расшифровала… Ну и вот!
– Он, что же, за телефонистками ухлёстывал?
– Кто? Автор?
– А как ещё к нему такие записи могли попасть?
– Возможно, родственник Булгакова.
– Для справки сообщаю. Родственников автора в 1916 году в Москве не обнаружено. Однофамилец был. Торговал стерлядью, карасями и севрюгой.
– Да, благословенные были времена! Стерляжья ушица с расстегаями…
– А водочка! Водочка! Настоящая, смирновская, да со слезой…
– Да, были времена!
– Господа! Не отвлекайтесь. Тут, недалеко есть ресторан…
– А-а-а-а-а!!!
– Терентий Маркович! Что с вами!
– А-а-а-а-а!!!
– Да что случилось-то? Приснился нехороший сон?
– Вспомнил! Вспомнил я этого Михрютку! – нехорошо смеётся. – Я ж его тогда в ухо укусил!
– Так, давайте всё отмотаем на начало. Где и когда вы познакомились?
– Да знать бы я его не знал!
– И всё же?
– В школе. За одной партой мы сидели.
– За что кусался-то?
– А ты как думаешь? За дело!
– Позвольте, господа! Однако из того, что автор наш укушенный, вовсе не следует, что он враль, плагиатор и вообще – что очень нехороший человек.
– А кто?
– Ну просто повезло. Набрёл на интересную тему и совершенно случайно, подчёркиваю, случайно написал роман. Науке известны и не такие случаи.
– Так что же будем делать? Я вот не знаю – то ли порицание выносить, то ли благодарить за нужную работу…
– А кому она нужна?
– Да ведь интересно.
– Мне лично нет. С княгинями сроду не возжался.
– Да она б тебе и не дала.
– Это почему ж такое?
– Да талантом ты не вышел?
– Это почему ж не вышел? Да ты ваще туда сроду не входил!
– Господа! Не будем ссориться. Литературные таланты – это тема следующего заседания. Итак, что будем записывать в протокол?
– Кхе, кхе… Позвольте мне.
– Просим, просим… Слово имеет Терентий Маркович ……
Тут я уже не выдержал. Казалось, вот ещё чуть-чуть, ударом ноги дверь вышибу и ворвусь в актовый зал. Что вы себе позволяете? Да как можно такое говорить о человеке! Что Шустер, что эти – вот опять про плагиат. Сами-то, наверное, списывали, а сваливаете на других. Да можно ли унижать такими подозрениями человека? И если бы не уважение к Кириллу и Мефодию… В общем, я осторожно приоткрыл дверь и в образовавшуюся щель просунул голову.
На помосте или, точнее, на эстраде – даже не знаю, как это следует назвать – стоял докладчик. Розовощёкий, с окладистой белой бородой, он словно бы перебрался сюда на время со «стены бородачей» – тех, что в фойе стоят… то есть висят на страже. Висят без отдыха, без сна. Телохранители словесности, блюстители знаков препинания, борцы за чистоту сравнений и метафор…
Некстати вспомнилась зелёная ёлка с золотой звездой, подарки от Деда Мороза и Снегурочки. Всё это было. Это было когда-то, и верится, что ещё придёт зима. Само собой, если ничто не помешает. Погода, ведь она нередко извивается ужом – вот ждёшь от неё трескучего мороза, снега, а она неожиданно дождями поливает. Ну вот и тут, вместо того, чтобы чирикать по-воробьиному, докладчик разливался соловьем:
– Господа! Как вам должно быть хорошо известно, культура постсоветская гетерогенна. Складывающийся в рамках гибридного регистра понятный большинству присутствующих в зале узус зависит фундаментальным образом от соотношения книжного и некнижного языков. Не буду вам напоминать, что признак книжности – это основное отличие языков в сознании носителей.
– Верно! Правильно! – кричали из зала.
– Можем ли мы утверждать, что представленный материал соответствует священному для нас принципу книжности? Нет и ещё раз нет! Готов повторить это в любой аудитории и на любом европейском языке – от древнефламандского до идиша.
– Браво, мэтр! – послышалось из третьего ряда.
– Скажу больше. Автор романа – это вредный сорняк, который вреден для всех, вне зависимости от литературных предпочтений. Сорняк, который губит русскую литературу. Да что тут говорить – он губит всё! Причём проблема не в порочной идеологии, потому что никакой идеологии в романе нет, а в завиральных идеях, которые, как у всякого мошенника, взяты напрокат неизвестно где и у кого, и непонятно, для какой цели.
– Требуем расследования! Плагиат здесь не пройдёт! – закричали в зале.
– Переходя к сюжету, считаю необходимым особо подчеркнуть, что тема рукописи надумана и неоригинальна. А потому нет никаких оснований утверждать, будто представленный на наше рассмотрение материал является значительным достижением в области словесности. В конце концов, да мало ли с кем эта княгиня спала! И что же, о каждом таком случае следует писать роман?
– Запретить! Забаллотировать! – неслось из зала.
– Мало того, что автор предаёт огласке интимные моменты жизни уважаемых людей, так он ещё набрался наглости рассуждать об исторических реалиях державы. Да что рассуждать, даже делать выводы. Господа, но так нельзя! Мы не позволим выскочкам замахиваться на величие России!
Тут кто-то врубил гимн. Все как по команде встали…
– Кому ещё там неймётся! Что за шутки, господа? – судя по тону, возмутился учёный секретарь. – Немедленно уберите музыку.
В задних рядах возник переполох. Кто-то охнул, получив под дых, кому-то стало плохо… Но вот злоумышленника вывели, все успокоились. Тут я почувствовал – либо сейчас, либо никогда. Ворвался в зал и, выбросив руку в направлении трибуны, заорал:
– Вот вы, знатоки узуса и книжного регистра! Вы, претендующие на звание хранителей русского языка! Попробуйте! Попробуйте написать что-нибудь получше! Да будьте вы так же талантливы, как Куприн, Бунин и Максим Горький вместе взятые, вам и тогда это будет не по силам. А потому что всё нужно пережить. И войну, и морфий, и возвратный тиф… Только тогда удастся рассказать и о загубленной любви, и о стране, и о своей несчастной жизни. А иначе… – тут я запнулся, не зная, что бы ещё пообиднее сказать, – а иначе не выйдет ничего, кроме очередной, никому не нужной, бездарной диссертации!
Задние ряды в едином порыве поднялись. Раздались аплодисменты, переросшие в овацию.
– Просим! Просим!
Чего просят, я был не в состоянии понять. Только вежливый жест учёного секретаря разъяснил ситуацию: меня приглашали занять место на трибуне.
Я нерешительно двинулся в направлении докладчика, который от неожиданности происшедшего словно бы проглотил язык, к тому же напрочь потерял способность двигаться. Но вот я сам подошёл к нему и что же вижу? К моему изумлению, докладчиком и в самом деле оказался мой одноклассник по киевской гимназии. Тюря… Тюря… Какая же у него была фамилия? Знакомую личность не могла скрыть даже крашеная перекисью кудлатая борода – продукт поклонения моде середины девятнадцатого века. «Вот ведь свезло!» – чуть было не воскликнул я, но что-то во взгляде одноклассника заставило удержаться от
