— Я не знала, Вик. Мне так жаль. — не выдерживаю и плачу.
— Что тебе жаль? — продолжает добивать меня Вика. — А со мной бы ты так же поступила? Для тебя это нормально?
— Нет, конечно, ты же знаешь. Давай встретимся сегодня и спокойно поговорим. Выпьем кофе. — дышу и убеждаю себя, что все еще можно исправить. Мне ведь действительно ничего не нужно от Гриши.
— Маслова, ты дура? Какой на хрен кофе. У Ксюхи нервный срыв был, ты меня слышишь? Они с Олей уже платье подыскивали. Она планы строила, семью хотела. Чем ты лучше той, к кому ушел твой отец? — использует Вика запрещенный метод. — Я тебя видеть не хочу.
Она отключается. Я обнимаю руками колени и плачу, как маленькая, навзрыд. Внутри что-то мается и ноет.
Вспоминаю, как Вика перевелась в нашу школу. Как мы красились в туалете, а химичка потом орала на нас. Как Вика взахлеб делилась со мной подробностями первого поцелуя со старшеклассником с одиннадцатого «Б». Вспоминаю душевную тетю Леру с лучшими в мире пирожками и смешные усы дяди Васи. И снова плачу.
Самое горькое, что Вика не дала мне шанса. Она не посчитала нужным меня выслушать и перевесила всю вину на меня.
Смотрю на лысый парк и думаю, всегда виноваты двое, что в их отношения смог просочиться третий. Наверное, так было и с моими родителями.
В институт плетусь разбитой развалиной.
Очень хочу встретить Вику в коридоре и также сильно боюсь этого.
До лекции ещё пятнадцать минут. Я прихожу пораньше, чтобы Алевтина Ивановна не истерила и не цеплялась ко мне по привычке.
Захожу в старый зал с высоченными потолками и бесконечными рядами. Я всегда кажусь себе здесь песчинкой.
Половина студентов уже на месте. Кто-то уткнулся в телефон, кто-то просто болтает. Девчонки с параллельной группы смеются и бурно что-то обсуждают.
Я осознаю, что ищу глазами Макса. Он сидит с Кириллом и Настей на любимом месте – на галерке возле стены. Олега нет.
Макс в белой толстовке. Челка, как всегда, живёт своей жизнью.
Он смотрит прямо на меня. Наши взгляды схлестываются в поединке. Я не могу отвести глаз. Я не сражаюсь. Моя душа беззащитна перед ним. Жаль, что я осознала это так поздно, а он вовсе этого не понимает. Макс слишком далеко, чтобы я могла детально рассмотреть его лицо.
Он разворачивается всем корпусом к Насте, сгребает её в охапку и выразительно целует.
У меня ноет внутри. В носу начинает предательски щипать. Отворачиваюсь и достаю тетрадь из рюкзака.
Надеюсь, ему стало легче после этой выходки. Некрасиво использовать Настю. Вспоминаю, как она старалась в клубе произвести впечатление на Макса.
Чувствую себя бесконечно одинокой.
Когда я увидела отца с Ниной, то думала, что хуже уже точно не может быть, но я ошибалась.
Вика игнорирует мои сообщения. Гриша не отвечает на звонки.
С трудом отсиживаю лекцию. Семинар решаю прогулять. Не хочу сидеть с Максом в маленькой комнате. Сейчас он пытается нарочно причинить мне боль, чтобы я осознала, как ему плохо. Только это лишнее.
Находясь среди большого скопления людей, чувствую себя уязвимой.
Когда я выхожу в заснеженный двор, смартфон вибрирует в кармане пальто. Мне звонит Гриша.
34
— Слушаю.
— Я в сквере рядом с твоим институтом. — Гришин голос звучит глухо. — Сможешь подойти?
— Сейчас буду. — отвечаю, гадая что привело его сюда, и почему мы не могли поговорить по телефону.
Иду к аллее, ведущей в сквер. За последние пару дней сильно намело. Снег хрустит под ногами. По веткам голых деревьев скачут воробьи и галки.
В голове звенит Викин голос полный яда, а перед глазами – Макс, целующий Усманову. Что он чувствует, прикасаясь к ней? Чем пахнут её волосы? Сравнивает ли он нас? Наверняка, это ведь происходит непроизвольно.
Последние дни Настя много улыбалась и при любой возможности жалась к Лебедеву. В группе даже стали пошептываться, не встречаются ли они.
