Чокнулись и выпили — Галанин водку, Шурка рюмочку вишневки. Раскраснелась и повеселела: «Спасибочки вам». — «Не за что, свое русское ела и пила. Ну, а теперь спать, черт возьми, я устал, да и ты тоже наверное». Он подошел к своей кровати, сдернул одеяло, взбил подушку: «Вот, тебе будет хорошо, тепло и мягко. Сейчас иди в уборную, там направо в коридоре и сейчас же ложись».
Шурка покорно исполняла все распоряжения Галанина, вернувшись, уселась на постели Галанина: «А вы где?» Галанин рассмеялся: «А я на кровате Розена. Он не вернется до утра, я его знаю. Ну раздевайся и ложись, я отвернусь». Он подошел к окну, подул в замерзшее окно старался что нибудь увидеть в темной ночи и слушал вой ветра и шуршанье платья за спиной: «Холодная зима, Шурка! Сегодня 37 градусов, а завтра наверное будет больше. Крещенские морозы. Только 10 января, вся зима впереди, мерзнут солдаты на фронте, русские и немцы, а вот нам тепло, печка горит, теплые кровати. Это ценить надо, Шурка». За спиной стало тихо. «Ты готова?» — «Готова». Галанин повернулся, мельком посмотрел на свою кровать, где на подушках с одеялом до подбородка, лежала Шурка, зевнул: «Ну спи спокойно, не горюй, все образуется, все проходит, хорошее и плохое, нам нужно быть смелыми и сильными».
Он выключил свет, ощупью нашел кровать Розена, снял сапоги и китель, лег прямо на одеяло и накрылся тулупом… заснул сразу, точно в яму упал… внезапно вздрогнул и проснулся, прислушался, всматриваясь в танцующее пламя печи, где дрова горели веселым пламенем. Говорила Шурка: «Ну, я готова, жду». — «Чего ты ждешь?» — «Вас».
— «Не говори чепухи и спи». Но Шурка не успокаивалась, прерывающимся шо-потом настаивала: «Идите же!» Галанин взбешенный вскочил на ноги и в это время вспыхнул свет, Шурка стояла перед ним босая, в одной коротенькой рубашке, похожая на мальчишку, с короткими прядями волос, падающими на лоб: «Брезгаете мною, а небось с сестрой не упирался. А она что? Разве со мною соревноваться может? У нее груди висят как пустые мешки, она их лифчиком стягивает, чтобы стояли, а у меня настоящие, твердые, смотрите какие?» Бесстыдно спускала рубашку, показывала груди, полудетские, маленькие и твердые: «Пощупайте». Галанин потрогал, удивился: «Да, очень твердые. Тебе сколько лет, Шурка?» Шурка лукаво улыбнулась: «Семнадцать исполнилось». — «Да ты ведь еще ребенок, как тебе не стыдно голой перед мужчиной стоять? Сейчас же в постель. Тебе в куклы играть, а не… ты ведь еще невинная девочка!»
Шурка обиделась, не уходила и продолжала стоять перед ним голая совсем, с рубашкой упавшей к ее ногам, «Как же, невинная! Да мне еще тринадцати не было как меня испортили. Не бойтесь, идем, довольны будете». Галанин молча поднял с пола ее рубашку, молча ее надел на Шурку через голову, потащил ее к кровати, уложил и накрыл одеялом с головой, подошел к столу, налил себе полный стакан водки и залпом выпил: «Слушай, Шурка, неужели тебе так уж хочется?» — «Нет, не хочется!» — «Ну вот видишь, так какого же черта ты ко мне лезешь, спать не даешь?» Шурка плакала: «Да ведь вы же из за меня с сестрой поругались, она вас выгнала. Вы к себе меня забрали, накормили, напоили. Разве я не понимаю, что не даром все это? Я и готова вам отплатить чем могу… больше ведь нечем. Да к тому же вы русский, мне приятно будет вам услужить».
