не было смысла. Поэтому в молчании они преодолели коридор, спустились по лестнице и вышли на улицу. Холодный и сырой воздух противно защипал лицо. Кате захотелось нырнуть в пуховик с головой, но она лишь застегнула пуговицу на вороте. Шурик предложил спрятаться от холода в близлежащей столовой, где, по его словам, готовили чудесную лапшу и сырники. Катя охотно поддержала предложение, поскольку от одного упоминания про еду у нее заурчало в животе. Все-таки работать в компании с обжорой – опасная вещь!
Они оставили верхнюю одежду на вешалке у входа и выбрали столик рядом с панорамным окном, откуда просматривалась центральная улица. Кате нравилось глазеть на прохожих, но категорически не нравилось, когда эти люди наблюдали за ней. В такие минуты она ощущала себя обезьянкой в зоопарке, за трапезой которой с интересом следят посетители.
Они впервые оказались за одним столом – слишком маленьким, чтобы позволить им изображать посторонних людей. Неловкое молчание повисло между ними, оба боялись не только заговорить, но и пошевелиться, чтобы ненароком не задеть друг друга. Катя выбрала расхваленную лапшу, пирожок с картошкой и клюквенный морс. Шурик ограничился горячим и двумя ломтями хлеба.
– Как дела с холодильником? – спросил Шурик, двигая солонку с перечницей в поисках идеального места для них.
– В смысле? – не поняла Катя и нахмурилась.
– Дарья говорила, что у тебя холодильник сломался, – пояснил он, отвлекшись от своего важного дела.
– С таким выбором блюд я произвожу впечатление голодного человека, у которого нет холодильника? – усмехнулась Катя и, заметив, что Шурик собирается что-то сказать, перебила его: – Ничего дурного я не думаю!
Он смутился, будто решил, что Катя прочитала его мысли. Но в следующую секунду взял себя в руки и заговорил:
– Я подобрал несколько вариантов для тебя, если проблема еще актуальна.
Шурик потянулся за своим рюкзаком, который болтался на спинке стула. На стол перед Катей легла толстая потрепанная тетрадь, по чьей клетчатой обложке можно было сразу понять, кому она принадлежит. Катя непонимающе уставилась вначале на тетрадь, затем на Шурика, гордо распрямившего плечи, словно он представлял ей не сборник своих заметок, а рукопись, над которой работал всю жизнь.
– Открой на последних страницах.
Тонкая бумага, исписанная размашистым почерком, зашелестела. Текст был выведен с нажимом – так, что каждое слово можно было попробовать на ощупь. Вместо того чтобы открыть тетрадь на последних страницах, как посоветовал хозяин заметок, Катя стала листать с начала, наслаждаясь фактурой исписанной бумаги и ее шелестом. Она много раз слышала от коллег об увлечении Шурика, но никогда не видела, где он хранит свою странную коллекцию. Ей почему-то представлялся альбом, заполненный газетными вырезками, а не обычная тетрадь с записями от руки.
– Откуда такое увлечение? – спросила Катя. – Почему именно объявления? Это могли бы быть марки или монеты. Календарики, в конце концов!
– И так без меня полно людей, которые хотят коллекционировать марки или монеты. Их коллекции – предмет гордости, запечатанный в дорогие альбомы или футляры. А я хотел собрать коллекцию чего-то ненужного – того, чем нельзя будет похвастаться, для чего не нужно покупать отдельного футляра или коробки.
– И в чем смысл собирать ненужные вещи?
– Весь смысл и заключен в ненужности этих вещей.
– Не понимаю, – она снова нахмурилась.
– В мою коллекцию попадают только избранные вещи. Здесь не встретишь объявлений о продаже недвижимости или ценного оборудования. Здесь один хлам.
Шурик прервал свой монолог, дожидаясь, пока официантка поставит на стол тарелки с горячим. Когда она ушла, болтая пустым подносом, Шурик продолжил:
– Ты не представляешь, сколько людей хотят избавиться от хлама и рассчитывают еще выручить за него деньги!
