Грог был напитком мореходов и для девушки, пожалуй, оказался слишком крепок, не говоря уж о цене. Изобретение матросов из Британии, где сырость и туман были постоянными спутниками, он лишь совсем недавно добрался до благословенной Фландрии и здесь распространился повсеместно, дорогой, как всякое лекарство. Ялка не спешила его пить, тогда Михель сам отхлебнул из кружки и поёжился от удовольствия.
— Аа-ах! крепка, зараза... Но ты-то выпей, я своё ещё сегодня нагоню, а может, хватит мне уже. А ты пожалуй что глотни, согреешься. Откуда ты?
Ялка обхватила кружку красными от холода ладонями. От нагревшихся стенок сочилось мягкое тепло. Кружка была большая, английского олова, и грога в ней, казалось, было мало — где-то треть. На деле Ялка знала, что это было даже слишком для неё.
— Я... — начала было та и вновь чихнула так, что зазвенели стёкла. Покосилась виновато и утёрла нос платком.
Замолчала.
Чих неожиданно помог ей оправдать молчание. А как сказать? «Издалека»? Но Фландрия мала — всю из конца в конец проедешь за неделю... если повезёт, конечно. Наверное, она одна такая дура, что ходит кругами и ищет незнамо, кого. Называть свою деревню Ялке тоже не хотелось, равно как не хотелось, чтоб её считали попросту бродяжкой. И память услужливо и очень кстати подсунула совет тётушки Минни.
— Я иду на богомолье.
— А, — кивнул тот понимающе. — А...
— В аббатство Эйкен, — тотчас же закончила она, опережая все возможные вопросы, и Михель снова закивал. Вопросов больше не последовало, Ялка успокоилась и наконец решилась отхлебнуть из кружки. Грог был крепок и горяч, у девушки мгновенно выступили слезы и, как выражалась тётушка Катлина, «прохудился нос». Она опять схватилась за платок, а когда проморгалась, полумрак корчмы ей стал казаться много мягче и уютнее. Трактирщик закончил протирать посуду и теперь сосредоточенно записывал что-то карандашом в огромнейший гроссбух.
— А что, это и вправду он добился, чтобы фонари на улицах поставили?
— Ага, — фыркнул Михель, — добился. И поставили. По праздникам их даже зажигают.
— По праздникам? А так?
— А так — накладно чересчур. Из своего кармана, что ли, ворвань покупать?
— Тогда зачем они?
— Пускай стоят, — махнул рукою тот. — Опять же, польза есть какая-никакая: хоть есть при случае, куда разбойников повесить.
Ялке почему-то расхотелось есть.
Тем временем три друга Михеля решительно, но как-то незаметно перекочевали к ним за стол.
— Знакомься, — Михелькин покивал на них, смешно вытягивая шею и указывая на каждого по очереди подбородком. — Это Герхард, это Ганс, а это Мартин. Это Ялка, и она идёт на богомолье.
— На богомолье? Странно, — усмехнулся тот, которого назвали Гансом. — На богомолье ходят сотнями, в сезон, когда тепло, а не сейчас, в дожди и слякоть... Ты чего, отстала, что ли от своих?
— Я... Нет, я просто так. Одна.
— Без подруг?
— Ну, да. Чтоб быть поближе к богу.
Три приятеля переглянулись.
— Ну, а что, — сказал один, задумчиво скребя в затылке, — зачем ей кто-то ещё?
— В самом деле, зачем. Она ж не драться до святого Мартина идёт.
— Куда?!
— Ну к этому... отшельнику Иосгу, где морды бьют со свечками, чтоб это... Это самое...
Все трое почему-то рассмеялись, громко, но не злобно. Ялка напряглась, но потом опять оттаяла, убедившись, что смеются не над ней. Зачем-то заказали ещё вина, хотели вновь налить и ей, но она отказалась. Настаивать не стали, но зато опять спросили о чём-то. Вообще все четверо держались с ней на удивленье вежливо, что настораживало. Ялка отвечала невпопад, кивала или же качала головой, надеясь, что спрашивать им скоро надоест. Но четверо приятелей не отступали, им и впрямь сегодня было скучно. Герхард рассказал какую-то смешную историю, и все долго смеялись, даже Ялка прыснула и снова разразилась громовым «ап-чхи», что вызвало ещё одну лавину смеха. Приволокли поднос со снедью, Ялка вынула монетку, порываясь расплатиться, но четвёрка загалдела, возмущаясь, и полезла в кошельки. Герхард предложил выпить за неё, а Михелькин так и вовсе заявил, что паломницы, а тем паче — такие красавицы заходят к ним не слишком часто, и они будут рады её угостить. Ялка вспыхнула и снова расчихалась, что все четверо безоговорочно восприняли как одобрение. И немедленно выпили.
— Послушайте, — тут Ялка всё-таки решилась, — не встречался ли вам в здешних местах один человек?
— Какой человек? — Михелькин уже основательно раскраснелся и отвечал как будто по инерции, а думал о совсем другом.
Совсем о другом...
— Такой рыжий, — уточнила девушка. — Ему лет тридцать, называет себя Лис.
— Нет, не встречался. Да ты ешь, ешь, закусывай. А зачем он тебе?
— Да так. Он знахарь.
— А, — встрял тут же ехидина Мартин, — нос лечить?
Все прыснули, и даже Ялка.
Хлеб и ветчина были так себе, а вот сыр оказался весьма неплох. Тушёные же овощи нового урожая было трудно чем-нибудь испортить. К солёной рыбе Ялка не притронулась, а кофе был дрянным и желудёвым, что нисколько девушку не удивило — в округе росло громадное количество дубов, и уж желудей-то хватало всем. Когда вновь добрались до вина, Мартин порылся в кармане и извлёк на свет дешёвую губную гармошку с обгрызенным фасадом («Зубная гармошка», — съехиднничал он, вызвав хохот у всех пятерых) и изъявил желание чего-нибудь сыграть. Играл он так себе, не слишком умело, но с большим воодушевлением; под вино его песни вполне «покатили».
Несмотря на грог и тёплую компанию, девушке всё меньше нравилось сидеть здесь в обществе четверых подвыпивших парней. Пусть они не выглядели страшными и даже рук не распускали, но всё же Ялка чувствовала, что что-то здесь не так.
Пусть даже дело было только в их расспросах и бутылках на столе. Именно поэтому она предпочитала останавливаться ночевать на постоялых дворах, хозяева которых ко всему привычны и никогда не станут спрашивать, откуда и куда идёшь. Не то, что в деревнях, где все друг друга знают, и любой остановившийся на постой путник вызывает настороженное любопытство.
Ялка понимала, что останься она здесь, дальнейших расспросов ей не избежать. До темноты было ещё часа четыре, можно было попытаться отыскать поблизости какой-нибудь постоялый двор, дойти до соседней деревни или на худой конец опять заночевать в лесу. Но ей ужасно не хотелось уходить, она устала, ей было тепло и в голове слегка шумело после грога. Но оставаться здесь ей тоже не хотелось. Потому, когда хозяин подошёл к ней, чтоб спросить, как будет та платить за комнату, она сказала: «Комнаты не надо».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
