представляла, что, попадая в стены консерватории, любой становится эстетом и интеллигентом. Что ж, наивно было полагать, что ее встретит консьерж, слушающий в своей кабине Брамса и Дебюсси.
– Я по редакторскому заданию, – она выставила перед собой журналистское удостоверение, как щит.
Охранник высунул голову из окошка, точно продавщица ларька, и, прищурившись, вгляделся в предъявленное удостоверение. Он рассматривал его так долго, как если бы пытался найти десять отличий между фотографией в документе и стоящей перед ним девушкой. Напряженное молчание затянулось, и Катя решила взять ситуацию под свой контроль:
– Наша газета планирует написать большую статью про предстоящий музыкальный фестиваль. Мне бы хотелось побеседовать с организаторами и участниками.
Охранник оторвал взгляд от удостоверения и вернулся в прежнее положение, походя на черепаху, спрятавшуюся в своем панцире. Уже сидя в своем кресле, он нажал кнопку на пульте, разрешая Кате пройти. Она кивнула в знак благодарности и прошмыгнула через турникет, боясь, что в последний момент охранник передумает.
Миновав первый рубеж, Катя выдохнула и тут же одернула себя, отругав за поспешную радость. Впереди ждали самые сложные пункты плана, а она уже торжествует – откуда такая самоуверенность? Она строго одернула край куртки и заправила прядь волос за уши, чтобы думалось лучше.
– Вам помочь? – раздалось за ее спиной. Как нельзя вовремя!
Катя обернулась. Перед ней стояла статная дама в черном классическом пальто и кожаных перчатках благородного винного цвета. Волосы ее были уложены в аккуратную ракушку, голубые глаза лучились дружелюбием, шарф в тон перчаткам небрежно, но элегантно лежал на хрупких плечах. Катя сразу узнала в этой статной особе пианистку, с которой встречалась в книжном магазине. Дама тоже узнала Катю, потому что спросила:
– Вы все-таки решили прийти и послушать наших студентов? Как раз сейчас у нас репетиция оркестра!
– О, я бы с удовольствием! – растерянно начала Катя. – Но я к вам по другому делу.
Она продемонстрировала свое удостоверение, которое, впрочем, ничуть не заинтересовало пианистку. Людей искусства не волновали такие обыденные вещи, как документы. Вот если бы Катя показала вместо удостоверения партитуру – другое дело.
– Я из «Городского вестника», – сказала Катя и от правды плавно перешла к заготовленному вранью об интересе редакции к музыкальному фестивалю.
Пианистка смогла вымолвить только многозначительное «о-о-о», должное выразить восхищение. Готовая ответить на все вопросы, она повела журналистку в свой кабинет, деловито стуча каблуками – вначале по гулкому мрамору, а затем по старому выщербленному паркету. Обыденный интерьер коридоров как-то незаметно сменил помпезность фасада и холла консерватории. Со стен исчезла лепнина – ее заменили облупившаяся краска и разномастные стенды, которые напомнили Кате коридоры редакции.
Но все это казалось мелочью в сравнении со звуками, наполнявшими пространство и преображавшими его. Музыка, музыка, музыка – по всем коридорам, лестницам, у каждой двери, словно повсюду спрятали динамики.
Они прошли несколько коридоров и две лестницы, прежде чем остановились у двери, за которой была тишина. Пианистка открыла кабинет и, переступая порог, изящным жестом поманила журналистку за собой. Замешкавшись у двери, Катя заметила табличку, согласно которой кабинет принадлежал заведующей кафедрой фортепиано. Фамилия у нее была какая-то трудночитаемая и тут же забылась. Но, главное, Катя уяснила, что к пианистке нужно обращаться «Ольга Николаевна».
Заведующая пригласила журналистку присесть и любезно предложила конфеты – открытая коробка стояла прямо на столе и пахла темным шоколадом. Катя взяла конфету наугад и отправила ее в рот целиком.
– Итак. О чем конкретно вы хотели бы узнать? – деловито спросила Ольга Николаевна, суетясь у столика с чайными чашками. Хотя слово «суета» едва ли могло описать действия пианистки: напиток она разливала медленно и грациозно, как на чайной церемонии.
Шоколадная конфета помешала Кате ответить быстро. Пришлось перекатить конфету за щеку, чтобы отчетливо произнести:
– Вначале я задам несколько общих вопросов о фестивале, а потом мне бы хотелось пообщаться с некоторыми студентами консерватории. Не возражаете?
