купить его за 70 фунтов стерлингов лишь после многочисленных просьб и моря пролитых слез, только чтобы его не продали на берегу. Кастилло согласился подписать контракт, обязывавший его служить Джонсу семь лет или пока не выплатит Джонсу уплаченную за него сумму. Помимо нее, Джонс «издержал в Лондоне десять или двенадцать фунтов при обучении его игре на скрипке, поскольку у него всегда имелась склонность к игре на этом инструменте». Джонс обвинял Кастилло в неблагодарности: «За всю мою доброту этот самый негр отплатил, тайно покинув меня 16 мая 1756 года примерно на середине срока службы, вследствие чего я к тому же потерпел большой ущерб в унесенном им имуществе». По случайности один из лейтенантов Джонса наткнулся на Кастилло в Лондоне во время вербовки и отослал, как сообщает Кастилло, в Портсмут, где Джонс «заключил его под стражу, дабы тот не улизнул, но отсылать на Барбадос для продажи отнюдь не умышлял, как тот показывает, что есть совершеннейшая ложь, ибо единственным моим намерением, поскольку он известное время пробыл на службе у Его Величества, было вернуть его в оную службу, ибо он является рядовым матросом и весьма хорошо подходит для службы Его Величеству». Похоже, Джонс знал, что может быть обвинен в незаконном удержании и что право истребовать Кастилло как беглого раба, а не беглого подмастерья, невозможно будет защитить перед Адмиралтейством: «И не было у меня ни малейшего намерения совершать какое-либо незаконное действие, заключая его в этом месте под стражу, на что, по моему мнению, я имел право, как на беглого ученика, и упаси боже от превратного толкования моих действий, ибо не имел я никакого иного помышления, нежели заставить его вернуться к исполнению своей службы, и ни из каких помышлений не решился бы нарушить законы ни в этом, ни в каком ином случае».
Несмотря на попытки Джонса выставить Кастилло неверным и благодетелю, и стране, Холбёрн и лорды Адмиралтейства согласились с Кастилло в том, что суть дела заключалась в рабстве, а не в неверности, особенную же обиду они усматривали в использовании ошейника, обычно применявшегося к рабам. Решение Адмиралтейства, постановленное в Рождество 1758 года, было скорым и недвусмысленным: «Уведомить адмирала Холбёрна, что законы этой страны не допускают никаких атрибутов рабства, вследствие чего лорды уповают и ожидают, что всякую попытку такого рода он будет пресекать немедленно по обнаружении оной; и что лорды желают, дабы им сообщили, каким образом Кастилло титулован в корабельных журналах». Холбёрн ответил Адмиралтейству спустя два дня: «Их лордства могут быть покойны, что ежели бы мне ведомо стало что-либо о нем или что на него надет ошейник, я бы непременно оное пресек, но я не был осведомлен ни о самом человеке, ни о том, как именно он содержится». Лорды Адмиралтейства были озабочены званием Кастилло, потому что знали, как позже должны были знать и Паскаль с Эквиано, что если член экипажа записан рядовым матросом, то получает жалованье и потому не может находиться на судне в качестве необъявленного раба.
Кастилло и Эквиано проявили настойчивость, о которой сэр Джон Филдинг будет предупреждать рабовладельцев десятью годами позднее. Мировой судья в лондонском пригороде Мидлсекс и сводный брат романиста Генри Филдинга, сэр Джон предостерегал рабовладельцев от привоза рабов из Америки «в Англию в качестве дешевой прислуги»:
[Хотя] им и не полагается жалованья, они стремятся сюда, едва примутся ставить себя на единую доску с прочими слугами, они заражаются вольностью, делаются строптивыми и, подначиваемые другими или же по личной склонности, начинают ожидать жалованья сообразно собственным преставлениям о собственных достоинствах; и поскольку уже множество черных мужчин и женщин стали до того обременительны и опасны для семей, кои завезли их сюда, что от них предпочитают избавляться, то люди эти сколачиваются в сообщества и принимаются морочить голову и сбивать с толку каждого вновь прибывающего в Англию черного слугу и первым же делом крестят его или женят, уверяя, будто сказанное делает его свободным (хотя наши самые уважаемые судьи уже постановляли, что ни одно из сих обстоятельств не влияет на право хозяина владеть рабом). Однако это вполне отвечает их целям, ибо перетягивает толпу на их сторону и делает восстановление власти над рабами делом не только трудным, но и опасным, раз уж однажды они уже были сбиты с пути; и поистине наименьшим из двух зол было бы отпустить их на все четыре стороны.[151]
Ни Джонсу, ни Паскалю не хватило мудрости или великодушия просто взять и отпустить Кастилло и Эквиано «на все четыре стороны». Для Кастилло правосудие свершилось быстро; Эквиано же пришлось ждать годы. Принужденный бросить самое ценное из своего имущества – «Библию и “Наставление для индейцев”, две книги, которые я любил больше всех прочих» (178), – лишенный единственного кителя и получив от Паскаля отказ в каком-либо праве на призовые деньги или жалованье, Эквиано все еще сохранял некоторые надежды на спасение. Он утаил от Паскаля и Дорэна небольшую, с трудом скопленную наличность и рассчитывал, «что как-нибудь смогу выбраться на берег, и действительно, некоторые из старых товарищей говорили, чтобы я не отчаивался и что они вытащат меня, и, как только получат жалованье, сразу приедут за мной в Портсмут» (144). К несчастью, они прибыли в Портсмут, когда Charming Sally уже готовилась отчалить в Вест-Индию. Они только и смогли, что послать ему «апельсины и другие знаки внимания». Не сумела помочь и жившая в соседнем Госпорте бывшая пассия Паскаля, хорошо относившаяся к Эквиано, который «занимался продажей кое-каких ее вещей на кораблях», потому что к тому времени «благосклонность хозяина обратилась на другую даму» (147).
Легко представить разочарование Эквиано от рухнувших упований и потрясение от предательства того, кто, как он думал, разделял его любовь. Но почему же Паскаль так разгневался на его устремления? Паскаль уже собирался покинуть Англию, чтобы принять участие в укреплении военно-морской мощи Португалии, самого надежного и самого зависимого союзника Англии. Взять с собой Эквиано, теперь уже в звании рядового матроса, было бы затруднительно, поскольку у него появлялось бесспорное право на жалованье. Многие хозяева в положении Паскаля освободили бы раба в награду за многолетнюю преданную службу, и освобождение вполне могло быть первоначальным намерением Паскаля. Мальчик, прослуживший ему семь лет, стал уже мужчиной. По многим причинам самым простым для Паскаля было бы отпустить Эквиано, благословив на дорогу. Хотя мы можем лишь строить догадки об истинных мотивах представляющегося иррациональным поведения Паскаля, оно могло объясняться как личными, так и служебными причинами. Желание Эквиано стать свободным могло представляться ему предательством,