Катя хихикнула, соглашаясь с забавным наблюдением. Ей вспомнилась съемная квартира, где кладовка и балкон были завалены абсолютно ненужным барахлом. Хозяйка жилья напрочь отказывалась выкидывать старые, выцветшие журналы, рваные сапоги, допотопный пылесос, труба от которого давным-давно затерялась в общей груде хлама… Было еще множество забытых вещей, обреченных на ссылку в чулан и погребенных под толстым слоем многолетней пыли, которая была главным доказательством их бесполезности. Катя продолжала листать страницу за страницей, а Шурик увлеченно комментировал:
– Один человек хотел продать чугунный утюг, а другой – свой старый кожаный плащ, который был без пуговиц и слегка затерт у карманов. И знаешь, как называлась эта рухлядь? Винтажный плащ. – Шурик усмехнулся. – Видимо, одно слово «винтаж» позволило продавцу накинуть пару тысяч!
– Возможно, чугунный утюг может заинтересовать скупщика металлолома, а старый плащ, продающийся по дешевке, – бедняка, который рад и этому. Не будь таким черствым!
– Это мнение формировалось два года, так что его нельзя разрушить за минуту. Даже такой собеседнице, как ты, – Шурик нравоучительно поднял вверх указательный палец, но Катя так и не поняла, что именно он хотел сказать этим жестом.
Она робко улыбнулась и постаралась отойти от разговора, сулящего опасное продолжение. Отложила тетрадь в сторону и подвинула к себе тарелку с горячей лапшой.
– Жутко проголодалась!
За обедом они почти не говорили, только обменивались скудными репликами, обсуждая вкус еды и погоду. Опустевшие тарелки стали поводом для новой беседы, и Шурик напомнил о подборке объявлений. Кате не хотелось признаваться во лжи, поэтому пришлось изобразить интерес. Она продолжила листать тетрадь по порядку, читая случайно попавшие на глаза заметки. В это время Шурик, не зная, чем себя занять, выводил зубочисткой невидимые символы, точно вся столешница была листом для заметок. Незаметно Катя подглядывала за ним – и вдруг поняла, что зубочистка непроизвольно выводит ее имя. Катя смутилась и сосредоточилась на чтении объявлений.
Шурик был прав в одном – желание людей выручить за всякое барахло хотя бы копейку порой доходило до абсурда. Так, в коллекции объявлений нашлось предложение приобрести пейджер, набор дискет из Америки и «ассорти из стеклянных фигурок». Люди продавали старую одежду, технику, отстающую от прогресса лет эдак на двадцать, коллекции бесполезных «пылесборников» вроде статуэток или старых календарей. Тетрадь, несмотря на свой скромный, миниатюрный вид, была похожа на орущую барахолку или огромную свалку, где хранились тысячи бесполезных вещей. От обилия информации у Кати разболелась голова, словно она и впрямь слышала этот гам. Но она продолжала листать страницу за страницей – ничто не могло побороть любопытство. Ей представился удивительный шанс ознакомиться со странной коллекцией объявлений и понять, кто же Шурик на самом деле. Она пролистала тетрадь до последней заполненной страницы и, прежде чем перейти к объявлениям о холодильниках, взглянула на единственную запись на листе – последнюю из попавших в коллекцию. Человек по имени Алексей продавал целую домашнюю библиотеку, в которой, как он писал в объявлении, «было все: от Набокова до Пушкина». От «Н» до «П», так сказать – неширокий ассортимент…
– Пушкина, – вслух произнесла Катя, хотя даже не предполагала озвучивать свои размышления.
– Ты о последнем объявлении? – Шурик был рад поддержать разговор. Он цеплялся за любую возможность. – Нашел его буквально вчера. Ты тоже оценила ассортимент?
– Шурик, ты – гений! – Катя взвизгнула от восторга и одарила новоиспеченного гения широкой улыбкой. Шурик смутился и зарделся, на всякий случай уточнив:
– Тебе правда понравилась моя коллекция объявлений?
– Это потрясающе! У тебя чутье на самые редкие экземпляры! – восклицала Катя, ища в карманах что-нибудь, куда можно записать важную информацию. Но как назло ни телефон, ни блокнот она с собой не взяла. На глаза ей попалась салфетка, и Катя попросила у Шурика ручку, которая, конечно, была припасена у него в рюкзаке. В спешке Катя записала имя и номер телефона продавца домашней библиотеки и, уловив вопрошающий взгляд Шурика, пояснила:
– Я как раз искала несколько книг в свою маленькую коллекцию. Подумала недавно, что хочу собрать мини-библиотеку.
Чем больше она врала, тем лучше у нее это получалось. Сейчас она, глядя в глаза доверчивому, искреннему Шурику, на ходу сочиняла историю и даже не думала говорить правду. Вранье
