– Дело не в деньгах. Как ты не поймешь, что эта баба не смогла бы выпутаться, если бы у нее не было влиятельных покровителей. Причем ОЧЕНЬ ВЛИЯТЕЛЬНЫХ.
– Но так это же у НЕЕ были покровители, а не у ее мужа…
– В том-то и дело, что эти покровители были у них обоих. Иначе Храмов не смог бы так развернуться. Больше того, у меня есть сведения, что это именно она и является фактической хозяйкой этого осиного гнезда… А почему бы и нет? – Сергей вопрошающе уставился на Севостьянова.
– Ну, ты это брось. Она от него ушла, а теперь продолжает финансировать и опекать его? Что-то не верится мне в это…
– И зря не верится… – Малько осекся. Ему вдруг пришло в голову, что он и так сказал лишнее. В девяносто четвертом году ему поручили расследовать одно дело, связанное именно с этой небезызвестной Рыженковой, но, занимаясь поиском связи убийства одного крупного чиновника с ее именем (а он был просто уверен в том, что именно она приложила к этому грязному делу руку), он чуть было не погиб сам…
– Ты что-то знаешь о Храмове? – спросил Севостьянов. – С чего это ты замолчал?..
– Было у меня одно дело, но я так ничего и не смог доказать. Хотя был близок, очень близок к тому, чтобы выйти на нее, тем более что она в то время была еще в Москве и я мог помешать ей уехать…
– Это ты о Рыженковой?
– О ней. Помнишь, я еще просил тебя тогда добыть некоторые сведения, касающиеся Федерального агентства по банкротству?
– Что-то такое припоминаю…
– А меня тогда сбила машина. Большая такая черная машина. Она мчалась прямо на меня, и это просто чудо какое-то, что я успел отскочить. Отделался сильными ушибами. И, что самое удивительное, человек, который поручил мне это дело, исчез. Испарился. А я, если честно, так испугался, что деньги, полученные от него в качестве аванса, положил в конверт и заклеил – не потратил ни одного доллара. А вдруг он вернется и потребует их назад?
– Но ты же работал!
– Работал, да слишком быстро оказался в больнице. Слишком уж крупная птица был тот покойничек, чтобы и дальше заниматься поиском его убийцы. Струсил – признаюсь, – вздохнул Сергей.
– Всем жить охота. Так вот, я не договорил. Ты, наверно, уже понял, что из Москвы-реки выловили тело Храмова. Вот я и говорю: убийца даже документы не вынул из кармана, явно хотел, чтобы покойника побыстрее обнаружили и опознали. Только вот зачем? С какой целью?
– Может, скоро всплывет и голова?
– А голова уже, можно сказать, всплыла… Я же недаром говорил тебе о фотороботе… Так вот: физиономия, которую мы с грехом пополам составили со слов Лебедева, очень похожа на Храмова. Мне и до этого казалось, что я где-то уже видел это лицо, но только сейчас до меня дошло, что это Храмов.
– Значит, Храмов был сутенером Людмилы Савченко? Той самой Милы, которую, по словам Берты, держали в соседней клетке… И ты думаешь, что это он ее убил, а потом убили и его самого?
– Мало ли что я думаю, все это еще нужно доказать… Я, кстати, звонил твоему Ромиху, хотел договориться с ним о том, чтобы встретиться с его женой… Мне же надо показать ей фотографии Храмова… Но он мне отказал. Он даже слышать об этом не хочет, словно не понимает, как это важно для него же самого… И вообще, Серега, у меня сейчас на душе так мерзко…
– Но ты же сказал, что твоя жена нашлась… Что еще случилось?
– А то, что она снова пропала. А сорочка, та, что в крови, – тоже исчезла, словно ее и не было. Ты мне скажи, что это за кровь и почему на спине?! Да еще ПОЛОСКАМИ…
– Какими, поперечными, как тельняшка?
– Давай-давай, ты еще посмейся надо мной… Не поперечными, а ВДОЛЬ…
– Фреди Крюгера видел?
– Кого-кого?
– “Кошмар на улице Вязов”…
– Да пошел ты…
– Так что, белье, значит, пропало и жена тоже?
– Да ладно, сам разберусь…
Зазвонил телефон. Николай взял трубку. Малько наблюдал за выражением лица Севостьянова: брови нахмурились, а взгляд словно затуманился…
– Ну что? У тебя такое лицо, словно тебе только что приказали пробежать стометровку. Чего вздыхаешь? – Малько разбирало любопытство.
– Голова Храмова нашлась. На блюде.
* * *
Миша понял, что про него забыли, и от обиды, от шума дождя за окном, от беспросветной тоски по женщине и от отвращения к себе запил. Он сидел в своей квартире за столом и пил не закусывая “Смирневскую”. Иногда он плакал от жалости к самому себе, вспоминал мать, которая его жалела и считала самым умным и красивым.