– Нет, – коротко ответила пианистка, и фарфоровая чашка, которую она поставила перед Катей, звякнула о блюдце в унисон с голосом.
На минуту задача съесть злополучную конфету полностью захватила Катю – не начинать же ей интервью с шоколадкой во рту! Она разжевала конфету и едва удержалась, чтобы не поморщиться. Горькая начинка-помадка в сочетании с пластиковым темным шоколадом составляли отвратительный тандем, после которого хотелось прополоскать рот. Катя ограничилась лишь несколькими глотками горячего чая и с первого же глотка обожгла язык, словно это было наказанием за ее бесстыдное вранье.
Наконец, Катя победила злополучную конфету – теперь ничто не мешало начать интервью. Включился диктофон. Катя откашлялась, чтобы придать своему голосу солидность, с которой журналистам подобает задавать вопросы.
Пианистка слушала внимательно, отвечала длинными монологами, обращаясь не к интервьюеру, но куда-то вверх. В один из таких моментов Катя даже бросила взгляд на потолок, словно ожидая обнаружить там другого собеседника, которому заведующая изливала душу. Когда Кате надоело изображать заинтересованность и вносить в блокнот бесполезные заметки, она ловко перевела разговор в нужное русло и подошла к последнему вопросу – о воспитанниках консерватории. Заведующая и здесь заговорила увлеченно и восторженно, называя множество имен, в которых Катя очень быстро потерялась. Но когда среди них прозвучало заветное «Лиза Петрова», журналистка оживилась и зацепилась за возможность увести разговор к тому, что действительно ее интересовало.
– А можно ли побеседовать с Лизой Петровой? – выпалила она, позабыв об осторожности. Но заведующая была так увлечена, что ничуть не удивилась избирательности журналистки.
– Да, вам очень повезло! Она как раз начинает репетицию через… – заведующая взглянула на наручные часы, – …пятнадцать минут.
– Какая удача! – искренне обрадовалась Катя, расплывшись в широкой улыбке, но тут же одернула себя («Нечего лыбиться как дура!»). Улыбка тут же исчезла с ее лица, точно сорвалась с ушей и упала за пазуху.
– Только надо поторопиться.
– Я не отниму много времени.
Заведующая мягко улыбнулась и сняла телефонную трубку. Долго она слушала редкие гудки, в то время как Катя, воспользовавшись ситуацией, пыталась запить чаем противный привкус дешевого шоколада. Вскоре вопрос уладили – Катю должны были встретить в аудитории 37, которая представляла собой репетиционный зал, и познакомить с молодым дарованием. Катя выслушала инструктаж от заведующей, горячо поблагодарила за содействие и уже собралась уходить, когда та окликнула ее.
– Постойте! Вам же наверняка следует присутствовать на концерте! – сказала она, всплеснув руками, точно готовясь исполнить пьесу на фортепиано.
– Да, конечно, – кивнула Катя, мысленно ругая себя за невнимательность. Как она могла упустить такой важный пункт в своем плане? Но долго злиться на себя не пришлось. Вопрос решился несколькими грациозными движениями в исполнении заведующей: одним она открыла ящик в своем столе, вторым – достала два буклета, а завершающим протянула их Кате.
– Будем рады, если вы приведете с собой еще одного слушателя. Пусть в зале будет кто-то еще, помимо родителей воспитанников и преподавателей.
Катя взяла билеты и, поблагодарив заведующую, спрятала их между страницами блокнота.
На этой оптимистичной ноте они распрощались. Очутившись в коридоре, Катя зашагала к дальней лестнице, следуя инструкции заведующей. Ориентироваться по номерам аудиторий оказалось бессмысленно: кабинеты пронумеровали в хаотичном порядке. Спустя пять минут блужданий в незнакомых коридорах, гудящих от музыки и пения, Катя вышла в широкий коридор, который заканчивался двустворчатыми дверями. Она не видела номера аудитории, но была уверена, что нашла репетиционный зал. Около двери стояла пожилая женщина – очевидно, с ней заведующая и говорила по телефону. Завидев Катю, она направилась навстречу, прихрамывая на левую ногу.
– Екатерина? – уточнила женщина, поравнявшись с ней. Полное имя резануло Кате слух. Она не любила, когда ее так называли; было в этом длинном имени что-то солидное и важное – то, чего Катя в себе не видела. Ей делалось неловко от несовпадения имени и содержания.
Катя поздоровалась
