Трое из них надругались над взрослой женщиной, экономистом-плановиком одной проектной организации. Прямо у неё на квартире, куда явились под видом сантехников. Это была месть за какой-то ничтожный проступок, потому все действия происходили в особо извращённой форме с целью как можно сильнее унизить несчастную. Начав вечером, закончили утром. Перед уходом пригрозили, что если «вякнет» кому хоть слово, то снова придут – и тогда убьют.
Двое неоднократно подкарауливали в парке культуры и отдыха и скверах одиноких девушек, затыкали им рот, валили наземь и поочерёдно также совершали насильственные действия. Ещё трое поглумились над двенадцатилетней школьницей. Один нечестивец изнасиловал восьмилетнего мальчишку. Ну и так далее в том же роде.
Ольмапольцы стали привыкать к суровым расправам над преступниками, потому несколько тысяч собравшихся вокруг помоста сохраняли спокойствие и в гнетущем угрюмом молчании ожидали приведения наказания в исполнение.
Слава Богу, на этот раз дон Кристобаль освободил меня от обязанностей куратора заплечных дел мастеров, и я исключительно по долгу службы наблюдал за происходящим из окна администрации.
Действие совершалось весьма прозаично и без каких-либо осложнений. Со всех семнадцати смуглолицые курчавые палачи поочерёдно спускали штаны, затем поочерёдно же оскопляли и бросали удалённые части детородных органов бродячим собакам, невесть откуда появившимся.
Грязные лохматые голодные псы хватали поживу и с громким рычанием уносились прочь. Преступники, молодые люди от восемнадцати до тридцати лет, плакали навзрыд и умоляли о пощаде, но специалисты по охолащиванию были непоколебимы. Прямо сказать, это было пренеприятнейшее зрелище, и я удивлялся, как люди оставляют дела и приходят смотреть на такое?
По завершении наказания палачи помогли оскоплённым одеться и с помоста отправили прямо в толпу. Но люди брезгливо шарахались от «свежеиспечённых» кастратов и с презрением гнали подальше от себя. «Ф-фу, не прикасайся ко мне! – доносились крики. – Пошёл, пошёл отсюда, вошкарица! Ой, глаза бы на тебя не глядели!»
Дальнейшая судьба недавних насильников мне неизвестна; вряд ли там было много хорошего.
За похотливыми сквернодейцами вывели разного рода злостных хулиганов и дебоширов, убийц и мучителей животных – собак, кошек, воробьёв и иных тварей. В основном это были взрослые, но замечались и подростки от пятнадцати до восемнадцати лет.
С этой партией было ещё проще. С провинившихся взрослых также спускали штаны, заворачивали рубашку, укладывали на скамьи, привязывали и секли кнутом. Количество ударов зависело от степени вины наказуемого.
Били не жалеючи, кожа у многих подвергнутых порке слетала клочьями и с поясницы, и с лопаток. Одни наказуемые кричали благим матом, другие после первых же ударов впадали в обморок. Таких безотлагательно приводили в чувство, окатывая холодной водой, после чего экзекуция продолжалась.
Вместе со всеми выпороли и несколько работников социальной опеки, повадившихся отнимать детей у вполне дееспособных родителей и передавать их в сиротские приюты. Отнимать только за то, что родители эти были очень бедны и не могли красиво одеть и вкусно накормить своих чад. Я потом узнавал: бессердечных опекунов сразу же уволили, и они ещё долго зарабатывали на хлеб посредством забивания костылей на железной дороге.
Из всех особенно запомнились двое братьев Жилкиных, владельцы бойцовской собаки. Не единожды парочка натравливала зверя и на людей, и на животных.
Несколько дней назад какая-то женщина во всеуслышание отчитала их, мол, что вы делаете, антихристы, разве ж можно так! Тем же вечером брательники вломились в квартиру бедолаги и напустили пса и на неё саму, и на остальных членов семейства, оказавшихся на ту пору в жилище, не разбирая ни старых, ни малых. Женщина и её сынишка, ученик первого класса, были довольно серьёзно покусаны. В последний момент матери удалось спасти двухлетнюю дочурку от клыков хищника, водрузив её на одежный шкаф. Рычание пса, крики людей, обезумевших от боли и страха, разносились по всей округе.
И всё владельцам собаки сходило с рук. Некоторые из соседей даже и защищали безобразников.
– Куда их, в тюрьму, что ли? – говорили доброхоты, которых ещё не достигли зубы пса. – Чтобы они там набрались опыту и вернулись законченными бандюганами? Молодые ещё, сами потом перевоспитаются.