Подхожу к скамейкам, расположенным по кругу, и осматриваюсь. Замечаю Гришину машину на противоположной стороне улицы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он хлопает дверью и быстрым шагом пересекает дорогу, спеша в мою сторону. На нем чёрная шапка и короткая косуха, напоминающая дубленку. Небритые щеки, взгляд отсутствующий. Он выглядит измотанным, как будто эта ночь далась ему с трудом.
— Привет. — держится отстраненно.
— Привет. — продолжаю рассматривать его. — Мы здесь разговаривать будем? Может в кофейню зайдём? — в пешей доступности их здесь расположено с десяток.
— У меня мало времени. — он качает головой и достает из кармана пачку сигарет.
Молчит. Обводит глазами пространство вокруг. Гриша не подает вида, но я вижу, что он нервничает. Чувствую кожей напряжение, окутавшее нас. Прячу руки в карманы. Вокруг тихо, как будто мы находимся вдали от города. Мимо бредет сгорбленная старушка, замотанная в тёплый платок.
Наблюдаю за клубами дыма и решаюсь задать вопрос:
— Как она? — живот сводит от напряжения.
Боюсь услышать что-то вроде: «У неё открылось кровотечение на нервной почве. Или она потеряла ребёнка.»Не знаю, что именно грозит здоровью беременных в такой ситуации, но мне очень страшно. Незнание часто порождает страх.
Гриша вскидывает на меня глаза. Он мается от угрызений совести. Закусывает губы, трет подбородок большим пальцем.
— Ты уже знаешь. — выдыхает утвердительно и затягивается. — С ней все будет хорошо. И с ребёнком тоже. — кивает, как бы подтверждая свои слова.
— Я рада. — испытываю истинное облегчение. Расслабляю мышцы плеч. Кажется булыжник на себе таскала.
Топчусь на месте и не знаю что еще сказать. В чем смысл нашей встречи?
Зачем я хочу заполнить гнетущее молчание? Глупо все как-то вышло. Неловко и неуместно. Отличные слова, чтобы описать мою жизнь в общем.
Вспоминаю, как Гриша называл меня кошкой. Во мне все трепетало в эти моменты. Сейчас же вызывает только досаду.
Он отводит глаза в сторону и продолжает:
— Ксюша меня любит. Мы решили пожениться, несмотря на это недоразумение, и сохранить все, что пережили за пять лет. — его голос звучит тихо, но убедительно. Я интуитивно ожидаю, что последует за этой фразой. — Но у нее было условие: ты должна исчезнуть из моей жизни. — он смотрит на меня, выпускает последнюю струю дыма в сторону и бросает окурок под ноги.
Смотрю как он шипит на снегу, умирая. Из него высосали все, что он мог дать, и бросили на холодный снег.
Я не спрашиваю, любит ли Гриша её. Меня это больше не касается. Я чувствую боль и ... смятение? Эта история стоила мне дружбы с Викой.
— Это значит, что я должна больше не появляться в ресторане, я правильно понимаю? — всматриваюсь в майскую зелень его глаз и ничего не вижу.
— И у бабушки тоже. — Гриша выглядит отстраненным, как будто не он вчера облизывал мою шею и ласкал языком нёбо. — Я обещал ей, Вер.
Молчу, перевариваю сказанное.
— Бабушка привязалась к тебе, я знаю, но так будет лучше.
«Для кого лучше?» – хочется спросить мне.
Гриша продолжает:
— Мы познакомились, когда у Ксюхи были большие проблемы с деньгами. Мы вместе пережили смерть её отца. Объездили полмира. Она скупала мне посуду и кулинарные книги. Верила, что я смогу заниматься любимым делом, и это будет нужно другим, не только мне. Понимаешь? — он подходит чуть ближе. — Я не хочу предавать ее.
На душе паршиво.
— Успеешь собраться за пару дней? Я позвонил сегодня в агентство. Они уже нашли пару кандидатур для бабушки.
«Как Дора будет без моих супов?» – проносится в голове.
Конечно, найдется хороший человек, кто не будет воровать её пудру и будет восторгаться ужасными картинами. Я уверена в этом, но мне все равно тоскливо.
Неприятно, что Дора будет ассоциироваться у меня с этой историей, оставившей горькое послевкусие.
Что я могу сказать Грише? Что она сама должна решать, кто будет работать на нее? Так я и сама не хочу его больше видеть. И маме я нужна. Ей сейчас плохо.