Берта исчезла из его жизни так же неожиданно, как Мила. Они покинули его навсегда. Но если Мила погибла, то Берта постарается сделать все возможное, чтобы только не возвратиться сюда, в эту квартиру, где все, абсолютно все до мелочей будет напоминать ей о пережитом ужасе…
Он уснул, когда в дверь позвонили. И он бы не удивился, если бы, подойдя к двери и заглянув в “глазок”, увидел Милу. Но уже ДРУГУЮ. Ему казалось, что их уже стало много. И все они любили его, жалели, воспитывали, учили жить, гладили по головке и целовали в губы.
Он подошел к двери и громко икнул. Ему было плохо.
– Кто там? – спросил он вяло, словно наперед знал, что и после этого, пока еще неизвестного визита ничего в его жизни не изменится. Он так же будет презирать себя, так же ненавидеть свою слабость и то отчаяние, которое и прежде он умудрялся гасить только водкой.
– Это Илья. Ромих, – услышал он и тотчас распахнул дверь.
Это действительно был Илья. Он был встревожен и бледен.
– Вы извините, что я вас так поздно побеспокоил, вы, наверное, спали… Прошу вас, поедемте со мной. Она хочет вас видеть. Она хочет с вами поговорить…
– Она убьет меня… – тяжко вздохнул Миша, понимая, зачем его хочет видеть Берта. Сейчас она упрекнет его, упрекнет одним взглядом… Она без слов спросит его, зачем он это сделал: зачем рассказал все Ромиху. И она никогда, никогда его не простит.
– Она ненавидит меня? – спросил он дрогнувшим голосом и как-то неловко покачнулся. Ромих, который уже понял, что Миша пьян, отшатнулся от него, словно боясь, что этот детина рухнет "на него или, чего доброго, повалит вместе с собой на пол.
– Вы пьяный, Миша… Вас могут не пустить…
– Куда?
– Она в клинике. И ничего, ничего не хочет мне рассказать. У нее сегодня была женщина-психолог, но Берта отказалась разговаривать с ней. Она сказала мне, что ничего, кроме физических мук, не испытывает, но я ей не верю. Она страдает, и я страдаю вместе с нею… Прошу вас, поторопитесь, она очень хочет вас видеть. Я не думаю, что она ненавидит вас, напротив, она сказала, что если бы не вы и какая-то соседская кошка, которая не выпила молоко (да, представьте себе, она так и сказала про кошку), то она бы умерла от голода и холода. Поторопитесь, а то она уснет, и тогда вам придется ждать, пока она проснется. ВЫ же спасли ее. Она мне ничего толком не объяснила. Говорит, что со всеми разберется сама. Но она так слаба, так слаба!
– Не правда! – Миша уже обулся и теперь шарил по карманам в поисках ключей. – Она у вас сильная. Но она просила меня ничего вам не рассказывать. И вы обещали мне, что никогда и ни в чем ее не упрекнете… Послушайте, да не тяните вы меня за рукав… Мне надо вам сказать. Ромих, если она будет не нужна вам, вы только шепните мне. Да я рядом с такой девушкой умру от счастья… Она у вас сильная, очень сильная…
Ромих вел машину нервно, летел на большой скорости по забитым автомобилями шоссе и очень рискованно сворачивал, сокращая путь к клинике.
Миша протрезвел, едва только вошел в палату. Берта с густо намазанными какой-то прозрачной мазью губами, слабо улыбнулась ему.
– Ты не думай, я не сержусь на тебя. Проходи, садись. Илья, вот человек, про которого я тебе рассказывала. Я позвала его, чтобы ты, Илья, вслух, при мне, пока я жива, потому что я не знаю, сколько еще проживу.., чтобы ты, Илья, пообещал мне, что будешь его ЗАЩИЩАТЬ…
Ромих ничего не понимал. Да разве могло ему прийти в голову, что Миша был соучастником убийства Вика? Что пистолет, найденный Ромихом в пижаме, в которую была одета Берта в тот момент, когда Илья впервые увидел ее на квартире Миши, – Мишин? Вернее, его бывшей подружки, ныне покойной Людмилы Савченко.
– Защищать? Но от чего?
– Не от чего, а от кого… Мало ли… – и Берта слабо улыбнулась Мише улыбкой заговорщицы. – Как дела, Миша?
– Да что я?! Ты-то как?
– Ты сам знаешь, как… Но главное – я с Ильей, пусть он даже будет презирать меня, я все равно буду с ним… Врачи говорят, что мне предстоит перенести три операции, что меня еще лечить да лечить. Но я здесь долго не выдержу. Здесь противно. Я хочу домой. Миша, скажи Илье, что мне нельзя встречаться с Малько и Севостьяновым – это люди, которые искали меня… Мне нельзя им ничего рассказывать. Надо сделать так, чтобы они ни о чем у меня не спрашивали и вообще оставили меня в покое… Нам надо обо всем забыть и уехать. Но перед этим… – и она нервно хохотнула сквозь рыдания, да так, что у Миши по спине побежали мурашки от ужаса перед новой, еще неизвестной ему Бертой, явно больной и находящейся на грани нервного срыва, – нам еще предстоит работенка…