Участковый полицейский, курировавший те проулки, только поддакивал и согласно кивал головой. Ему лень было заводить дело на братьев. Если он и брал когда местное отребье за жабры, то только по указанию сверху или за солидный денежный взнос от того или иного пострадавшего.
В последнее же время славного инспектора вообще охранение порядка мало интересовало, потому как мысли его вертелись только возле круглозадой продавщицы Зойки из закусочной на углу улиц Урицкого и Розы Люксембург, под которую он тайком подбивал клин и всё никак не мог подбить. Зойке хотелось каких-нибудь стоящих подарков, но относительно подобных проявлений внимания полисмен был скуповат. Он знал, что подношение требуется, но всё же надеялся проехаться на дармовщину. В качестве последнего аргумента коп придерживал угрозу по поводу ночной торговли спиртными напитками.
– Раз нельзя в тюрьму, которая развращает людей и является рассадником бандитизма, – глубокомысленно изрёк дон Кристобаль, – то пусть попробуют кнута. Кнут должен оказаться хорошим воспитателем.
Братьям было назначено по сто ударов. В первый раз они выдержали двадцать. Когда, спустя несколько дней, полопавшаяся кожа немного поджила, экзекуция повторилась. Выдали ещё двадцать горячих. И так с временными интервалами злодеев пороли, пока не выдали по полной сотне.
С той поры Жилкины на диво как поумнели и жить стали тише воды, ниже травы: со встречными в обязательном порядке раскланивались и разговаривали только на «вы», а собаку за бесценок продали профессиональному дрессировщику. Нет, не зря сказано, что битие определяет сознание.
Добрую половину подвергнутых экзекуции потом погружали на носилки и отправляли в больницы на лечение.
В отличие от взрослых, к несовершеннолетним допускали снисхождение и секли только розгами – болезненными, но безвредными.
– Хоть бы детей пожалели! – донеслось несколько нерешительных голосов с площади, когда на скамьи стали укладывать подростков. – Они же глупыши совсем!
– Нельзя жалеть, – отвечали кудрявые ребята. – Сегодня они мучают животных – завтра именно эти подростки, да-да, вы не ослышались, именно эти, что перед вами, будут мучить и убивать людей. И в Ольмаполе, и за его пределами. Убивать с таким размахом и озверелостью, что никому мало не покажется. Хотите увидеть, как они стали бы это делать? Не хотите?.. То-то!
Последнее «аутодафе» в этот день совершилось над торговцами наркотиками. Не только над шестёрками в виде курьеров и им подобными, но и над местными наркобаронами.
Приговорённых опять же выводили на помост, вкалывали обезболивающее, отсекали кисти рук и, тщательно забинтовав окровавленные обрубки, отправляли на все четыре стороны. Баронов лишали обеих кистей, а простых исполнителей – только правой. С обещанием в другой раз главным вырвать язык, а подручным – вторую пятерню. Все миллиарды, наваренные на наркобизнесе, были изъяты и направлены на лечение шизанутых, а семьи наиболее виноватых пущены по миру без какой-либо возможности получить крышу над головой.
И, о диво, торговля шизой в городе в одночасье прекратилась, словно её и не было никогда! Позже наркобизнес не смел приближаться к Ольмаполю ближе, чем на сто вёрст.
Регулярность наказаний дала понять всем и каждому, что теперь любое преступление не останется без неминуемых последствий, и за него придётся расплачиваться если не головой, то как минимум собственной шкурой или конечностями.
Прошло немного времени, и Ольмаполь реально ощутил на себе эффективность антикриминальных нововведений. Законопослушные граждане могли уже свободно и безбоязненно передвигаться по улицам города днём и ночью с уверенностью, что их никто не тронет.
Резко на убыль пошло количество охранников и прочих секьюрити – двери магазинов, хоть водочных, хоть ювелирных, можно было оставлять открытыми настежь даже после завершения рабочего дня, потому что в них никто уже не вторгался. Постепенно люди перестали запирать квартиры на замок, а потом и вовсе отказались от двойных стальных дверей.
Многие тысячи достаточно крепких молодых людей из охраны перевелись в сферы производства и разного рода услуг, и это стало ещё одним импульсом к развитию промышленности и экономики в целом.
Не за кем стало гоняться полиции; часть её сократили, а оставшиеся полицмейстеры лишь присматривали за соблюдением порядка на улицах: чтобы не нарушались правила дорожного движения, чтобы никто не смел перейти на красный свет или не бросил бумажку или окурок помимо урны и не позволял себе нецензурно выражаться. Чтобы незнакомые люди обращались друг к другу исключительно вежливо. Скажем, только через «пожалуйста» или «будьте добры» к тем же продавцам и наоборот.