Галанин засмеялся: «Да ты откуда решила, что я русский, а может быть я китаец?» Но Шурка стояла на своем: «Ну нет, меня не обманешь. Настоящий русский, я это угадала, когда вы в снег упали и так хорошо, приятно по-русски выругались, разве китайцы и немцы так могут?» Галанин смотрел как под одеялом тряслось от смеха маленькое детское тело и сам смеялся: «Да ну? а ты слыхала? Извини, я ведь не знал, что ты слушала. Ну ладно, спать нам все таки пора. Спи и не думай о благодарности, все это просто глупо, неужели ты думаешь, что я такой подлец и воспользуюсь твоей беспомощностью? Спи сейчас же и не мешай мне спать». Он подошел к ней, наклонился и поцеловал ее в лоб, потушил свет и лег. Долго не мог заснуть. Думал о многих Шурках, которые платят чем могут, чтобы как то жить. Прислушивался к мерному дыханию уснувшей девушки и жалел ее.
***
Он проснулся от долгого настойчивого гудка автомобиля, открыл глаза. В комнате, залитой солнцем, чисто убранной, за столом сидела Шурка смотрела на него большими темными глазами. В печке весело трещали дрова, было тепло и тихо. И тишину пронзил опять гудок, взвыл, помолчал и снова залился, будто, упрашивая.
Галанин сбросил тулуп, натянул сапоги: «В чем дело? который час?» В ответ ему, кто то постучал осторожно в дверь и не ожидая ответа ее распахнул. Маленький унтер офицер в тулупе и кепи, натянутом на уши, щелкнул каблуками: «Унтер-офицер Аренд, автомобиль подан, господин лейтенант». — «Ага, хорошо, сейчас, как на дворе, холодно?» — «40, г. лейтенант. Мотор замерз, пришлось его отогревать, Страшно холодно». — «Да, ну хорошо, подождите минутку в машине, мы в два счета соберемся, не останавливайте мотор, а то снова замерзнет».
Аренд вышел, закрыв за собой дверь. Галанин подошел к рукомойнику, побрился и помылся, искоса посматривая на Шурку. Проспал, и она еще не ушла, поставила его в глупое положение. И на кой черт было ее брать к себе спать? нужно было не лениться и провести ее домой, а теперь… Шурка подбежала к нему протянула полотенце.
«Спасибо, Шурка, здравствуй, хорошо выспалась, майора не было?» — «Уже давно вернулся, пошел в столовую». Галанин удивился: «Как же я его не слышал, ты почему меня не разбудила?» — «Я хотела, но майор не дал, говорит, что вы, наверное, сильно устали». Галанин посмотрел на Шурку, смутился: «А что ты не удивила его своим присутствием?» Шурка покраснела: «Нет, он только посмеялся надо мной, сказал, что я с вами спала». — «Вот видишь! до чего мы с тобой дошли, нужно тебе было уходить пораньше, пока никого не было, а теперь неприятности… ведь это же неправда!» — «Конечно, неправда, вы ведь не хотели, а уходить я давно хотела и платок уже надела, а тут майор и прибежал как сумасшедший, веселый, заставил снова платок снять и его ждать».
В это время ввалился Розен в распахнутом тулупе и осторожно положил на стол вещевой мешок, он видно успел уже опохмелиться: «Ага, наконец, и ты встал, а я, брат, поправился и хотел и тебя с собой забрать, да пожалел, ведь ты после Греты с этой девочкой успел позабавиться, старый развратник!» Галанин покраснел: «Глупости, просто я ее приютил на ночь! Она там посуду побила у Греты, вернее не она, а я. Все равно! Грета ее и выгнала. Не мог же я ее одну ночью пустить в город…» Он смущался, заикался, сердился на себя и Шурку: «Не видишь? Это же ребенок, я ей в отцы гожусь».
Розен свистнул: «Та, та, та, разсказывай сказки, так я тебе и поверил… Ну ладно, допустим, что ты не врешь! Так, говоришь, посуду побили… видал, когда я уходил на рассвете, они обе спали, Луиза в спальне, Грета на диване, не хотел их будить, но битую посуду видал, чуть не упал в гостинной, на ней поскользнулся. Да, кутнули на прощанье, я был в столовой у Петерса, нужно было возобновить запасы нашего маршевого довольствия, ведь ничего не осталось! Ни крошки хлеба, как я не рылся в наших сумках. Там, брат, веселье в полном разгаре по случаю воскресения. Поет снова Синицын, а Еременко около него пользуется. Ну, выпил я за стойкой, чтобы голова не болела. Смотрю — генерал, заметил меня и подозвал, удивился, что мы еще не уехали, я ему сказал, что мы сейчас едем и я пришел за маршевым довольствием, приказал выдать немедленно, чтобы нас не задерживать. Скотина! Петерс взял и выдал все снова и водки тоже, видал?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
