— Так вы надеетесь?.. — улыбаясь, сказала Роза.
— О да, я надеюсь.
— А когда же я должна посадить свою луковичку?
— В первый благоприятный день. Я вам скажу об этом. Но, главное, не берите себе никого в помощники, никому не доверяйте этой тайны, никому на свете. Видите ли, знаток при одном взгляде на луковичку сможет оценить ее. А самое главное, дорогая Роза, — тщательно храните оставшуюся у вас третью луковичку.
— Она завернута в ту же бумагу, в какой вы мне ее дали, господин Корнелиус, и лежит на самом дне моего шкафа, под моими кружевами, и они согревают ее, не обременяя своей тяжестью. Но прощайте, мой бедный узник!
— Как, уже?
— Нужно идти.
— Прийти так поздно и так рано уйти!
— Отец может обеспокоиться, что я долго не появляюсь, влюбленный может заподозрить, что у него есть соперник.
И она вдруг стала тревожно прислушиваться.
— Что с вами? — спросил ван Барле.
— Мне показалось, что я слышу…
— Что вы слышите?
— Что-то вроде шагов на лестнице.
— Да, правда, — сказал Корнелиус, — но это, во всяком случае, не Грифус, его слышно издали.
— Нет, это не отец, я в этом уверена. Но…
— Но…
— Но это может быть господин Якоб.
Роза кинулась к лестнице, и действительно было слышно, что еще до того, как девушка спустилась с первых десяти ступенек, торопливо захлопнулась дверь.
Корнелиус очень обеспокоился, но для него это оказалось только началом тревог.
Когда злой рок начинает выполнять свое дурное намерение, то очень редко бывает, чтобы он милосердно не предупредил свою жертву, подобно наемному убийце, дающему своей жертве занять оборонительную позицию, чтобы дать ей время принять меры предосторожности.
Почти всегда с этими предупреждениями, воспринимаемыми человеком инстинктивно или при посредстве неодушевленных предметов, часто куда менее неодушевленными, чем думают многие, — почти всегда, повторяем, с этими предупреждениями не считаются. Снаряд свистит в воздухе и обрушивается на голову человека, которого этот свист должен был предостеречь и который, будучи предупрежденным, должен был защититься.
Следующий день прошел без особенных событий. Грифус трижды обходил камеры. Он ничего не обнаружил. Когда Корнелиус слышал приближение шагов тюремщика — а Грифус в надежде обнаружить тайны заключенного никогда не приходил в одно и то же время, — он спускал свой кувшин вначале под карниз крыши, а затем — под камни, торчавшие под его окном. Это он делал при помощи придуманного им механизма, подобного тем, которые применяются на фермах для подъема и спуска мешков с зерном. Что касается веревки — при ее помощи этот механизм приводился в движение, — то наш механик ухитрялся прятать ее во мху (им обросли черепицы) или между камнями.
Грифус ни о чем не догадывался.
Хитрость удавалась в течение недели.
Но однажды утром Корнелиус, углубившись в созерцание своей луковички, из которой уже пробивался наружу росток, не слышал, как поднялся старый Грифус. В этот день дул сильный ветер и в башне все кругом трещало. Вдруг дверь распахнулась и Корнелиус был захвачен врасплох с кувшином на коленях.
Грифус, увидев в руках заключенного неизвестный ему, а следовательно, запрещенный предмет, набросился на него стремительнее, чем сокол налетает на свою жертву.
Случайно или вследствие роковой ловкости (злой дух иногда наделяет им очень вредных людей), он попал своей громадной мозолистой рукой прямо в середину кувшина, как раз в чернозем, где находилась драгоценная луковица. И попал он именно той рукой, которая была сломана у кисти и которую так хорошо вылечил ван Барле.
— Что у вас здесь? — закричал он. — Наконец-то я вас поймал!
И он запустил свою руку в землю.
— У меня ничего нет, ничего нет! — воскликнул, дрожа всем телом, Корнелиус.
— А, я вас поймал! Кувшин с землей, в этом есть какая-то преступная тайна.
— Дорогой господин Грифус… — умолял ван Барле, взволнованный подобно куропатке, у которой жнец захватил гнездо с яйцами.
Но Грифус принялся разрывать землю своими крючковатыми пальцами.
— Сударь, сударь, осторожнее! — сказал, бледнея, Корнелиус.
— В чем дело, черт побери? — рычал тюремщик.
— Осторожнее, говорю вам, вы убьете его!
Он быстрым движением, в полном отчаянии, выхватил у тюремщика кувшин и, как драгоценное сокровище, прикрыл его своими руками.
Но Грифус, упрямясь, как все старики, и все более и более убеждаясь, что он раскрыл заговор против принца Оранского, замахнулся на своего заключенного палкой.
Увидев непреклонное решение Корнелиуса защищать цветочный горшок, он почувствовал, что заключенный боится больше за кувшин, чем за свою голову.
И он постарался силой вырвать у него кувшин.
— А, — кричал взбешенный тюремщик, — так вы бунтуете!
— Не трогайте мой тюльпан! — кричал ван Барле.
— Да, да, тюльпан! — кричал старик. — Мы знаем хитрости господ заключенных.
— Но я клянусь вам…
— Отдайте! — повторял Грифус, топая ногами. — Отдайте или я позову стражу!
— Зовите кого хотите, но вы получите этот бедный цветок только вместе с моей жизнью.
Грифус в озлоблении вновь запустил свою руку в землю и на этот раз вытащил оттуда совсем черную луковичку. В то время как ван Барле был счастлив, что ему удалось спасти сосуд, и не подозревал, что содержимое — у его противника, Грифус с силой швырнул размякшую луковичку на каменные плиты пола — та разломилась и тотчас же исчезла, раздавленная, превращенная в кусок грязи под грубым сапогом тюремщика.
Ван Барле увидел это преступление, заметил влажные останки луковички, понял дикую радость Грифуса и испустил крик отчаяния, который тронул бы даже тюремщика-убийцу, несколькими годами раньше уничтожившего Пелисонова паука.
В голове ван Барле молнией промелькнула мысль — убить этого злобного человека. Горячая кровь ударила ему в голову, ослепила его, и он поднял обеими руками тяжелый, полный бесполезной теперь земли кувшин. Еще один миг, и он опустил бы его на лысый череп старого Грифуса.
Его остановил крик — крик, в котором звенели слезы и слышался невыразимый ужас. Это кричала за решеткой окошечка несчастная Роза, бледная, дрожащая, с простертыми к небу руками. Ей хотелось броситься между отцом и другом.
Корнелиус уронил кувшин — тот с грохотом разбился на тысячу мелких кусочков.
И только тогда Грифус понял, какой опасности он подвергался, и разразился ужасными угрозами.
— О, нужно быть очень подлым и тупым человеком, — заметил Корнелиус, — чтобы отнять у бедного заключенного его единственное утешение — луковицу тюльпана.
