
Я кивнул в знак согласия. Как бы я тоже бежал… Но в человеческих ли это силах? Может ли человек с этим что-то сделать или должен только ждать и предоставить все течению времени? Ни единого дня нельзя перепрыгнуть, завтра выйдет солнце, и мы поедем дальше по саванне. Два чужих человека, которые встретились случайно. Путники, которые могут понадобиться друг другу. Сжатые одним мгновением, мгновением своего настоящего. Но настоящее не существует, есть только вечное движение.
Значит, мы тоже движемся.
Я встал и пошел расставить в машине раскладушки. Под брезентовым верхом было так душно, что можно задохнуться. Все части машины еще выдыхали солнечный жар. Сколько еще раз будем так спать? Возможно, это исключительные впечатления в моей жизни, но в настоящее время я не способен был оценить это.
Выберусь ли я…
Я как можно больше раздвинул брезентовую крышу, чтобы ночной воздух мог проникать внутрь, и посмотрел на небо. Звезды! Чужие, незнакомые. Я глубоко вдохнул аромат трав и прислушался. Что-то изменилось.
В глубокой тишине спящей саванны слышался гул. Собственно, это даже был не гул, а, скорее всего, глубокий и вибрирующий звук. Мне казалось. что это звучит земля. Землетрясение, подумал я. Возможно ли, чтобы здесь было землетрясение?
Я заметил, как Корнелия резко встала и одним движением погасила огонек спиртовки. Потом несколькими прыжками преодолела расстояние, отделявшее ее от машины. Я крепко ухватил ее за руки и помог влезть наверх.
— Слоны! — выдохнула она в ужасе. — Стадо слонов, они тянутся к воде, где-то здесь должна быть река. Мы находимся вблизи Уанкийского национального парка.
Я чувствовал, как она дрожит.
— Не поехать ли нам лучше дальше?
В темноте она резко покачала головой.
— Исключено, поздно, нам нельзя даже пошевелиться. Возможно, они нас не заметят, может быть, пройдут мимо. Если они испугаются, то нам конец.
Гудящий звук приближался. Глухие удары в барабаны, топание ног. Не дыша мы сидели на походной кровати и смотрели в темноту. Я все еще не мог отгадать, откуда, собственно, приближается этот звук. Он был всюду, вокруг нас. Потом я почувствовал настоящий страх. То, что я услышал, был не трубный звук, а хрюкающее всасывание воздуха у самой машины. Корнелия судорожно сжала мне руку. Бесшумно я потянул затвор автомата. Это было смешно, что я смог бы сделать такой игрушкой?
Неясные тени, большие, как наш автофургон, двигались около нас. Разбросанно, медленно, тяжело — каждая могла сделать из нашей машины кучу мятого железа. По спине у меня катились потоки выпитого чая. Я видел испуганное лицо Корнелии. Могучий колосс заслонил нам обзор. Запах слонов, движение ушей, белые сабли клыков, вероятно, двухметровой длины.
Столик, чайник и две хрупкие чашки. Пальцами я коснулся курка. Танк ловко уклонился и покатился дальше. Корнелия глубоко вздохнула и легла на раскладушку. Закрыла лицо руками. Чашки светились в темноте, отражая лунный свет.
